Алексей Кожевников - Том 4. Солнце ездит на оленях
Каждое утро аккуратно, как на службу, Катерина Павловна отправлялась высвобождать мужа и бродила из присутствия в присутствие, от персоны к персоне.
Саша тем временем поняла, что надеяться на отца и мать — только обманывать себя, дожидаться беды, и училась жить по-новому: одна, вполне самостоятельно, дешево, но чисто, сытно, уроки знать лучше и книг читать больше, чем прежде… Вообще жить разумно, по-взрослому.
Поначалу делала промахи: забежит в магазин или на базар наскоро и купит первое, что попадет на глаза. Замочит белье, намылит и, не дожидаясь, когда мыло отъест грязь, начинает отстирывать и полоскать. Но постепенно научилась не торопиться — сперва оглядит товар, приценится и потом уж покупает. Научилась стирать, гладить, штопать, латать… Спать стала меньше, но крепче и не валяться в постели без сна. Научилась хранить прежний спокойный вид, как было до ареста отца: у меня все хорошо, ничего не случилось. А когда приставали с расспросами, отвечала:
— С отцом печальное недоразумение, ошибка. Скоро все исправится.
Через месяц Катерина Павловна вернулась домой такая похудевшая, морщинистая, посерелая, будто весь месяц ее пытали. А впрочем, хлопоты перед царским начальством за мужа-революционера, врага всего царского режима и всех его слуг, были истинной пыткой. Дочь не сразу узнала свою мать, а узнав, испугалась:
— Ты больна? Что с тобой?
— Ничего, пока что только устала. Отдохну.
— Ты одна? А где папа?
— Угнали в ссылку на пять лет. Далеко куда-то, дальше Белого моря.
— За что?
— За революцию, за работу против царя.
— На пять лет, — прошептала Саша и зажмурилась.
Через пять лет… Ей будет девятнадцать. Она окончит гимназию… Может быть, выйдет замуж… А может, умрет… И все без отца.
Долго сидели молча, пришибленные горем. Затем Катерина Павловна сказала:
— Угнали, спрятали в какую-то тьмутаракань. Но я не отступлюсь, я найду и вырву его. Вот что, Сашенька, — мать обняла ее, — ты одна веди наше хозяйство. Я буду зарабатывать деньги. Когда заработаю достаточно, поедем к отцу.
— Ладно, мама, ладно, — сказала дочь и тут же пошла хозяйствовать.
Она была рослая, длинноногая, быстрая, уже достаточно умелая и вмиг, что называется, одной спичкой растопила печь, ванну, зажгла примус, чтобы как можно скорей и вымыть, и накормить, и напоить чаем измученную мать.
Городок, где жили Луговы, стоит в благодатных местах. Через него издавна шла большая торговля зерном, скотом, медом, фруктами…
В городке расплодилось множество торгашей-богатеев, а у них — множество детей, ленивых оболтусов, которые, надеясь на родительские капиталы, не желали учиться ни арифметике, ни географии, ни истории, ни даже кровному русскому языку. С первого года из класса в класс их тянули репетиторы.
Кроме уроков в школе, Катерина Павловна взялась тянуть четырех оболтусов. Дело не очень благородное, зато доходное. А ей в ту пору было так туго, что, будь можно, она продала бы свою душу дьяволу.
За полтора года она сколотила нужную сумму денег и наконец добилась для мужа небольшого облегчения: ему разрешили жить в любом месте Лапландии, лишь бы находилось оно за Северным Полярным кругом. К этому времени Сергей Петрович, знать, тоже сильно затосковал и в каждом письме начал звать жену и дочь к себе, описывая подробно и даже вычерчивая разные маршруты.
Катерина Павловна и Саша уточняли их всеми возможными способами: по карте железных дорог и водных путей России, по расписаниям поездов и пароходов, по рассказам бывалых людей.
Самым таинственным во всех маршрутах был участок от Петрозаводска, где кончался железнодорожный путь. Лугов писал, что и там строят «железку», а ходят ли поезда, не знал. Но ведь ездят же как-то строители, подвозят всякие материалы, товары.
Про самый последний кончик пути, верст на триста в сторону от строящейся «железки», писал определенно; его придется одолевать на оленях, иных способов передвижения, кроме оленного и пешего, нет ни зимой, ни летом. Но здесь такой кончик считается пустяком, вроде прогала меж двух крестьянских дворов в одной деревне. От оленеводов можно часто слышать: «Уехал к соседу в гости» или: «По пути завернул проведать соседа». А до соседа верст двести — триста. Здесь не редкость, когда соседей разделяют подобные промежуточки.
