Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Это произошло в первый день рождества. А на другой день русские преподнесли Гудериану еще один «подарок» — окружили в городе Чернь 10-ю моторизованную дивизию. Ей удалось вырваться из кольца с очень большими потерями, бросив тяжелое оружие. Вероятно, все эти новости фельдмаршал фон Клюге сообщил Гитлеру. Результаты не замедлили сказаться…
Еще утром Гудериан был полон энергии, надеялся исправить положение. А теперь он лежал на кровати опустошенный, разбитый физически. Гейнц привык повелевать, привык ощущать свою значимость. А теперь он был уже никто и ничто. И он сожалел, что сразу не воспользовался советом Шмундта. Уйти в отставку по болезни — это еще полбеды. Но быть снятым с должности без нового назначения — это позор. Значит, Гейнц находится отныне в немилости у фюрера. Многие бывшие друзья постараются держаться от него в стороне. Он и сам поступал так же в подобных случаях. В жизни господствует волчий закон. Расталкивай и прорывайся вперед, пока есть силы. А если упал, не проси помощи, не, цепляйся за чужие ноги: тебя затопчут. Лучше поскорей уползи в сторону.
Да и есть ли у него друзья? Полковник Шмундт? Какая там дружба — они просто извлекали взаимную выгоду из своего знакомства. Подполковник Либенштейн? Гейнц никогда не понимал до конца своего проницательного и выдержанного начальника штаба, привыкшего ко всему, делился сокровенными мыслями. Либенштейн — порядочный человек, которому можно верить, и только. Этот аристократ о многом имел свое скрытое мнение. Барон достаточно обеспечен, и ему, вероятно, было безразлично: служить ли Гитлеру или другому правительству. Он не зависел от фюрера, как зависели те, кто был поднят Гитлером на высокие посты из низов.
Последнее время Либенштейн замкнулся, разговаривал с Гейнцем только о том, что касалось службы. Он умел тонко и твердо провести грань между деловыми и личными отношениями. Раньше Гудериану некогда было подумать, почему возникло такое отчуждение. Глядя на холеное лицо Либенштейна, выражавшее сейчас не искреннее огорчение случившимся, а только казенное сочувствие, Гейнц вспомнил, что давно уже имел возможность повысить барона в звании, ведь он занимал генеральскую должность. Не позаботился Гейнц и о том, чтобы достойно наградить начальника штаба, который работал отлично и во многом помог ему.
Вероятно, в этом и кроется причина теперешней замкнутости Либенштейна. А может быть, он поспешил отмежеваться, почувствовав, куда дует ветер? Впрочем, это не имело никакого значения. Лучше вспомнить что-либо хорошее, успокаивающее. Есть очень верное изречение Клаузевица, вполне применимое к сложившейся обстановке. Но как у него сказано?..
Гудериан тяжело повернулся на кровати, спросил:
— Барон, вы помните, что писал Клаузевиц о последнем этапе наступления?
— Разумеется, — подполковник сразу понял, какую цитату хочет услышать генерал. — Положение наступающего, находящегося в конце намеченного им себе пути, часто бывает таково, что даже выигранное сражение может побудить его к отступлению, ибо у него нет уже ни необходимого напора, чтобы завершить и использовать победу, ни возможности восполнить понесенные потери.
— Не мы первые оказались в таком состоянии, — со вздохом произнес Гудериан.
— Да. Но об этом следует помнить в самом начале кампании.
Ответ не понравился Гейнцу: в нем звучала ирония. Однако генерал промолчал. Он даже подумал, что к этому надо привыкать, что теперь каждый способен бросить в него камень.
Либенштейн сам отпечатал на бланке приказ. Гудериан поднялся, нетвердо ступая, подошел к столу. Приказ был невелик, но генерал не прочитал его весь: даже это было теперь безразлично ему. Он только пробежал глазами первые и последние строки.
Командующий 2-й танковой армией
Штаб армии.
26.12.41 г.
ПРИКАЗ ПО АРМИИ
Солдаты 2-й танковой армии!
Фюрер и верховный главнокомандующий вооруженными силами освободил меня с сегодняшнего дня от командования…
Я мысленно буду с вами на вашем трудном пути!
Вы идете по этому пути за Германию!
Хайль Гитлер!
Последняя фраза звучала издевкой. Гейнц не испытывал никакого желания благодарить фюрера и тем более превозносить его. Но Гудериан знал, что Гитлер обязательно ознакомится с этим приказом, и не простит, если в нем не будет тех слов, которые немец должен повторять, даже умирая.
Гудериан крепче сжал ручку, чтобы незаметно было, как дрожат пальцы, и старательно вывел свою подпись.
