Владимир Солоухин - Закон набата
Я вернулся в деревню в середине лета. Сиротливо показалось мне без моих друзей, но живой думает о живом – жизнь продолжалась. Тут подоспел петров день, и я решил сходить в Черкутино на гулянье: не встречу ли ровесников из окрестных деревень?
Девушки на гулянье почти все были моими сверстницами: та – из одного со мной класса, та – из седьмого «Б», та училась годом младше. Все они теперь стали невестами, на гулянье пришли в лучших платьях, но завлекать им, в сущности, было некого. Вокруг либо пожилые семейные мужики, либо зеленые юнцы, у которых на уме еще не девки, а залезть бы к кому в огород за крыжовником.
Я собрался идти домой, как вдруг, вижу, подхватив под руки двух девушек, идет Колька Ланцев.
– Мать честная! Колька!.. Уцелел! Вернулся!
Колька бросил своих девушек и – бегом ко мне. Обнялись, поздоровались уже по-мужски, не дети.
– Ты как?
– А ты как?
– Вот здорово, черт! А я иду, гляжу – стоишь!
– Да. А я стою, гляжу – идешь! Вот здорово! К тому же лейтенант!
Вдруг радостное, смеющееся лицо Кольки начало сереть, мрачнеть, в глазах почудилась жесткость.
– Погоди, погоди… Пойдем-ка за угол, мне с тобой поговорить надо.
Я, конечно, пошел за угол церкви, думая, что, может быть, ему нужно попросить у меня денег на пол-литра (так о чем разговор!) или еще какая-нибудь просьба.
Мы теперь только вдвоем стояли друг против друга.
– Ну говори…
– За что ты на меня тогда драться полез, а? Вот уж не ожидал!
– Да что ты, Николай, опомнись!.. Сколько лет прошло!.. Война… Нашел что вспоминать!
– А как же мне не вспоминать. Я тебя своим другом считал на одной парте сидели, книжки мне читать давал…
– Так ведь все олепинские дрались, как же я мог в стороне остаться?
– Нет, ты скажи, за что ты на меня набросился-то? И, главное, какие книжки читал! Как же после этих книг на человека с колом набрасываться, а?
Я растерянно стоял перед Колькой Ланцевым. С одной стороны, даже несколько смешной и наивной казалась мне эта его в огне войны уцелевшая обида. С другой стороны, он был прав, и крыть мне было нечем.
Мы, конечно, тут же помирились и пошли в магазин И потом сидели на лужайке в соседстве двух опустевших бутылок. Но нет-нет Колька вдруг опускал голову, качал ею недоуменно и говорил:
– Не ожидал… На одной парте сидели… Книжки… Какие книжки читали!.. Не ожидал!..
И звезда с звездою говорит…
Мы путешествовали по Киргизии. Мы – это я, начинающий журналист, мой напарник, опытный журналист фотокорреспондент Романыч и шофер Володя. Четвертым можно было бы назвать наш «газик», к которому мы привыкли, как к живому существу, пока карабкались вместе с ним по невероятным для неискушенного человеческого воображения горным дорогам.
Теперь мы ехали из Пржевальска во Фрунзе вдоль северного берега Иссык-Куля. Мы выехали из города довольно рано, так что могли б в этот день доехать до цели, но перед нами на каждом шагу открывались такие красоты. Иссык-Куль то и дело показывал нам такие сочетания глубокой морской синевы и ослепительной белизны гор, что Романыч беспрестанно просил остановиться, выскакивал из машины, чтобы запечатлеть. А тут еще понадобится ему, чтобы вот то серебряное облачко приблизилось вон к той сиреневой горной вершине. Значит, сидим и ждем, когда облачко приблизится. Не удивительно поэтому, что день начал клониться к вечеру, а мы, спохватившись, увидели, что проехали очень мало.
– Пока светло, надо подумать о ночлеге, – скорее распорядился, чем внес предложение Володя. – Скоро будет детский санаторий. Я думаю, там найдут для нас пустую комнату.
Через полчаса мы въехали в ярко разукрашенные ворота санатория.
Директриса, молодая, симпатичная женщина, показала нам комнату, велела в семь часов приходить на ужин, а пока что разрешила побродить по аллеям и дорожкам санатория. Мы побродили немного, читая разные детские лозунги, написанные на фанерных щитах, а потом уселись на решетчатый зеленый диван, чтобы на нем скоротать время, оставшееся до ужина.
Мимо нас сновали пионеры – мальчики и девочки, так примерно пятого-шестого класса. Иногда проходили, по дорожке воспитательницы – молодые загорелые женщины. Проходя мимо нас, они почему-то смущенно отводили глаза и густо краснели.
– Почему они смущаются? – вслух подумал я.
