Владимир Успенский - Неизвестные солдаты, кн.1, 2
«Зря пишешь, – сказал ей однажды Григорий Дмитриевич. – Все равно отправить нельзя». – «А вот наши придут, и отправлю», – спокойно ответила она. И такая непоколебимая уверенность звучала в ее словах, что Григорий Дмитриевич мысленно упрекнул себя в малодушии и бестактности.
Василиса, Игорь, Виктор и Ольга Дьяконские – они уйдут в то далекое время, в которое Григорию Дмитриевичу не удастся заглянуть и одним глазом. Ну что же, каждому свое. Он ведь тоже неплохо пожил, да и поживет еще малую толику… Пусть будет она счастливой, ата сегодняшняя молодежь. Пусть отвоюет последний раз и кончит навсегда. За их спинами подрастут братишки Василисы, подрастут Ивановичи, новорожденный Николка. Может, они в конце концов не будут знать, что такое голод, кровь и разруха.
Может, для них слово «немец» не будет звучать так же, как слово «война»…
«Нет, – жизнь – это штука неистребимая, – с радостной грустью думал Григорий Дмитриевич. – Как ты ее ни топчи, она все равно свое заберет. Ветки обломай – ствол останется. Ствол свали – от корня расти будет!»
Он даже расчувствовался от этих необычных своих мыслей. «Всерьез дедом стал… И спину ломит, и слезы вроде бы близко… Эх, командир, командир, рано еще под уклон-то идти».
– Рано! – громко сказал он.
– Что? – высунулся из сарая Светлов.
– Оружие, говорю, складывать рано. Ты, Герасим, сегодня пилу мне одолжи и топор. Острая у тебя пила-то?
– Недавно точил, – с недоумением ответил тот.
– На Малявку пойду, – шепотом произнес Григорий Дмитриевич. – Мостишко там доконать ничего не стоит, а для немцев на целый день затычка будет.
Вечером Василиса привела Демида, длиннорукого застенчивого паренька с вздернутой верхней губой. И шапка и полушубок на нем с чужого плеча, вероятно отцовские. Рукава подвернуты шерстью наружу. Демид протянул Григорию Дмитриевичу тяжелый сверток в замасленной красной тряпице. Наган оказался старым, выпуска четырнадцатого года.
– Где ты его раздобыл? – поинтересовался Григорий Дмитриевич.
– Дома, – смущенно улыбнулся Демид. Верхняя губа его при этом поднялась так, что обнажила розовую десну, а нос сморщился. – Под полом у нас закопан был. Дядька еще с той немецкой войны принес.
– А там у тебя какой-нибудь мушкет со времен Полтавской битвы не сохранился?
– Нет, – серьезно сказал Демид. И, подумав, добавил: – Не доложит столько мушкет. Дерево сгнило бы.
Отправились они втроем. По задворкам выбрались на хорошо укатанную за день дорогу, тянувшуюся темной полоской среди белого поля. Шагать было легко: подстегивал окрепший к ночи мороз. Изо ртов густо валил пар, быстро заиндевели шапки, ресницы, брови. Окруженная ярким венцом, стояла в небе луна, и светло от нее было почти как днем, лишь горизонт поуже да очертания дальних предметов туманились и расплывались.
– Градусов тридцать, – сказала Василиса, закутавшая лицо так, что виднелись под платком только нос и глаза. – Сейчас немцев палкой не вытуришь из избы.
– Робеешь?
– Что вы, Григорий Дмитриевич, это я просто подумала. По этой дороге немцы всего раза три проехали. Вот на большаке, – там другое дело.
– Там кусты, есть где укрыться. Ты на стреме стоять будешь для всякого непредвиденного случая…
К большаку они приблизились осторожно. Слева дорога скрывалась за рощей. Справа, с восточной стороны, высился бугор. Если немцы и могли появиться, то только оттуда. Поэтому Григорий Дмитриевич послал на бугор Василису, наказав ей смотреть в оба и, если заметит что подозрительное, сразу бежать к ним.
Речушка Малявка промыла себе узкое, но глубокое русло. Крутой обрыв достигал четырех-пяти метров. Мост, давно уже обветшавший, выдерживал сейчас машины скорей всего потому, что дерево, впитавшее в себя влагу во время осенних дождей, было схвачено морозом и будто окаменело. Пила входила в бревна трудно, со скрежетом.
Григорий Дмитриевич решил мост не рушить, а только подпилить опоры, чтобы все сооружение обвалилось под тяжестью грузовика или танка. Так и быстрей и для фашистов ловушка.
Работали, то и дело посматривая на Василису. Девушка прыгала на вершине бугра, согревалась, размахивая руками. Ей оттуда далеко был виден большак, и поэтому Григорий Дмитриевич чувствовал себя спокойно. Сначала действовали на нервы визг и шарканье пилы, звучавшие в морозном воздухе очень громко. Но постепенно ухо привыкло к этому. Пилить приходилось согнувшись, дело продвигалось медленно. У Григория Дмитриевича заныла поясница. Боль усиливалась.
