До последней строки - Владимир Васильевич Ханжин
— Можно дать вам один совет? — спросила она.
— Ради бога!
— На соседней дороге ПМС работает. Путевая машинная станция. Вам бы поехать туда. Вы сразу поймете, чего Олег Сергеевич хочет.
Рябинин оторопел.
— Но это же далеко?
— Железной дорогой, конечно, крюк порядочный, зато автобусом близехонько.
— А где автобус проходит?
— У нас, через Белую Высь как раз и ходит. За сегодня туда-сюда обернетесь.
— За сегодня?
— Обернетесь, честное слово, обернетесь!
— Заманчиво, черт побери!
Вера преобразилась: радость, мольба, надежда — все это необыкновенно открыто и ярко проступило на ее лице.
— Поезжайте, поезжайте! Успеете! Я вам слово даю, успеете!
Она встала, торопя тем самым и его. Невольно подчиняясь, Рябинин подхватил портфель и тоже поспешно поднялся.
— Вы не будете раскаиваться. Вот увидите. А уж мы-то вам какое спасибо скажем!
…Остановка автобуса была возле вокзала. На листке бумаги, наклеенном на телеграфном столбе, Рябинин прочел расписание. Повезло: автобус ожидался через десять минут.
Снова вспомнилась Вера — такая, какой она была, когда они распростились: возбужденная, счастливая его согласием ехать, она смотрела на него почти с любовью… Ему очень хотелось тогда, чтобы Вера улыбнулась и он увидел ее чудесные зубы. И она словно угадала его желание. Лицо ее, украшенное сверкающей белизной зубов, сделалось еще ярче и красивее.
Когда он стоял перед ней, статной, рослой, ему приходилось несколько откидывать голову назад. Обычно он уже не замечал этого, когда разговаривал с людьми. Но сейчас заметил. Усмехнулся: ведь был когда-то детина на зависть, служил на флоте, в команде корабля правофланговым стоял.
В нем не было жалости к себе, как не было и слепой, кипяще-ядовитой зависти, какая рождается у озлобленных болезнью людей. Чувство сожаления возникало в нем лишь в тех случаях, когда ему приходилось сталкиваться с совершенно очевидным дураком, пышущим неистребимым здоровьем, или же с пьяницей, истребляющим себя. Но сейчас он просто спокойно фиксировал, как хороша Вера и все, что было в ней, — здоровье, молодость, жизнь.
V
Два агрегата, метров по триста длиной каждый, как два медленно ползущих поезда. Только в голове каждого не локомотив, а консольный кран; вместо вагонов — платформы с высокими металлическими бортами, образующими по всей протяженности агрегата долгий коридор.
Один агрегат пятился, другой наступал. А между ними, примерно на километр, — голая полоса: железнодорожное полотно, освобожденное от шпал и рельсов. Белая лента щебня, от которой уползал один агрегат и на которую надвигался другой.
Пожалуй, они походили на каких-то двух огромных драконов. Один, пятясь, поглощал старую колею: оторвет целое звено от полотна, подтянет его усами-тросами к хищно вытянутой морде и отправит в свое бесконечное чрево. Другой, наступая, извлекал из недр своего тела звено новой колеи, выбрасывал его, как жало, вперед и опускал на белую ленту щебня; опускал и тотчас же заползал на него; а в этот миг под устремленной вперед узкой мордой уже появлялось следующее звено.
Каждое звено колеи, пока его не уложили в путь, схоже с решеткой. На платформах агрегата эти «решетки»-звенья лежали штабелями. По мере движения агрегата, который укладывал колею, цепь штабелей, протянувшаяся по его платформам, сокращалась и сокращалась; по мере движения агрегата, который убирал старую колею, цепь штабелей на его платформах нарастала и нарастала.
Оба крана-поезда двигались медлительно и прерывисто, но в нерушимом, отработанном темпе. На самих агрегатах людей не было видно; они копошились главным образом под нависающими могучими носами кранов, внизу, на полотне железной дороги.
Между кранами по километровой оголенной белой ленте полотна полз трактор и волочил за собой тяжелую борону: разравнивал щебень.
Все это называлось «комплекс». Снятие старой колеи и одновременная укладка новой. Комплекс.
Рябинин шел вдоль железнодорожного полотна за краном, снимающим старую колею. Слышалось урчание лебедки и повторяющиеся через одинаковые и короткие промежутки времени возгласы: «Вира!», «Майна!»
Начальник путевой машинной станции, следя за работой обоих поездов-кранов и устраняя какие-то невидимые Рябинину неполадки, несколько раз стремительно проходил мимо него и неизменно бросал: «Прошу прощения, я сейчас».
Наконец он освободился.
— Вы слыхали что-нибудь про идею инженера Федотова с Ямсковской дистанции? — спросил Рябинин.
— Отличная идея.
— Расскажите!
— Мы реконструируем главный ход дороги. Вместо рельса в пятьдесят килограммов погонный метр кладем рельс в шестьдесят пять килограммов. Старый рельс в обычном порядке, грузовыми поездами, отправляем на второстепенные участки, где путь особенно слаб.
На такие, например, как Ямсковская ветка. Отправляем, заметьте, только рельс. А ведь снимаем мы путь, вот убедитесь, пожалуйста, — он указал на ползущий рядом с ними кран, — цельными звеньями — «решеткой». Приходится «решетку» разбирать на нашей базе. Так принято всюду. Федотов предлагает: не разбирайте «решетку», а вместе с путеукладчиком, — он снова кивнул на работающий около них агрегат, — горяченькой отправляйте к нам.
— А этот кран может уложить ее?
— Обязательно! Оба наших агрегата абсолютно одинаковы: тот и другой могут разбирать или укладывать путь.
— Черт возьми, какое облегчение для рабочих дистанций!
— Еще бы!
— Но, возможно, эти рельсы уже невыгодно укладывать?
— На Ямсковской ветке они прослужат еще десяток лет.
— Даже если учитывать строительство гидроузла?
— Обязательно. Гидроузел будет обслуживать не только Ямсковская ветка. Конечно, интенсивность движения на время строительства возрастет. Значит, тем более необходимо укрепить путь именно сейчас. «Решетка» — великолепный выход.
— На Ямсковской дистанции есть противники этой идеи.
— Знаю. Зубок.
— Как вы объясните его позицию?
— Петр Захарович — человек громкий…
— Не понимаю.
— Лозунг любит. Дай ему волю, он завтра же у себя на дистанции коммунизм объявит.
— Коммунизм! У него там прошлый век. Все на мускульном труде.
— «А труд, товарищи, есть высшее благо».
— Почему он все-таки против «решетки»?
— Масштаб не тот. Не соответствует величию наших задач. ПМС нам подавайте! А вы с «решеткой» суетесь… Плюс канитель всяческая, людей обучать надо.
— Поясните, пожалуйста!
— Мы не можем послать на дистанцию своих рабочих, у нас тоже план, ничего не попишешь.
— Понимаю: Зубку надо научить своих путейцев работать с путеукладчиком.
— Совершенно справедливо.
— Это сложно?
— Кричать «даешь ПМС!», конечно, проще.
— Но ведь заманчиво получить новые мощные рельсы.
— Не забывайте, как дорого обходится металл стране.
— Я не забываю, просто надо понять, что такое Зубок.
— И что такое Федотов.
— Скажите, ведь может случиться, что ПМС еще не скоро пришлют на ветку?
— Зубок ничего не теряет. Даже наоборот, любую свою промашку легко списать: путь старый, какой с него спрос… Чем еще могу быть полезен?
— У вас жесткий баланс времени.
— Ничего не попишешь — «окно».
…Автобус —
