Ирина Велембовская - Мариша Огонькова
Когда медовый месяц был в разгаре, Мариша решила показать своего молодого мужа обитателям квартиры на Большой Полянке.
Екатерина Серапионовна, увидев нарядных Маришу и Анатолия, обрадовалась. А Мариша прежде всего обратила внимание на то, что от селивановской двери убран коврик, на котором всегда возлежал Макар.
— Собаки больше нет, — шепотом сообщила Екатерина Серапионовна, когда гости зашли к ней в комнату.
Интонация у старушки была печальная, хотя раньше между нею и псом отношения были самые спокойные. Видимо, она переживала за свою соседку.
— Я вас поздравляю! — сказала Екатерина Серапионовна. — Желаю вам счастья!
— Спасибо, бабуся! — за себя и за жену отозвался Анатолий. — А комната-то у тебя какая хорошая! Продай-ка нам ее.
Екатерина Серапионовна растерялась.
— Что вы хотите сказать?..
— Хочу сказать, что продай. Как-нибудь сделаемся.
Мариша с мольбой посмотрела на своего «молодого». Она уже поняла, что привела его сюда в первый и последний раз. В это время в комнату вошла Селиванова. Опять в халате.
— Добрый день, Валентина Михайловна, — робко сказала Мариша.
— Здравствуй, Огонек, — как-то вяло отозвалась та. — Появилась, наконец?
К себе она гостей не пригласила, за свой сугубо домашний костюм извиняться тоже не стала.
— Не обижайтесь на нее, — попросила Екатерина Серапионовна, когда Селиванова удалилась. — Она все еще не может прийти в себя после смерти собаки. Я тоже как-то плохо себя чувствую в последнее время. Совсем не могу работать, остановилась на полуслове…
— Ладно, пошли! — заскучал Анатолий. — Прощай, бабуся!
Провожая Маришу, Екатерина Серапионовна сказала:
— Постарайтесь остаться такой, какой вы были. Помните, как мы с вами плакали на «Царской невесте»?..
Мариша была очень подавлена.
Анатолий же искренне удивился, что его молодая жена так сникла. Правда, она еще дома просила его, чтобы он зря не молол языком. Но он был твердо уверен, что все, что ни скажет, — правильно. И если молчать, так это надо не в гости идти, а в глухой лес по грибы.
2Лето пошло на вторую половину, в июле температура в цехе, где работала Мариша, доходила до тридцати пяти. Гладильщицы раздевались до нижнего белья, наказав уборщицам и вахтерам лиц мужского пола в гладилку не пускать. Только одна Мариша не пожелала даже в самую жару расстаться со своим синим рабочим халатом.
— А ты, я гляжу, левша! — удивилась новая мастерица, увидев, как она ловко перехватывает тяжелый утюг из правой руки в левую.
— Я и левша и правша, — улыбнувшись горячими губами, сказала Мариша.
— Ну, тогда ты тут у нас всех забьешь.
Мариша никого «забивать» не собиралась, но действительно оказалась расторопнее, а главное, выносливее других. Но и ей приходилось нелегко. Выпускали сейчас в основном швейные изделия из штапельного полотна, только что входившего в моду. Глажке это полотно поддавалось хорошо, но, чтобы честно отутюжить каждый шов на платье или халате, не вытянуть и не завалить на сторону, приходилось попариться. За смену Марише накидывали больше сотни изделий с пришитыми пуговицами, которые при неосторожности можно было расплавить. А утюг, который сам же и брызгал горячей водой и паром, весил больше четырех килограммов. Под конец смены Мариша чувствовала непривычную слабость, и маленькие, пусть и сильные, руки ее становились горячими и ватными.
Анатолию Мариша про это не рассказывала, не жаловалась, а то он, чего доброго, мог сорвать ее с работы, которая Марише все-таки была по душе и приносила хорошую денежку. Вот только раздражало, когда к концу месяца уж очень авралили. Мариша тогда спала плохо — перед глазами у нее плыли сарафаны, юбки, блузки: в цветочек, в клетку, в горох, гладкие, пестрые, с рукавами, без рукавов…
За первый месяц после свадьбы Мариша принесла своему мужу тысячу рублей чистыми. По прежним, деревенским представлениям, это была огромная сумма. Но Анатолия она этими деньгами не удивила.
— Шибко-то не жмите, а то расценки подрежут, и за те же денежки будешь не сто, а двести подолов утюжить.
Мариша не поверила, но в чем-то Анатолий оказался прав. В следующем месяце вместо штапеля пошел какой-то жесткий вискозный материал, утюжить который было чистое наказание: перегреешь утюг — горит, не догреешь — так и остается мятое, никакого вида нет, а ведь это людям покупать.
Один месяц Мариша на пестрых пляжных ансамблях просто сама «сгорела»: какой-то модельер придумал такое, что кругом одни швы и петли. Притом тройка: трусы, лифчик и накидушка. А плата, как за одно изделие.
«Куда это столько нашили? — грустно спросила сама себя Мариша. — Можно подумать, что все купаются».
После тысячи рублей приносить домой меньше ей было неудобно, она подналегла и заработала еще больше. Но в получку с нее удержали большой подоходный налог да еще за бездетность шесть процентов, и она отошла от кассы очень удивленная и обескураженная. Хорошо, что Анатолий был не из самых жадных и большого неудовольствия не выразил.
— Бог дал, Бог взял, — сказал он. — Не тужи, Парфеновна!
Сам он за три года жизни в столице сменил уже несколько мест. Всерьез он ни с кем не задирался, работал ровно, получал премии. Тем не менее, как только подвертывалось место получше, сомнениями не терзался и брал расчет. Мариша смутно догадывалась, что Анатолий подхалтуривает, левачит на казенной машине, но, видимо, с умом: еще ни разу не попадался, и водительские права у него были чистые, как стекло.
— Зачем ты это делаешь, Толя? — спросила она однажды, найдя у него в кармане смятую сотню.
— Брысь! — весело сказал Анатолий. — Без сопливых обойдемся.
На другой день он ей на эту сотню приволок две пары чулок и флакон духов. Не догадался только бумажку хорошую в магазине попросить, завернул подарок в «Вечерку».
Молодой Маришин муж был неизменно весел как человек, в жизни которого исключены неприятности. В отличие от жены Анатолий ничего и никого не боялся, все ему было ясно и понятно. Последнее время работал он в одном из строительно-монтажных управлений, возил блоки, кирпич, раствор. Была у него возможность пересесть на персональную «Волгу», но катать начальников и их жен Анатолий не желал из принципа. Поэтому терпел свой самосвал, тяготился только пылью и грязью. Каждый день он менял рубашку, а нижнее когда через день, когда через два, не реже. Мариша стирала и гладила, пришивала пуговицы. Не дожидаясь, когда чистюля муж сделает замечание, меняла постельное белье, выколачивала подушки и одеяла. Занавески у них в комнате были белее снега, накидки и покрывало шумели от крахмала. Анатолий нашел жену отнюдь не ленивую. Только иногда ему казалось, что она ни минуты не сидит без дела, потому что хочет за этим делом спрятать какую-то свою тайную печаль.
— Сядь, посиди, — сказал Анатолий и хлопнул ладонью по дивану рядом с собой.
Мариша села, но тут же протянула руку, чтобы взять клубок и спицы. Муж отобрал их.
— Ты кто? — спросил он. — Старуха, что ли?
Один раз он застал Маришу моющей полы в общем большом коридоре, куда выходило десять дверей.
— Разве наша неделя?
— Да нет… Грязно очень.
Анатолий, не постучав, открыл дверь в комнату к многодетным соседям и спросил грозно:
— Моя жена вам, паразитам, что, уборщица? — И, повернувшись к Марише, добавил: — Увижу еще, убью!
Она подняла на него глаза и спросила совсем тихо, но с вызовом:
— За что же такое ты меня убьешь?
Сам заниматься хозяйством Анатолий не любил, хотя на поверку оказалось, что умел он делать все. Один раз взял у Мариши из рук кусок кислого теста и завернул такую узорную плюшку, что она только ахнула.
Но еще больше она была удивлена, когда Анатолий взялся склеить гармонию для соседа, а когда та была готова, сам с перебором сыграл «Вниз по Волге-реке». На Маришин вопрос, почему же он себе не купит баяна или аккордеона, Анатолий махнул рукой:
— Да ну!.. Это так, баловство. Вон лучше радио слушай.
По субботам Анатолий и Мариша ходили в баню. Анатолий управлялся за неполный час, а Мариша иной раз должна была только шайки дожидаться минут десять — пятнадцать. Ей как-то не приходило в голову, что надо дать полтинник банщице, и все было бы в порядке. В ожидании жены Анатолий выпивал в буфете кружки три-четыре пива, но домой один никогда не уходил, ждал Маришу.
В начале зимы он побывал в командировке в Саранске. Там купил на базаре пуховую пензенскую шаль, специально для того, чтобы Мариша не застудила голову после бани. Неделю на одном хлебе сидел, но купил. Светло-серая шаль очень шла к серым Маришиным глазам и розовым после жаркой бани щекам. Это замечал не только собственный муж, но и другие мужчины, которым давно бы следовало отправиться домой, а они все толпились возле буфетной стойки.
