Сергей Сартаков - Пробитое пулями знамя
Но Лизу он все же заметил. Кивнул ей на ходу:
Что же ты не приходишь?
Придем, — сама удивляясь своей смелости, ответила Лиза.
Маннберг поощрительно кивнул головой.
А Лиза в свой ответ вложила совсем иной смысл: не «я приду», а «мы придем». Придем так, как приходили когда-то, еще на строительстве железной дороги, Вася, Кондрат и другие рабочие. Так! А может быть, и не так — еще потверже потребуем.
С Киреевым тем временем разговаривал подошедший к нему дежурный по станции.
В Алзамае стоит воинский эшелон. Запрашивает выход, и теперь черт его знает как быть! — говорил он, растирая перчаткой уши, красные, как верх его форменной фуражки. — У нас от самых семафоров и почти версты на три сплошные заносы. На расчистке никто не работает.
Киреев свирепо поглядел на дежурного.
А там поездная бригада, вроде этих, разве не забастовала?
Должно быть, нет, раз выход запрашивают, — ответил дежурный. — Возможно, весть о забастовке еще не добралась до них. Алзамай — станция глухая. Или же эшелон ведут патриоты.
Патриоты! — Киреев безобразно выругался. — Знаем мы этих так называемых мазутных патриотов. — И закричал на дежурного: — А что вы мне об этом докладываете? Распоряжайтесь сами как знаете. Вы — дежурный по станции.
Расчищать заносы — обязанность путейцев, — забормотал, стушевавшись, дежурный, — а Игнатия Павловича нет ни в конторе, ни дома. Вам докладываю потому, что все же это воинский эшелон. Срочное продвижение…
Так берите вон баб! — сухо сказал Киреев. — Не видите — стоят с лопатами. И гоните их на расчистку путей.
Меня они могут не послушать… Я попробую. Виноват, но с ними нет даже мастера…
Хорошо. Они меня послушают. — Раздув ноздри, Киреев двинулся к женщинам, все еще нерешительно топтавшимся на платформе.
Но прежде Киреева к ним подошла Лиза.
Вы чего ожидаете, бабы? — спросила она.
А чего мастера нет?
Куда идти, мы не знаем.
Весь народ забастовал, а вы не знаете. Ждете мастера, — с укором сказала Лиза.
Ты не отговаривай нас, — вдруг выкрикнула одна женщина, — и с мужиками нас не равняй. Они поболе нас зарабатывают, побастуют — и то ничего. Не погибнут их семьи. А мы все солдатки, и у каждой по пятку голопузых ребят. Накормить их надо. Чем?
Ты молчала бы. У тебя муж на должности. И детей нету, — в тон первой добавила другая женщина.
Приблизился Киреев, и Лиза возразить им ничего не успела. Она отошла чуть в сторону. Слова женщин больно жгли ей сердце. Выходит, она не видела, не знала тяжкой жизни, не была бита на допросах, не сидела в тюрьме, холодной, сырой одиночке. Сладко жилось ей! Детей нету… Да лучше пятерых иметь на руках, чем так не иметь, как она не имеет…
Ну, что вы болтаете, тетки, как сороки? — изображая на лице добродушие, сказал Киреев. — Лопаты в руках, работать надо. Расчищайте пути. Ведь поезда остановились, ждут.
— Мастера нет, — нетвердо проговорила одна. А из-за спины у нее кто-то выкрикнул:
Мужики вон все по домам потянулись!
Кроме жандармов да этой группы женщин, на станции не осталось уже никого, рабочие разошлись, и сразу все окрест словно оцепенело.
А вы на работу идите, — еще с прежним добродушием в голосе, но уже нетерпеливо поигрывая темляком шашки, предложил Киреев. — Что вам мужики? Тут вы сами себе хозяйки. Думаете, хорошо они сделали? И денег в дом не принесут, и еще, так сказать, беду на себя навлекут. Ступайте, ступайте, тетки, — теперь тоном решительного приказа повторил он. И заметил Лизу. — Ты тоже здесь, Коронотова? Ступай с ними и ты. Разрешаю. Кта там? Что? Мастера с вами нет? А вон мастера, — Киреев кивнул головой на жандармов, — пошлю любого. И не раздумывайте больше. Воинский поезд в Алзамае стоит, дожидается. Ну, шагом марш! — и он махнул перчаткой, подзывая ближнего жандарма.
Женщины переминались в нерешительности. Это что же, вроде кандальников им под штыками идти? Мужья за царя в Маньчжурии кладут свои головы, а они, как каторжанки, работать станут с конвойными. Если бы Киреев не позвал жандарма, они бы охотнее и скорее согласились. Теперь возникало чувство внутреннего протеста: люди же они!
Пошли, бабы! Пошли! А я и не знала, — вдруг крикнула Лиза, выхватила у кого-то из рук лопату и пошла первая. — Вы слышали? Воинский поезд стоит. Воинский! А мы что же это? Идемте скорее, бабы!
