Андрей Упит - Земля зеленая
Оба Андрея — этакие шалопаи — смеялись, прикрывая рты руками. Но смеяться долго не пришлось. Гнедой уже шлепал по грязи Кепиней. В окне арендатора Силагайлей горел яркий свет, — Калвициене еще не легла спать, поджидала уехавших на праздник.
Наутро Андр поднял всех в четыре. В половине пятого решил выехать: надо поскорее вернуться, чтобы до обеда проборонить последнее ячменное поле. Больше тянуть нельзя, а то осенью завернут заморозки. Но Андрею Осису кучер шепнул другое: в Мулдынях, вероятно, так рано не встанут, и они благополучно прошмыгнут мимо.
Спросонок женщины и дети выглядели хмурыми и недовольными. Погода стала прохладнее, с севера дул довольно сильный ветер, проносились белые клочья облаков, тревожно шумели в лесу ели, тряслись осины, будто осень уже хватала их за шиворот. Девочки прикорнули у матерей на коленях — хотелось спать. Стоя на пороге дома, Калвициене сокрушалась, что кофе остался недопитым.
Но встречи с попутчиками не миновали. Карл Мулдынь со своей Лилией уже ждали на усадебной дороге. На краю канавы лежала поклажа: довольно тяжелое ведро, засунутое в грязный мешок; туес, обвязанный платком, наполненный творогом или крупой; узел с караваем кисло-сладкого хлеба, кругом сыра и порядочным куском ветчины; из прорехи торчала шея ощипанной курицы. Ведро и узел связаны вместе, Карл собирался перекинуть через плечо и нести, если не придет подвода. Еще один мешок, перевязанный крест-накрест веревкой, в нем добрых полпуры картошки.
Андрею Осису пришлось слезть, чтобы Карл мог уложить свои вещи. Лицо у Марии сердитое, она притворилась, что спит, а то еще попросят потесниться. Подвинуться пришлось Андру, спиной к нему села Лилия. Сегодня пятка уже не так болит, вчера невестка выжала на тряпку сок подорожника и приложила к натертому месту; до Риги дотерпит.
Андр Калвиц сразу пустил гнедого рысью: хотел поскорее высадить их на станции и немедля вернуться. Двое мужчин дойдут пешком, времени до отправления поезда более чем достаточно.
Андрей Осис быстро зашагал, чтобы Карл Мулдынь не завладел пешеходной дорожкой, а ему не пришлось брести по конской тропе, и чтобы уберечь себя от нудных разговоров о гарнитурах и трюмо. Все же не уберегся — полдороги, до Калнасмелтенов, Карл только охал, стараясь поспеть за спутником, но потом завел свое.
От вчерашней ходьбы его ботинки густо пропылились, а в Мулдынях нет ни щетки, ни мази, чтобы почистить. Племянник растет как поросенок в хлеву, даже нагрудника ему не купили, повязывают шею платочком, словно батрачонку.
Выбравшись из Калнасмелтенской долины, Карл начал причитать еще жалобнее, чем вчера.
Брюки хоть и подвернул, все-таки надо остерегаться, чтобы не запачкать, — здесь еще не вывелись телеги с деревянными осями, всю траву вымажут дегтем, а пятна от колесной мази и скипидаром не отчистишь. У него ведь единственный выходной костюм — проклятый Шмускин с Мариинской улицы шестнадцать рублей содрал, — рассрочка только на шесть месяцев. Прямо шкуру дерут. Посмотрел бы Андрей, в каком виде он ходит на работу в управление. Локти у пиджака блестят, словно отполированные, на брюки Лилия уже вторую заплату положила. Разве можно на эти восемнадцать рублей прожить, как на них обернуться!
Так он хныкал до самых Личей. А пройдя Личи, оглянулся по сторонам, нет ли кого поблизости, и приблизился так, что носками сапог задевал каблуки Андрея. Голос стал тихим и таинственным — послышались скрытая надежда и злая радость.
Так не может долго продолжаться! Брат сослуживца работает на Вандерципе и все знает. Есть на Вандерципе еще несколько таких, да один с Кригсмана, да двое с Фельзера, и еще двое. По воскресеньям они собираются в Бикерниекском лесу или выезжают в лодке на Киш-озеро. Что они там обсуждают, — неизвестно, но все это сильные мужчины, трех городовых нужно на каждого, чтобы справиться. Палки у них основательные, один в слесарне Вандерципа выковал себе нож. Кроме них, есть еще и другие — много: кто знает, может, сотня наберется, а то и больше. Бесшабашные парни, никого не боятся. В окрестностях Красной Двины, говорят, в лесу есть глубокий погреб, там они начиняют бомбы. Замок хотят взорвать вместе с губернатором.
Андрей невольно рассмеялся. Что это даст, если губернатор Суровцев[89] взлетит на воздух? Разве только один такой? Пришлют из Петербурга другого, еще почище.