– А как им не смущаться! – тоже вслух начал размышлять Романыч. – Их здесь, молодых девушек, наверно, двадцать или тридцать. Живут в санатории: солнце, воздух и вода. Причем какое солнце, какой воздух и какая вода! Опять же – кумыс. А вокруг ведь одни детишки. Если бы были порядочные отдыхающие, конечно, те отучили бы их смущаться. А ты как думаешь, Володя?
Володя любил отвечать категорически.
– А я думаю – это все ерунда, – сказал он. – Просто парней давно не видели, вот и краснеют.
В это время на аллее появилась девушка, не заметить которую, вернее, не выделить которую из всех остальных было бы невозможно. Ее белые (еще, наверно, и выгорели на высокогорном солнце) волосы были заплетены в одну косу, толщиной, право же, не меньше ее собственной загорелой руки в том месте, где кончается коротенький ситцевый рукавчик. Доходила коса как раз до подола. Она, должно быть, была тяжелая, эта коса, оттягивала голову немного назад, отчего девушка держалась необыкновенно прямо и выглядела бы даже горделивой, если бы не милое застенчивое лицо,
– Девушка, у вас есть библиотека? – спросил я, когда она поравнялась с нами.
Спросил, конечно, не ради книг, а ради того, чтобы хозяйка невиданной доселе косы хоть на полминуты задержалась. Ну просто нельзя было так ничего и не спросить у этой девушки!
– Да, есть. Я как раз библиотекарь. Правда, теперь уж немного поздно. Но если вы очень хотите…
– Не то чтобы очень… Но у вас здесь так скучно! Танцев ведь не бывает?
– Ой, что вы, какие танцы!.. Дети…
– Чем же прикажете заниматься?
– Не знаю. Я, например, по вечерам катаюсь на лодке. Если хотите… И если не боитесь, конечно… Вон причал, видите? Приходите к нему, когда начнет темнеть.
Девушка скрылась за поворотом аллеи, а мы все еще смотрели ей вслед и не могли опомниться.
– Вот это да!.. – только и выговорили мы.
Тут вскоре подоспело время ужина, с которым мы расправились за двадцать минут. Снова погуляли по дорожкам санатория. Снова уселись на диван.
– Ну что же ты? – удивился Романыч. – Смеркается. Неужели не хочешь воспользоваться приглашением?
– А ты думаешь, это была не шутка? Ты же знаешь, вечером здесь темно, как в бутылке с чернилами. Неужели ты думаешь, что девчонка действительно катается по Иссык-Кулю в такую темень? Наверно, она пошутила, чтобы отвязаться от нас.
– Может быть, и пошутила. Но если она придет, а ты нет, то получится, что ты испугался. Лучше уж прийти.
– Ты думаешь? Ну ладно, пойду возьму куртку. На воде ночью холодно.
В синих высокогорных сумерках я сидел один у причала. Темная прохладная синева расстелилась по дну долины и поднималась теперь все выше и выше, как будто сам Иссык-Куль, тоже прохладный и синий, начал подниматься как на дрожжах, заполняя собой огромную каменную чашу. Только края чаши – зубчатые гребни гор – горели, вздымаясь над синевой, светились где розовыми, где красными, где лиловыми снегами. Последние лучи солнца, уже недоступные нам, микроскопическим существам, ползающим по дну долины, царственно покоились на поднебесных снегах.
Непривычное волнение охватило меня. Теперь мне хотелось, чтобы девушка обязательно пришла, чтобы все не оказалось просто шуткой.
Между тем горящие снега качали покрываться сизым пеплом, холодеть, стынуть, гаснуть. И вместе с тем как они гасли, все темнее и темнее становилось здесь у нас, на грешной земле,
– Вы уже здесь? – весело и непринужденно спросила девушка. – А я думала, испугаетесь. Помогите мне открыть замок, сейчас я принесу весла.
Цепи лязгнули в тишине.
– Грести умеете? Тогда садитесь на весла, а я оттолкнусь. Поехали!
Когда мы уже оттолкнулись, на берегу появился Романыч.
– Садись с нами, – предложил я и начал выгребать одним веслом, чтобы повернуть лодку.
– Нет, нет, я хотел что-то тебе сказать, но теперь ладно. Счастливого пути!
Ничего себе путь! Высокогорная ночь опустилась мгновенно, как будто захлопнула нас крышкой в глухом чугунном котле. Ни близких берегов, ни далеких гор, ни даже воды вокруг лодки – ничего не было видно, одна чернота, в которой невозможно ориентироваться. А я-то знаю, что в темноте, пешком ли, на лодке ли, обязательно будешь ходить кругами, пока окончательно не закружишься. Между тем, судя по времени и по тому, как я греб, мы успели отъехать порядочно.
Я подумал о том, что не знаю, где берег, и что, если бы сейчас остался один, совершенно не знал бы, куда плыть, чтобы причалить к санаторию. Дело, видимо, было еще в том, что мы выехали из бухты и мыс загородил от нас то место, где в темноте спал теперь санаторий, а то какой-нибудь огонек, наверно, светился бы там.
