Том 3. Товарищи по оружию. Повести. Пьесы - Константин Михайлович Симонов

Мег выходит.

Вильямс. Ну, виски все-таки выпьем, а?

Смит. Ну что же, все-таки выпьем. (Наливает виски, но оба не поднимают стаканов и не пьют.) Вы сильно постарели, Фрэд, за эти шесть лет.

Вильямс. Да и вы не помолодели.

Смит. Это верно. Мы познакомились с вами в двадцать восьмом.

Вильямс. Да, когда редакция была еще на Астор-Плейс.

Смит. Да… Так вот о деле. Вы, наверное, знаете историю с моей книгой?

Вильямс. Знаю.

Смит. На два года вперед все права на нее у Кесслера, то есть, в сущности, у Макферсона, а через два года, конечно, она умрет – это же репортаж. Вы понимаете?

Вильямс. Понимаю. Что вы предлагаете мне?

Смит. Я выберу из книги десять кусков и перепишу их в виде газетных фельетонов. Все то же, но текст формально будет другой, и Макферсон юридически не сможет притянуть меня к суду.

Вильямс. Так…

Смит. Вот и все. Вы напечатаете их в своей газете, и у вашего читателя они будут иметь успех. За это я ручаюсь.

Вильямс. Я – тоже. Но…

Смит. Что?

Вильямс. Ладно. Будем говорить начистоту. Скажите, вы в последние месяцы читали мою газету?

Смит. Редко. Последние месяцы я вообще ничего не читал.

Вильямс. А вы слышали о той травле, которую против меня подняли два месяца назад?

Смит. Краем уха. Что-то с деньгами Москвы и прочей чепухой.

Вильямс. Эта чепуха стоила мне сокращения тиража на двадцать тысяч. Все это началось, как по команде, в один день в десяти разных газетах. Тут приложили руку и Херст, и Маккормик, и ваш Макферсон – все. В течение трех дней я оказался коммунистом, плохим американцем и платным агентом Москвы, издающим газету на русские деньги. Причиной была серия моих собственных статей из Европы – о странах народной демократии, просто честных и объективных статей, только и всего. Но этого оказалось вполне достаточно для всего последующего.

Смит. Они просто взбесились.

Вильямс. Я был на грани гибели. Я не изменил своих симпатий, но последний месяц, как только дело касается России или Балкан, я принужден быть сдержанным. Но даже и это вызывает бешенство у всех, начиная с Макферсона.

Смит. Попросту говоря, вы слегка пошли на попятный. Неужели это лучший выход из положения?

Вильямс. Не лучший, но пока единственно возможный.

Смит. Неужели единственно возможный?

Вильямс. Вы, кажется, попробовали найти другой. Ну и что?

Смит. У меня нет своей газеты.

Вильямс. Ну, так если бы она у вас была, вы бы сейчас ее в два счета лишились. (Вдруг резко.) Идите к черту, Гарри, это – борьба. И жестокая. В ней иногда приходится отступать, и терпеть, и ждать.

Смит. А может быть, вы все-таки вспомните нашу с вами молодость, Фрэд, вспомните и рискнете?

Упаковщик подходит сзади к Смиту. Ему нужно взять стул, на котором сидит Смит, и он мнется. Смит поворачивается и быстро встает, освобождая стул. Вильямс молча наблюдает за этой сценой.

Вильямс (после паузы). Нет, не рискну. В другое время – да. А сейчас – нет.

Смит (не садясь). Как хотите. Значит, не о чем больше говорить. Выпьем за нашу старость. Незаметная штука – только оглянешься, а она уж тут. Выпьем.

Вильямс (вставая). Я не хочу за это пить. Мы еще тряхнем стариной.

Смит. Едва ли, Фрэд.

Вильямс. Ну хорошо. Тогда я скажу вам все. Три дня назад меня встретил в клубе Гульд, отвел в угол и от имени Макферсона в своем обычном циническом стиле сказал следующее: «Мы имеем сведения, что Смит хочет печататься у вас в газете. Дело ваше, но имейте в виду, что в этом случае то, что мы писали о ваших связях с Москвой, будет только первой ласточкой. Мы вас подведем под судебный процесс и найдем десять свидетелей, которые за настоящие американские доллары докажут, что они видели своими глазами, как вы получали мифические русские деньги».

Смит. И вы не дали ему в зубы?

Вильямс. Нет. Сейчас я, к сожалению, просто принужден был принять это к сведению.

Смит. Ничего, не жалейте. Я при первой возможности сам дам ему в зубы. И пусть на этот раз он примет это к сведению.

Вильямс. Ну что ж, вам нечего терять.

Смит. А вам?

Вильямс. Я могу потерять газету.

Смит. Вы уже потеряли ее.

Вильямс. Неправда. Я сохранил ее. И эти ублюдки до сих пор не заставили меня напечатать ни одного слова клеветы о России и ни одного слова лжи о будущей войне. Не заставили и не заставят. Как бы им ни хотелось. Но это все, что я могу. Пока. Сейчас трудные времена, Гарри. Запаситесь терпением.

Смит. Ну что ж, раз ничего другого не остается… Не обижайтесь на меня, Фрэд, я понимаю вас, но только мне от этого не легче.

В дверях столовой появляется Мег, за ней Джесси.

Мег. Ну как, договорились?

Смит. Договорились.

Мег. Ну как? Расскажите.

Смит. Фрэд расскажет вам по дороге. Он торопится: у него пресс-конференция. (Вспомнив.) Прошу прощения, Джесси. Это Фрэд Вильямс. Это моя жена.

Джесси (кланяясь). Простите. (Усмехнувшись.) У нас не все убрано в доме.

Вильямс. До свиданья.

Смит. До свиданья, Фрэд.

Вильямс и Джесси кланяются.

Мег, не забудьте в машине послушать, что будет говорить Боб.

Мег. Я помню. Я очень рада, что вы договорились с Вильямсом.

Смит. Я тоже. Подождите, Мег, я вам что-то должен был передать от Боба, только забыл что…

Мег. Что?

Смит. Нет, забыл. Ну ладно. Потом. Завтра. Я вспомню.

Мег (целуя Джесси, тихо). Я же вам говорила, что все будет отлично. До завтра, Гарри.

Мег и Вильямс выходят.

Долгое молчание.

Джесси (внимательно смотрит на Смита). Опять ничего не вышло? Да?

Смит. Да.

Джесси. Я почему-то так и думала.

И снова, заставив вздрогнуть их обоих, говорит радио:

«– Внимание, внимание. Мы снова говорим с нашим корреспондентом Бобом Морфи.

– На какой вы сейчас высоте, Боб?

– Десять триста. Здорово трясет.

– Как работает мотор фирмы „Мэкстром“?

– Поскольку мы все еще не падаем, очевидно, хорошо.

– Вы, кажется, в хорошем настроении?

– Да, я по-прежнему не вижу земли, и, если бы мне еще не мешал ваш голос, мне бы казалось, что я наконец наедине с богом.

– Через пятнадцать минут еще раз помешаем вам, Боб.

– Валяйте».

Смит (после молчания). Неужели бедняжке Мег улыбнется счастье?

Джесси. А Боб?

Смит. По-моему, старый бандит пера тоже вдруг немножко оттаял.