— И того на воздух! Всех на воздух!
Карл Мулдынь совсем разошелся. Разве Андреи не слышал, он ведь живет там, за Даугавой. На фабрике Зоннекена, где изготовляют напильники, рабочие взбунтовались. В мастерские приходят, но к работе не приступают, пока господа хозяева не прибавят по десяти копеек. Всех их нужно бы проучить! Всех под свою дудку плясать заставить! Испугаются — и жить будет лучше. Может такой разбой долго продолжаться? Триста шестьдесят человек работают в управлении Рижско-Орловской железной дороги, а много ли таких, кто загребает по три сотни в месяц? Остальные влачат голодное существование.
— Триста шестьдесят! — повторил Андрей. — Ведь это целая фабрика. Разве вы не можете объявить забастовку?
Карл Мулдынь был поражен — он считал Андрея Осиса более сообразительным. В управлении? Забастовку?.. Но ведь они могут потерять место! Пропадет и пенсия. Вот он прослужит сорок лет и будет получать шесть рублей в месяц…
Андрей рассердился и зашагал быстрее. Карл Мулдынь, задыхаясь, крикнул, чтобы не спешил словно на пожар, времени еще много. На железнодорожном переезде они встретили возвращающегося Андра Калвица. Он сказал, что усадил женщин в первом классе вокзала.
На станцию Карл Мулдынь пришел совсем мокрый, запыхавшийся. «Ну, к чему было так спешить?..» Оказалось, что поезд с первого мая изменил расписание, отправляется не в семь, а в семь сорок, а сейчас еще только половина шестого. Буфетчица злыми глазами следила, как Анна и Мария возятся со своими детьми на скамье: тут же рядом сложены такие громоздкие и некрасивые узлы, с которыми не следовало бы пускать в первый класс. Но все пассажиры в шляпках; у Марии даже коричневые кожаные перчатки — вся ее осанка говорила: меня пусть не трогают, если не хотят получить сдачи! Карл Мулдынь сделал вид, что у него с этой оравой нет ничего общего! На нем фуражка с белым верхом и серебряным орлом на околыше. Он уселся за накрытым столиком, с грустью посмотрел на горку вин и ликеров и повернулся к Андрею.
Андрей дольше не мог стерпеть. Пока не начались новые жалобы, подозвал Анну. Времени еще хватит, можно сходить на кладбище, они ведь не видели, где похоронен отец. Выспавшаяся за дорогу Марта ни за что не хотела оставаться с тетей. Пошли втроем.
Кладбище совсем пустое, только недалеко от часовни ползала по земле старуха из богадельни, выпалывая травку на могиле какого-то богача. Место упокоения Осисов — в самой середине кладбища, между могилами землевладельцев. Старик Осис, как известно, в свое время похоронил здесь мать, и теперь сам лежал рядом с хозяевами, почти по соседству с господином Бривинем, только одна безвестная, совсем заросшая могила разделяла их.
К могиле Осиса нелегко было подойти — мешает огороженный холм Бривиней. Вокруг — кованая железная решетка, калитка заперта большим замком, внутри — крашеная зеленая скамейка со спинкой; как по линейке посажены ирисы, примулы и львиный зев. У хозяина Бривиней и его отца общая широкая могила под одним крестом. Но зато какой крест! Из черного спилвского гранита, отполированный, — блестит, словно лаком покрыт. На задней стороне надпись: «Семья Ванагов». На лицевой — «Jahn Wanag, первый владелец усадьбы Бривини», а пониже — «Johrg Wanag, Дивайский волостной старшина». Еще ниже — изречение из Евангелия: «Блаженны чистые сердцем, яко тии бога узрят».
Анна повела плечами.
— Землевладельцы и волостные старшины… Без титула даже в гроб не ложатся. Но ведь он уже не был волостным старшиной, когда умер.
— Кто знает, — посмеялся Андрей, — может быть, там его опять выбрали. Рийниек пока еще жив, конкурента на том свете нет.
По углам могилы Осиса врыты четыре столбика, обтянутые ржавой проволокой. Из густой травы едва виден чахлый кустик анютиных глазок. Годами никто не приходил сюда, чтобы выполоть траву. А ведь раньше мать не давала вырасти даже одуванчику, каждую субботу поздно вечером, в сумерки прибегала, чтобы в воскресенье посетители не могли сказать, что Осиене позабыла свою свекровь.
— Для матери места еще хватит, — обронила Анна, думая о чем-то другом, но Андрей, кажется, ее понял.
Покосившийся крест на могиле отца все же украшала красивая дубовая дощечка с выжженным по краям узором из дубовых листьев и надписью печатными буквами: «Janis Osis», дальше — год рождения и смерти.
— Это работа Маленького Андра, — сказала Анна. — Удивительно, как это мать не потребовала, чтобы выжег на дощечке и крест.
