Борис Блинов - Порт
— Проверяющих не было? — спросил Веня, осторожно усаживаясь на табуретку у стола и отодвинув от себя бумагу с кружочками вареной колбасы.
— Вы что, встретиться не можете? Они тебя ищут, а ты их, — усмехнулся Кашин.
— Мне-то они ни к чему, — сказал Веня, грея руки о чайник.
— Я тоже так думаю. Ты поэтому долго-то не сиди, попей чаю и топай в свою нору. Мне никакого резона нет из-за тебя рисковать. Строго-настрого предупредили звонить, если появишься. Вон и телефон записан, — кивнул он на листок у аппарата. — Ты, оказывается, тот еще гусь. Чего натворил-то?
— Все то же, — устало отмахнулся Веня.
— То же, да не то. Жил столько лет — не трогали, а теперь, ну-ка, чуть не всесоюзный розыск. Нет, так у нас не бывает. В чем дело-то?
Веня молчал, сморенный теплом. Дурманяще пахла колбаса. Рот наполнился вязкой слюной.
— Разговаривать не хочешь — на хрен было приходить? Тут тебе не столовка и не зал ожидания. Пустили его за стол, как порядочного, а он вместо спасибо ручкой машет.
«Так ему спасибо моего не хватает», — устало подумал Веня.
— Другой на моем бы месте заложил тебя без звука, а я вот сижу как с родней, еще чаем угощаю, — распалял себя Кашин.
Он был сейчас у Кашина в руках, и тот волен поступить с ним, как захочет. Кашин чувствовал эту власть и жаждал благодарности, признания собственного благородства.
Веня сглотнул слюну.
«Что с ним стало? Дерьмо лезет из него, как тесто из квашни», — не узнавал он человека. Веня понял, что чай пить здесь он не будет, и словно тяжесть с плеч сбросил.
— Миш, скажи по дружбе, чего тебе не хватает? Чего тебе в жизни хочется?
— Ты ладно, ты мне зубы не заговаривай! Пей быстро и на выход. Мне с тобой лясы точить недосуг.
— Документы у тебя в порядке, квартира в городе есть, учишься в высшем заведении — неужели все это ничего не стоит? Не помогает человеком стать? — интересовался Веня.
— Ты что это? — подскочил со стула Мишка. — Ты на кого тянешь, бичовская рожа! Телефон — вон он стоит, не забывайся.
— Не ругайся, Миша, не злись, — успокоил его Веня. — Человек должен добром жить, а не злостью. Видишь, все у тебя есть, а чего-то не хватает, чего-то такого, главного, чтобы добрым быть. А в чем оно, это главное?
— Ты, видать, главное свое нашел. Недаром тебя три дня вся милиция ищет, — недобро усмехнулся Кашин.
— Если честно и окончательно, — сказал Веня, вставая, — если честно и окончательно — я еще в пути, но уже близко. И знаю, что путь мой верный.
— Ладно, ты мне лазаря не пой. Бич, он и есть бич, каким бы рядном ни прикрывался. Дружбу водить с тобой у меня ни времени, ни желания нет. Так что гудбай, покедова, и забудь сюда дорожку. В следующий раз предупреждать не стану.
— Ты по-английски волокешь? — спросил Веня. — Не скажешь, как «бич» переводится? Что это слово значит?
— Чеши отсюда, полиглот хренов! У меня терпение кончилось, — сказал Кашин, решительно подходя к телефону.
— Звони, звони, — сказал Веня. — Звони, если дерьма в тебе хватит. Я погляжу, какой ты красивый.
— Портовая сволочь! Ворье! — тонко крикнул Кашин, хватая телефонную трубку. — Бичовское отродье! Я тебя научу рылом хрен копать!
Веня стоял спокойно, оглядывая комнату. Тепло, светло, сытно в ней было.
Он без сожаления отсюда вышел.
Вой ветра напоминал истерический крик Кашина. «Страдалец, — усмехнулся Веня. — Ему бы настоящего бича повидать — тот бы с ним поговорил. А то кричат все «бич, бич», не зная, кто это такой. Слово-то больно хлесткое, оттого и прижилось, и ругательным стало. А бич-то в натуре, — другое означает!» Знал Веня про это, потому с легким сердцем и себя бичом называл, и на других не обижался. Просветил его Дугин, а потом уже сам из книг удостоверился и дивился общей безграмотности.
Не трутень, алкаш и выжига, не чирей на моряцком теле — совсем иное, в корне противоположное: сильный и свободный человек, навечно связавший себя с морем. «Бичкамбер» — вот откуда оно произошло, «чесатель побережий», морской бродяга. Не рукой к чужому стакану — душой к морю был устремлен, к воде, труду, простору. Это сейчас вон моряк жирует — квартира у него, семья, чемоданы. У тех ничего не было, только вольная страсть бродяжить — и море. Просоленные, прокопченные тропическим солнцем, сходили они на берег, гуляли, проматывали свои гульдены или фунты — и снова в странствия: в Индию, Россию или Австралию, куда фрахт подвернется. Из имущества — один флотский сундучок, а в нем плащ, сапоги да свитер. Ни страны, ни корабли их не связывали, мир для них был вольным домом без границ. Свободные, сильные, они создавали новое единство, новое братство людей с общей национальностью — моряк.