Ехать решили до Казани пароходом, дальше поездом на Архангельск, затем по Белому морю в Кандалакшу, которую захватывала трасса строящейся дороги, и оттуда пробираться в Моховое как бог пошлет.
…Выехали в канун пасхи на самом дешевом пароходе, который не забирался далеко ни вверх, ни вниз по Волге, а постоянно шлепал колесами между Самарой и Казанью. Он обслуживал бедный люд, которому были не по карману «Самолеты» и «Кавказ — Меркурий», и «собирал» все мелкие пристани, где эти гордецы и торопыги не останавливались. Он, как говорится, «отдыхал у каждого столба».
Катерина Павловна больше всего тряслась из-за денег: она ведь совсем не представляла, во что обойдется поездка, ехала со страхом и трепетом, как слепой переходит опасный поток по тоненькой жердочке. И на самый дешевый пароход она купила самые дешевые палубные места.
— Вот молодец! — похвалила ее дочь.
— За что такая аттестация? — спросила мать.
— Я при любом билете ехала бы только на палубе. Зачем же зря тратить деньги…
— О, какая хозяйственная стала ты, — удивилась мать.
— Станешь… — многозначительно молвила дочь.
— А что? — спросила мать.
— Ничего особого. Вспомни, сколько давала мне на хозяйство!
— Мало?
— Как видишь, не умерли, живем — значит, достаточно. А в каюте первого класса не поедешь.
— Ты ведь знаешь, понимаешь наше положение. Уже не маленькая… — Катерина Павловна по многолетней учительской привычке все объяснять, втолковывать и здесь хотела обрисовать подробно, до точки, свое положение, но дочь остановила ее:
— Знаю, все знаю. И не обижаюсь и не упрекаю. Мне хорошо.
Они только что взошли на палубу парохода, еще не успели выбрать, где поместиться. Обычно палуба этого парохода была завалена до последней пяди: и на скамьях, и под скамьями, и на самой палубе — мешки, узлы, сундуки, корзины, а промеж них и на них — люди. Ходить почти невозможно. Все дремлют или спят в сидячем положении. На этот раз по случаю великого праздника пассажиров было мало: народ отложил дела, поездки, а шел в церкви. Катерина Павловна устроилась как в каюте, заняла целую скамейку возле горячей трубы. Саша отказалась:
— Мне ничего не надо. Ни сидеть клушей на яйцах, ни спать я не собираюсь.
— А что собираешься? — спросила мать.
— Ходить, глядеть.
— Без присяду? Займи место, пока есть свободные.
Саша поставила багаж на скамью и тотчас убежала осматривать пароход. Катерина Павловна расстелила постель и легла.
Устроились каждая по своему вкусу. Матери было приятно, что можно вытянуть усталые ноги, что спину греет не хуже печки пароходная труба, а в лицо веет прохладный ветер, что пароход однообразным шумом машины и шлепаньем колес по воде навевает приятную дрему. И особенно приятно, что хоть малое время, но не надо куда-либо спешить, о чем-либо хлопотать, просить.
Саша, осмотрев пароход, ничего особо отличительного от других не нашла. Она до этого перевидала много разных пароходов: когда они останавливались у городской пристани, горожане всех возрастов, а особенно подростки, ходили, вернее, бегали смотреть их. Это было всегда интересно, во всех пароходах есть призыв в даль, в дорогу, есть обещание волнующих, незабываемых встреч, интересных открытий. Когда приходилось ездить на пароходах, Саше больше всего нравилось стоять на пароходном носу. И здесь она встала на самый нос, чуть-чуть впереди был только ржаво-железный трехлапый якорь.
И ей самой да и со стороны казалось, что белокосая девчонка, в светлом платье, вся, как созревший одуванчик, — одно с пароходом. Что она раздвигает воды реки, поворачивает пароход то к одному берегу, то к другому, она гонит перед собой горизонт, открывает скрытые им села, храмы, леса, поля.
11
Саше еще не приходилось ездить далеко, на большом пароходе — все выезды были только на маленьких пароходиках ближнего плавания. Эта поездка была первой вылазкой в далекий мир, началом многих открытий.
Открытие всегда приносит человеку радость, особенно молодому, подростку, полному еще не утоленной жажды видеть, узнавать новое. Саша, которую мать держала, пожалуй, слишком коротко привязанной к дому, а в гимназии учили слишком мертво, книжно, была переполнена этой жаждой. И здесь, в пути, ничего не пропускала равнодушно: для нее не было мелкого, скучного, а все интересно, важно.
Когда мать купила проездные билеты, Саша попросила ее:
