Иван Слободчиков - Большие Поляны
— А как Позднин делал? — поинтересовался Уфимцев.
— Умел делать, — оживился Векшин. — Не худо бы поучиться. И начальство было завсегда довольно, и мы без хлеба не сидели.
Уфимцев посмотрел на Стенникову, может, она знает, как Позднин выходил в таких случаях из положения, но та недовольно поморщилась. Потом сказала:
— Можете посоветоваться с Поздниным, ничего зазорного в этом я не вижу. Только думаю, вряд ли будет прок от этого...
— Будет прок! — вскочил Векшин. — Позднин научит, как правильно хозяевать. У него — опыт, пятнадцать лет колхозом руководил, орден «Знак Почета» в пятьдесят шестом году ему не за красивые глаза дали.
Уфимцев поколебался немного, потом открыл ящик стола, смахнул туда почту.
— Ну что ж, давай сходим.
6
Позднин встретил их во дворе своего дома. Он сидел под навесом на низенькой скамеечке а обтесывал топором березовую чурку.
— А-а, гости! — не удивляясь, но явно радуясь, хрипловато, с одышкой произнес он. — Проходите, присаживайтесь.
Они поздоровались с ним за руку. Уфимцев сел на табуретку, Векшин — на верстак, стоявший у стены. Под навесом было прохладно, пахло березовыми вениками, висевшими на жерди под крышей.
— Вот спасибо, что наведались, — оказал Позднин, откладывая топор, сметая с шаровар стружки. — Я было тут совсем окочурился, кончала меня задышка. Ну, думаю, умру. Да нет, опять вылез.
Позднина мучила астма. Говорил он тяжело, с одышкой, у него все время что-то посвистывало в груди.
— Мы к тебе, Трофим Михайлович, на совет, — сказал Векшин и кивнул Уфимцеву, — покажи ему телефонограмму.
Пока Позднин читал, щурясь и запрокидывая голову, относя телефонограмму от глаз на вытянутую руку, Уфимцев смотрел на бывшего председателя колхоза; он с весны не видел Позднина и сейчас отметил про себя, как тот сдал: похудел, побледнел, появились отеки под глазами. Он отвел от него взгляд, машинально оглянулся — на стены навеса, сложенные из тонких, потемневших от времени бревнышек, на зеленые веники под крышей, с копошившимися в них воробьями, и вдруг вспомнил, что в тот год, когда он вернулся из армии, у стены, где сейчас верстак, стоял плетеный короб, набитый сеном. Короб был еще новый и сладко пах корой. Груня спала в этом коробе, и он, крадучись, пробирался во двор, забирался к ней под тулуп. Стояла осень, ночи были холодные, и Уфимцев сейчас всем телом ощутил, как тепло было тогда под тяжелым тулупом, рядом с пышущей жаром Груней...
— Да-а, трудная задача, — сказал Позднин, возвращая телефонограмму. — Очень трудная... Как думает председатель?
Уфимцев вытащил из кармана пиджака бумажку.
— Вот мы тут подсчитали наши резервы. Из подсчетов следует, что можем принять обязательство на сверхплановую продажу десяти тысяч пудов.
— Хо! — взорвался Векшин.
Уфимцев пристально взглянул на него и, ничего не ответив, продолжал:
— В этом случае полностью засыплем семена, выдадим колхозникам по два кило зерна на трудодень, и еще останется у нас тысяч десять пудов на фураж, на непредвиденные нужды.
Позднин слушал, не шевелясь, не перебивая, а когда Уфимцев замолчал, он пожевал губами — и было не ясно: не то он одобрял этот план, не то нет.
— А как ты думаешь, Петр Ильич? — спросил он Векшина.
— Отказаться! — отрезал тот. — Никаких продаж... Мало ли что советуют. Это же дело добровольное — сверхплановая сдача. Не можем — и все! Зерно самим нужно... колхозникам.
— Я уже тебе говорил: нельзя не взять обязательств на сверхплановую продажу, — ответил раздраженно Уфимцев. — Есть у нас такая возможность, хотя и небольшая. Повторяю, наших хозяйственных планов это не нарушит.
Векшин подскочил к Уфимцеву и, дико тараща цыганские глаза, стал доказывать, как непродуманно поступает тот. Говорил он горячо, тыкал кулаком в воздух, поглядывал на Позднина, ожидая его поддержки. Уфимцев не отвечал, сидел, скривив в улыбке рот.
Когда Векшин выдохся, уселся вновь на верстак, Позднин сказал:
— Я бы так вам посоветовал, дорогие товарищи: принять сколько-то на продажу сверх плана, раз такая директива сверху есть, но со сдачей шибко не торопиться. Семян засыпать побольше, страховой фонд создать, в отходы побольше пустить — вот хлеб и останется.
— Неладно советуешь, Трофим Михайлович, — мягко, чтобы не обидеть Позднина, сказал Уфимцев. — Нельзя на обмане, я так не могу. Лучше в открытую, честно, чтобы потом совесть не мучила.
