Юрий Лаптев - Заря
— А то я его не обходила! — задорно отозвалась бригадирша.
— Ну, навряд, — Бубенцов с сомнением покачал головой. — Андриан Кузьмич человек сильно начитанный, да и по практике силен, даром, что сам лет двадцать уже небось не то чтобы за плуг, а за лопату не берется. И руки, заметь, у него, как у писаря, — гладкие. Непонятный нашему брату человек.
7Действительно, бригадир второй полеводческой бригады Андриан Кузьмич Брежнев для многих колхозников был непонятный человек и уж во всяком случае от других отличный. И одевался он не так, как все, а главное — сам никогда не брался ни за какой крестьянский инструмент ни дама, ни в колхозе. И от лошадей да от волов сторонился, будто побаивался.
И дом у Брежнева был — снаружи обычная крестьянская изба, разве что попросторнее других, а внутри — культура. В горнице стоял тяжелый письменный стол мореного дуба с массивным чернильным прибором, обширный книжный шкаф и мраморный умывальник. По стенкам висело несколько портретов и репродукций, а красный угол украшал гипсовый бюст Тимирязева. А когда проводили электрическую сеть (с этого началась в колхозе постройка гидростанции), Брежнев повесил у себя в горнице и люстру. Была еще мечта у Андриана Кузьмича — завести для домашнего обихода легковой автомобиль. «Хоть десяток лет, а ухвачу я настоящей жизни. Хоть на пятилетку, а раньше других жить начну так, как при коммунизме все колхозники жить будут. Пусть другие пример берут».
Брежнев отнюдь не был оторванным от действительности мечтателем. Купил бы он уже и легковую машину, да год выдался очень тяжелый. И, посоветовавшись с женой, отдал бригадир все свои накопления, заработанные умным и честным трудом, на поддержание детского сада. Сам будучи бездетным, очень любил Андриан Кузьмич детишек. Редкий день не наведывался в детский сад. Придет, походит, заложив руки за спину, среди гомонящей детворы, как птичница по курятнику, и уйдет. Такой же на вид «застегнутый», а в душе очень довольный. Потому и деньги, собранные на машину, отдал с легкой душой.
Но от мечты своей не отказался. Очень внимательно изучил постановление Февральского пленума ЦК, а затем погрузился в вычисления. Точно подсчитал, сколько может вырастить на полях бригады хлеба, сколько получит премии. Выходило — порядочно. Проверил, и не раз.
Готовиться к севу Брежнев начал еще с осени. Сам был знающий полевод, но все-таки за зиму раз пять наведывался к районному агроному и два раза выезжал в Мичуринск. Мало того, написал письмо, целый опросный лист, в Москву, в Тимирязевскую академию. И ответ получил, подписанный профессором, чье имя в колхозах было хорошо известно. Правда, многое из того, что советовал применить профессор, бригадир уже знал, да и применял не раз, но кое-что, особенно подкормка и культивация посевов, Брежнева заинтересовало.
По многу часов просиживал Андриан Кузьмич длинными, начинающимися чуть ли не с полдня, зимними вечерами за своим письменным столом над большим, в полстола, планом полей бригады, который выполнил по заказу бригадира его любимец комсомолец Петр Аникеев. Сидел колхозник, похожий на ученого, в своем «кабинете», листал справочники, писал что-то, щелкая счетами, расставлял на плане только одному ему понятные знаки.
С благоговением наблюдала за своим «мужиком» жена Брежнева — простая крестьянская женщина. А потом с гордостью говорила соседкам:
— Мой-то опять что-то придумал!
— Андриан такой! Самого бога за бороду ухватит.
По утрам, точно в восемь часов, так уж было заведено, приходила к Брежневу учетчица Нюра Присыпкина. Долго обивала в сенях с валенок снег, поправляла под платком волосы и лишь после этого нерешительно стучала в дверь. Боялась Нюра своего бригадира, хотя ни разу от него не то что крику, грубого слова не слыхала.
Происходил примерно такой разговор:
— Прикажи, милая, человекам десяти завтра выйти на озими. Щиты будем переставлять. Рядками они у нас там стоят, а полагаю, что вразброс лучше. Пусть, как рассветет, соберутся на конюшне. Я туда подойду к девяти часам.
— Ладно, прикажу, — отвечала девушка.
Но не уходила. Смотрела то на бригадира, то на стоящий в углу бюст Тимирязева.
— Чего ты? Иди, все пока.
— Уж больно студено, Андриан Кузьмич. Вчера хворост рубили — прямо поморозились все.
— Ничего, ничего, Аннушка. На работе человек никогда не простынет. А ты как думала, хлебушко-то кушать, не слезая с печи? — ласково говорил Брежнев.
Аннушка уходила. Но в сенях задерживалась, поворачивалась к двери: «Чтоб тебе, старому кочету, пусто было! И так народ отощал, а он дня передохнуть не даст. Нет, надо к Данилычу переходить, а то к Камынину».