И этот неожиданный толчок как-то враз снял все колебания у женщин, они подняли на плечи мотыги, лопаты, метлы и ватагой двинулись вслед за Лизой.
Молодец, Коронотова, — одобрительно сказал Киреев и приказал подошедшему к нему жандарму: — Проводи за семафор и стой за плечами у них, пока не кончат работу.
А Лиза шла все быстрее, придерживая свободной рукой платок на груди, часто оборачивалась назад и повторяла:
Пошли, бабы, скорее, скорее. Воинский поезд стоит, дожидается.
Жандарм отстал далеко позади. Не бежать же ему вприпрыжку по шпалам за этими мокрохвостками! Ишь, несутся как угорелые. Здорово их пришпорил ротмистр. Бабы — бабы и есть. Им пустая кобура уже смертью кажется, а ежели бы вынуть револьвер, показать… И он не вытерпел, захохотал, представляя себе, что тогда получится с этими дурами. Хотел думать о чем-нибудь другом, но мысли все сбивались на веселую, нескромную картину, и он шел, трясясь от душившего его смеха.
Лиза, немного замедлила шаг, и женщины ее нагнали. Теперь она говорила:
…Бабы, стрит воинский поезд, дожидается. А в поезде едут солдаты. Едут, чтобы в Маньчжурии их убили, а жены остались солдатками. Давайте скорее пути расчищать, все больше вдов и сирот у нас будет. Одних у дворца своего в Петербурге царь расстрелял, а других в Маньчжурию везет убивать. Давайте, бабы, поможем ему. Давайте, пока наши мужчины бастуют, путь-дорогу для новой крови рабочей, для новой гибели расчищать. Пусть не только у вас по пятку голодных ребят ползает, пусть такое же горе еще и на другие семьи опустится. Больше станет солдаток, вдов разнесчастных, и царю ими помыкать будет легче. Пугнул нас жандарм зыком своим, и мы побежали. Вот какие мы, бабы, нашим мужикам помощницы!..
Она говорила, не давая себе передышки, взволнованно, горячо, и чувствовала, как плотнее вокруг нее становится кольцо женщин, как сталкиваются с глухим звоном лопаты и мотыги, которые они несут на плечах.
Без денег, без хлеба тяжело нам, бабы, а куда ведь тяжельше знать, что новую кровь рабочую мы царю проливать помогаем. Никто ему сегодня помогать не хочет, только мы одни. Вот мы какие! Вы не слушайте, что я вам говорю, я ведь горя-заботы не знала, муж работает, и сама я бездетная. Есть сын у меня, а мне даже поглядеть на него не дают, — разрывайся сердце на части! Это лучше, бабы, лучше, чем глядеть па пятерых! Вы над своими п посмеетесь и поплачете, а мне одно: только плакать. Это легче, бабы! Ведь сердце у матери — камень. За пять лет в тюрьме я забыла, смеются как. Хороша тюрьма, централ, холодная одиночка, хоть опять в нее возвращайся, прямо дом родной! И жандармы вон как любят меня, вон как уважают. Сам Киреев сказал: «Молодец, Коронотова! Иди, работай, предавай своих братьев». А вы меня, бабы, не слушайте. Ничего, что я говорю, не слушайте. Кого слушать? Я ведь не за воровство — за листовки в тюрьме сидела. Каторжница я, политическая! Вот только клейма мне еще на лоб не поставили. Бабы! Чтобы и с вами такого, как со мной, не случилось, чтобы и вам в тюрьму, в централ, никому не попасть — предавайте! Вот зайдем за семафор — лопаты в руки, а сами петь начнем: «Боже, царя храни! Боже, братьев наших убей!..» Стоном отозвались на это женщины.
Лизавета! — хрипло выкрикнула ближняя к ней, та, которая корила ее за бездетность. — Замолчи, Лизавета! Души наши ты не трави.
И все вперебой закричали:
Мы не бесчувственные!..
Предателями не обзывай нас…
Нужда-горе гонит…
А чей-то голос звонко и с упреком спросил:
Коли так говоришь, зачем же ты нас сама повела?
А затем повела, бабы, — и серые глаза Лизы заблестели радостью, она быстро повернулась на голос, — затем повела, что теперь мы далеко ушли от жандармов — этот один не в счет, что позади тащится, — и теперь нам проще разойтись по домам. Да и лучше нам разойтись после нашего разговора. Так пошли? Пошли по домам, бабы? А?
На минуту женщины словно застыли. А потом:
По домам?
. — Как уйдешь-то?
Заберут…
И уже вперебой закричали:
Правду она говорит: предавать не станем!
Мужики не боялись, ушли!
Срам, коли мы побоимся!
Всех не заберут!
— Говори, Лизавета! Куда нам? Лиза широко повела рукой:
А в поле, бабы, в поле! Всяк поодиночке, чтобы не угнаться ему ни за кем.
И все нацело через занесенные снегом пустыри, утопая выше колена в сугробах, побрели в разные стороны.
Жандарм остолбенел, увидя, как неожиданно рассыпалась толпа женщин по снежному полю.