— Вот и конец, — тихо произнес он. — Либенштейн, я очень прошу вас: распорядитесь, пусть запакуют мои вещи.
* * *Шофер Гиви выжимал из старого «газика» все, что можно. Километра три-четыре машина с бешеной скоростью неслась по обледеневшей дороге; на поворотах забрасывало вбок кузов. Потом — резкий скрип тормозов и остановка. То регулировщик на развилке перекроет путь, то забуксует на подъеме тяжелый грузовик с красным флажком, везущий боеприпасы.
День выдался удивительно яркий. Солнце висело очень высоко в льдистой прозрачной голубизне, тепло от него не доходило до земли, но свет лился щедро, заставляя сверкать белым огнем сухой снег, окутывая розовой кисеей дальние леса и возвышенности. Мороз в безветрии не сразу давал себя знать. Сперва только пощипывал игриво щеки да нос, а едва зазеваешься — сразу выбелит на лице кожу, прихватит суставы пальцев.
Шоферы выскакивали из машин громоздкие, неуклюжие, в полушубках поверх шинелей и ватников. Кучерявились белым инеем шапки и воротники. Согреваясь, водители толкали друг друга, притопывали валенками, взятыми на рост, под две портянки, оглушительно хлопали рукавицами. Далеко в поле разносились веселые крики, визг намотанных на колеса цепей, фырчание моторов.
Зима установилась самая что ни на есть настоящая, лихая, русская! Радостно было людям в этот светлый, будто праздничный, день катить мимо пышных сугробов, мимо густой зелени придорожного ельника, мимо обдутых бугров, желтеющих от жнивья. Ведь ехали не куда-нибудь, ехали на запад, преследовали немца!
И такое настроение было у людей, что все нипочем. Не пугали разбросанные фашистами мины, не пугал мороз. Шоферы делились друг с другом бензином и сухарями, скопом вытягивали застрявших.
Встречные ребята, гнавшие к складам порожняк, говорили, что отбросили немца к Оке и за реку быстро уходят наши полки. Ждали на передовой снарядов, ждали патронов. Некогда было шоферам отдохнуть, организовать горячее варево. Спешили к своим, забывая про усталость, благо мороз не давал засыпать за рулем.
Попадались тут бойцы, помнившие, как летом при появлении самолетов шарахались люди в разные стороны, убегали от дороги подальше. А теперь — ни черта подобного! Останавливалась колонна, выпрыгивали из кабин водители, интенданты, попутчики-красноармейцы. Лупили по самолетам из винтовок, из ручных пулеметов, даже из противотанковых ружей. Наученные горьким опытом, немцы не рисковали снижаться. Забирались в поднебесье, так, что и машины-то ихние едва можно было различить с земли. Кидали бомбы оттуда, но с такой высоты лишь случайная могла угодить в дорогу.
Гиви даже во время бомбежки старался просунуться вперед, обогнать хоть несколько грузовиков. Его ругали, грозили ему кулаками, но он только скалил зубы да подмигивал Игорю: ничего, политрук, все в порядке.
Они возвращались из штаба армии, куда отвозили трофейные документы. Комиссар бригады разрешил Игорю сделать на обратном пути крюк в полсотни верст и заскочить на двенадцать часов домой. Игорь и верил и не верил — так неожиданно произошло все это. Ничего не успел захватить своим. Уже в дороге раздобыл у шоферов пару банок мясных консервов.
Во внутреннем кармане его гимнастерки лежало завернутое в бумажку золотое обручальное кольцо, купленное для Ольги еще летом, до начала войны.
Радость Игоря сменялась острыми приступами тревоги. Повидал он много разрушенных городов и сожженных деревень, бездомных жителей, ночующих возле костров. А как-то там родные? Как мама, Оля, отец?
Хоть и очень старался Гиви, но приехать в Одуев засветло они не успели. Солнце коснулось горизонта, когда открылся с возвышенности лежащий вдали городок. Видны были только темные пятна домов, да колокольня Георгиевской церкви отчетливо вырисовывалась на фоне неба.
— Сиди спокойно, зачем прыгаешь? — сказал Гиви. — Сейчас дома будешь!
Машина быстро спустилась к реке и тут остановилась. Дальше начинался крутой подъем. От реки и до самой окраины растянулись буксовавшие машины. Шоферы, собравшись вместе, одну за другой вытаскивали их на руках. Здесь можно было прождать целый час. Игорь схватил автомат, вещевой мешок и вылез из «газика».
— Эй, погоди! — крикнул ему вслед Гиви.
— Что? — обернулся Игорь. — Адрес знаешь!