И другие колхозники ворчали и тоже грозились уйти из бригады.
Но из семидесяти трех человек ушел только один, звеньевой Поплевин. Да и тот, как подошла весна, стал проситься обратно. Но Брежнев не принял.
— Нет, голубь. У меня работа, а у Александра кадриль. А ты, видать, до танцев охочий. Крутись уж там.
Одно не нравилось колхозникам в Брежневе: почему это он никогда не поделится своим опытом и знаниями с другими бригадирами и звеньевыми? Никогда не расскажет народу, что придумал, почему делает так, а не иначе, как будет проводить сев.
И Торопчин не раз говорил об этом с бригадиром.
Но Брежнев обычно отвечал:
— А вдруг оно плохо получится? Тогда кто виноват будет?.. Опять Андриан Кузьмич?.. А главное, Иван Григорьевич, никакого в моей работе секрета нет. У нас наука-то ведь не в шкапу заперта. Возьми сам книжку и поинтересуйся.
Но некоторые люди поступали иначе. Не приставали к Брежневу с расспросами. Знали они отлично характер старого бригадира, знали и то, что разговорами у него ничего не выудишь. А главное, то, что делалось в его бригаде, — делалось на глазах. Разве от народа что спрячешь? Ну и руководствовались примером.
Та же Коренкова: расставит зимой Брежнев щиты шахматным порядком — глядь, а на другой день и у Марьи Николаевны так стоят; выйдет, как начнется потайка, вторая бригада снежные валы по полю прокладывать, а через час и в первой то же самое делается; начнет Брежнев подкармливать озими навозной жижей или торфяной крошкой, смотрят — и Коренкова на поле выходит с бабами, и тоже подкормку везут.
А в результате хлеба в первой бригаде никак не хуже.
Не нравится такое Андриану Кузьмичу. Ведь все-таки каждому человеку лестно быть впереди всех, почетом да уважением пользоваться. Нет-нет, да и скажет Брежнев Коренковой ласково:
— Умная женщина ты, Марья Николаевна, а поступаешь, как попугай — несамостоятельная птица. У той своих-то слов нет, так чужими пользуется.
Но Коренкову разве смутишь!
— И вот уж неправда, Андриан Кузьмич! Да я еще на той неделе подкормить хотела, да ты меня упредил.
— Грешишь! На той неделе рановато было, милая.
— Потому и задержалась, милый.
Но Коренкова была не попугай — глупая птица. И не только чужим умом жила.
Заимствовала она, конечно, от Брежнева порядочно, зная, что зря, на авось, Андриан Кузьмич делать ничего не будет. Но не без толку. Недаром все-таки она в его же бригаде два года проработала звеньевой. И только на третий сама бригадиром стала.
Да и агроном Викентьев, как приедет в колхоз, обязательно остановится у Коренковой.
Радушно примет его Марья Николаевна, хорошо угостит, но спать рано не уложит. Чуть не до свету затянется беседа. А все о чем? О хлебе — известно.
И ведь утерла нос знаменитому бригадиру въедливая бабёнка! В сорок пятом году вызвала его на соревнование и обошла. Чуть не на центнер с гектара больше сняла пшеницы и на полтора центнера — проса. Правда, по ржи Брежнев вперед вышел, но на самую малость.
Это ли не обида?
Унесла Коренкова знамя из брежневского кабинета, да еще и утешила:
— Ничего, Андриан Кузьмич, зато по гороху ты нынче силен!
Горох у Брежнева действительно из годов уродился. Но по нему не соревновались. Не главная культура.
После этой фразы Коренковой, которая долго, всячески видоизменяясь, гуляла по селу, Брежнев целый год видеть не мог горохового супа.
Правда, на следующую осень знамя опять вернулось во вторую бригаду, но тогда бригадиром в первой была уж не Коренкова, а Шаталов.
Почему так получилось — почему сняли с бригады такую женщину, никто понять не мог. До сих пор недоумевают колхозники.
Одни говорили, что Коренкова отпросилась сама. Видели, правда, все, что за месяц до того Марья Николаевна совсем переменилась. Скучная стала какая-то и о делах бригады перестала беспокоиться. А другие — что надо было пристроить на хорошую должность хорошего человека — Шаталова. Гремел тогда Иван Данилович по селу!
Факт тот, что, когда вопрос о замене бригадира обсуждался на правлении колхоза, активно воспротивился этому, пожалуй, один человек — Андриан Кузьмич Брежнев. Заботился он, конечно, и о делах колхозных. Но, может быть, еще больше жаждал реванша. Не мог Брежнев смириться с тем, что обошла его, знаменитого бригадира, бывшая его звеньевая и ученица. Да и фраза «по гороху силен» никак из памяти не улетучивалась. Ничего сразу не ответил Коренковой Андриан Кузьмич, услышав такие обидные слова, но подумал: «Подожди, милая. Я тебе отвечу. Ты у меня на этом самом горохе десять лет будешь сидеть!»