А уж как работали! Это сейчас — двигатели, тысячи лошадиных сил… А они под парусом всю эту энергию из себя выдавали, своими руками и за дизеля, и за насосы, и за электродвигатели…
Веня выругался. Самодовольная физиономия Кашина все стояла перед глазами.
4Северная граница порта упиралась в добротный пятиметровый забор, сделанный из толстых досок. Если подойти ближе, из-за забора слышен был лязг проволоки и собачий лай. Там находилась территория другого порта, морфлотовского. Говорили, что порядка там больше, чем в рыбном, на причалах асфальт, строения сделаны из металла и камня, а такого позорного явления, как б и ч и з м, нет и в помине. Рядом с забором, еще в Вениных владениях, находился покосившийся одноэтажный барак, в котором моряки, спрятавшись от непогоды, могли дождаться рейдового катера. Уборщицей в этом бараке работала Фаина. Давно работала, десять лет назад появилась она из отдаленных мест. А запомнил Веня ее раньше, в тот первый свой день в городе, когда она не очень гостеприимно распахнула перед ним двери «Ноктюрна». Была она тогда румяная, горластая, здоровая и с братией портовой расправлялась лихо. Иного перебравшего горемыку могла одной рукой с пола поднять и без особой натуги за двери вышвырнуть.
Редко вспоминал он то время. Кто знает, не попадись ему тогда такой опытный и увлеченный экскурсовод, вся жизнь бы могла иначе сложиться. Три дня — не большой срок, но так он был насыщен, такой наполнен новизной, что эти дни можно было считать целым жизненным периодом.
Многие жизни спотыкались о те фанерные лачуги. Многие судьбы, покалеченные войной, обретали здесь на время пристанище, пока поднимавшаяся из руин страна нашла время и силы им помочь. Столько потерянных, израненных душой и телом людей прошло перед Веней за недолгие дни, сколько он не встретил за всю последующую жизнь.
Словно к степному колодцу, тянулись сюда люди, бередя свои раны, вспоминая и перетряхивая груз застарелых обид, людской подлости, чужой и собственной вины. И каждый находил здесь утешение в граненом стакане, выбирая слушателей по душе, пропивая последние деньги, прошлый авторитет и настоящие награды.
Оставшись на мели, каждый из них пробавлялся как мог. «Поэт» в рифму говорил на любую тему и за сто граммов с прицепом мог написать по заказу стих. «Профессор» за ту же ставку решал задачи для предприимчивых курсантов мореходки. «Боцман» откусывал край стакана и жевал стекло, улыбаясь окровавленным ртом.
Иногда в разгар шумного застолья широко распахивалась дверь, и появлялась на пороге пара добрых молодцев. Шум стихал, а молодцы вытаскивали из-за столика иного бесчувственного горемыку, укладывали его в тачку и везли в порт. Так штурман с боцманом набирали себе команду на отходящее судно. Знал Веня одного бухгалтера хлебозавода, так вот попавшего в море. Помаялся он вначале, не без того, а потом настолько его морская жизнь захватила, что бросил он свое сальдо-бульдо и стал классным мореманом.
Смотрел Веня и диву давался, как это люди, прошедшие и фронт и море, без зазрения совести хватали даровой стакан, снимали с себя пиджаки и рубашки в уплату за выпитое, а когда совсем уже нечего было дать, оставляли в залог ордена и документы. Со временем у Фаины накапливались под прилавком невостребованные стопочки книжек с закладками, на которых стоял размер долга. И если появлялся какой-нибудь резвый залетный, готовый погасить чужой долг, Фаина, не шибко упорствуя, отдавала ему документы, не забыв при этом изменить на закладке цифру.
Цвела Фаина, царствовала в своем «Ноктюрне», добрела, как на дрожжах, и перина ее раздувалась от зашитых в изножье больших купюр.
Известность Фаины далеко перешагнула фанерные стены ее угодья, и Веня уже в порту узнал от ребят, что увели ее под белы рученьки прямо из «Ноктюрна» вместе с документами и выручкой. Она при этом упиралась, цеплялась за стойку и кричала не своим голосом: «Ратуйте, люди добрые!»
Через пять лет появилась Фаина в порту. К тому времени она уже сильно пила. Трезвой зла была на людей, на жизнь свою незадавшуюся, а когда поили ее моряки, становилась развязной и наглой, как в прежние времена, охотно бывала на тральщиках и от подарков не отказывалась. Там однажды и состоялось у нее с Веней повторное знакомство — заступился он за нее перед пьяной осоловевшей ватагой.