— А совесть тебя не будет мучить, когда колхоз без хлеба оставишь? — не выдержал Векшин. — Ты думай не о себе, а о людях. Ты приставлен ихние интересы соблюдать.
Уфимцев снова ничего не ответил. Он спрятал бумажку с расчетами и телефонограмму в карман и сидел, чуть сгорбившись, сложив руки на коленях, всем видом показывая, что спорить он с Векшиным больше не намерен. Стенникова была права: сюда он пришел напрасно.
— Колхозное хозяйство вести — дело тонкое, — заговорил Позднин. — Надо уметь... Иногда не грех и смекалку применить.
И он рассказал, как в колхозе, вскоре после войны, выпрела озимая рожь, весной обнаружили проплешины на поле.
— Что было делать? Бедствие... а я его на пользу колхозу пустил, — рассказывал Позднин. — Списал рожь и приказал посеять на этом поле овес да подсолнечник. Приезжают уполномоченные, спрашивают: что растет? «Падалица, говорю, разная да овсюг. На корм косить будем». Когда зерно подошло, скосили лобогрейкой, сметали в зарод... А по зиме обмолотили. Прожили тот год безбедно, не маялись с хлебом. Бабы руками выбирали семечки, потом мололи рожь с овсом, хорошая мука по тем временам была... Вот как, если жить захочешь.
Уфимцев слушал Трофима Михайловича и вспоминал свой спор с Акимовым. Прав он был тогда, утверждая, что не все у них ладно с руководством сельским хозяйством, если даже такой хороший человек и неплохой хозяин, как Позднин, вынужден был хитрить, обходить законы.
Он поднялся, подал руку Позднину.
— Я пошел... Спасибо за совет, Трофим Михайлович. Чего греха таить, мы им тоже нынче воспользовались, — и он посмотрел на хмурого Векшина. — Ну, а в данном случае мне ваш совет не подходит, предпочитаю действовать в открытую. До свидания, не болейте!
Глава четвертая
1
Ночь Уфимцев провел тревожно. Снилась ему всякая чертовщина. Будто куда-то шел, причем очень спешил — надо было не опоздать, прийти вовремя: там, куда шел, его ждали. Он знал это и не хотел, чтобы из-за него теряли время, и потому торопился, шел напрямик с целью сократить дорогу — через леса и болота. И вдруг обнаружил, что заблудился, потерял направление, идет не туда, куда надо, вокруг незнакомые глухие места. Неожиданно увидел тропку, обрадовался, пошел по ней и очутился на кладбище. Кладбище было большое, богатое, с чугунными оградками, мраморными надгробиями. Вокруг кладбища стояли белокаменные соборы с пузатыми колокольнями, от них плыл печальный перезвон колоколов. Уфимцев шел между крестами под этот перезвон, настороженно озирался вокруг, читал грустные надписи о «почивших в бозе» купчихах и купцах первой гильдии. И вдруг наткнулся на разрытую могилу, увидел прогнивший гроб со сдвинутой крышкой и Позднина с лопатой. Позднин стоял подле могилы, шумно дышал и манил его пальцем, показывая на гроб: «Иди сюда, закопаем, пересидишь тут пока...» А в стороне, из-за креста-памятника кулаку Самоварову выглядывал Векшин, щерил зубы и злорадно хохотал над председателем колхоза.
Уфимцев просыпался в поту, вставал, пил из ведра воду, вновь засыпал и вновь видел тот же сон.
Утром он проснулся позднее, чем обычно, долго лежал, ничего не соображая. Голова была пустой, в ней звенело, словно в телеграфном столбе. Он слышал, как тетя Маша возилась у печи, брякала заслонкой, да на стене тихо ворчал репродуктор, не выключенный с вечера.
Теперь Уфимцев редко виделся с тетей Машей. Встречаясь, она так неласково поглядывала на него, чего-то бурчала себе под нос, что пропадало всякое желание видеть ее. Теперь по утрам она уже не спешила приготовить ему что-нибудь повкуснее, а оставляла на столе хлеб, молоко и уходила на работу. Он терпеливо дожидался ее ухода, вставал, умывался, на скорую руку ей и уезжал. Обедал где-нибудь в поле с колхозниками, возвращался домой поздно, когда тетя Маша спала, находил у себя на столе остывший суп в тарелке, съедал его и ложился спать.
Вот и сегодня он лежал, ждал, когда тетя Маша уйдет. Но она не уходила, время шло, пришлось вставать, одеваться — дела не ждали.
На половине тети Маши шумел самовар, пахло свежевыпеченным хлебом, сама она, подоткнув подол, мыла пол на кухне.
— Проходи, проходи, — сказала она, когда он замешкался перед разлитой на полу водой. — Я мигом... Да возвертайся поскорее, — чай пить будем с ягодным пирогом.
Уфимцев молча прошел, удивившись про себя сегодняшней словоохотливости тети Маши.
Утро выдалось розовое, высокое, без туч, без ветра. В огороде густо цвела роса на капустных листьях. За огородом лежал пруд, на нем плавали гуси. Гуси были белые, а вода синяя, в желтых берегах.