– Отдохнем, – предложил он.
У Демидки блестели глаза. Шапка съехала на затылок. Он всю дорогу молчал, а тут осмелел. Глядя, как Григорий Дмитриевич раскуривает трубку, заговорил первым:
– А я вас знаю, вы наш, стояловский. Вы в культпросветшколе работаете. У вас мой браг учился – Туркин Федор. А еще я вас в Осоавиахиме видел, когда на стрелковые соревнования приезжал.
– Ну? – улыбнулся Григорий Дмитриевич. Ему приятны были эти воспоминания. – За колхоз за свой выступал?
– Нет, в школьной команде. Мне ведь только-только пятнадцать годов стукнуло…
– И как же ты отстрелялся?
– Плохо, – огорченно сказал Демид. – Почти все пули за молоком… Некого было направить, вот меня и направили. А ведь я немножко косой, – признался он. – Это ведь так не видно, а приглядишься – сразу заметишь.
Они подпилили еще два бревна. Григорий Дмитриевич, запрокинув голову, посмотрел снизу на мост.
– Ну, хватит, пожалуй.
– Давайте еще, – расхрабрился парнишка. – Чтобы и подводу не выдержал. А то, может, машины не пойдут вовсе.
– Ладно, – пощупал поясницу Григорий Дмитриевич. – Подожди, перекурю вот. Трудно мне.
– А я пока опилки снегом присыплю.
– Разумно. Только побыстрее. А то дозорный у нас закоченеет совсем.
Он посмотрел на Василису. Девушка отплясывала на бугре какой-то дикий танец: приседала, подпрыгивала, припускалась бегом. «Ну, все в порядке», – подумал Григорий Дмитриевич, с трудом выуживая непослушными, будто набрякшими от работы пальцами, спичку из коробка. Он ждал немцев с востока, откуда приехал днем их обоз, не предполагая, что опасность грозит совсем с другой стороны.
* * *Обер-лейтенант Фридрих Крумбах считал, что непосредственной угрозы Одуеву не существует. Через город отступали обозы и тыловые подразделения. Но боевые части, по всей вероятности, сдерживали противника где-то в большом отдалении, так как приказа об эвакуации Крумбах не получил. И вдруг совершенно неожиданно поступило распоряжение: прибыть в район деревни Дубки, занять и удерживать господствующую над местностью высоту.
Комендантский взвод был поднят но тревоге. Разместив солдат на пяти санях, обер-лейтенант тронулся в путь. Сам Крумбах вместе с унтер-офицером Леманом ехал в легких санках, закутавшись в русский тулуп и укрыв ноги ковром.
Если судить по карте, до Дубков километров двадцать. Решили двигаться кратчайшим путем. Начальник полиции Кислицын, восседавший вместо кучера, знал дорогу до деревни Стоялово. Там можно было взять проводником местного старосту.
Даже под тулупом пробирал Крумбаха мороз. Стыли кончики пальцев, хотя, собираясь в путь, Фридрих надел, кроме рукавиц, последнюю оставшуюся у него пару перчаток, которую долго хранил для торжественного вступления в Москву. Об этом теперь не стоило думать. А руки он берег больше всего. Он верил, что придет такой день, когда в его доме соберутся, как и прежде, друзья, и он с удовольствием будет играть на скрипке.
Холод, однообразный зимний пейзаж действовали на Фридриха угнетающе. Снежная пустыня, залитая голубоватым лунным сиянием, развертывалась, как в страшной сказке: глухая, затаившая непонятную угрозу, она, казалось, способна была навсегда поглотить людей, умертвить все живое. В небе льдинками мигали большие светлые звезды. При взгляде на них становилось еще холодней.
Крумбаха удивлял Кислицын, ехавший налегке, в обычном своем черном пальто. Только кепку он заменил на этот раз шапкой, но уши ее болтались неподвязанными. Правда, от начальника полиции сильно попахивало водкой. Но и Леман тоже изрядно выпил перед дорогой, однако сейчас чувствовал себя не лучше обер-лейтенанта. Дрожал в санях и клацал зубами.
Присутствие Кислицына, которому привычен был и этот холод и этот пейзаж, ободряло Крумбаха. Стоило взглянуть на лицо начальника полиции, как все сразу становилось на свое место. Обычное дело: немецкий отряд едет по зимней дороге выполнять боевой приказ. И только…
В Стоялове отряд задержался недолго. Кислицын разыскал старосту Сидора Антипина. Старик, поднятый с постели, был изрядно напуган и окончательно пришел в себя только в санях.
Солдатам Крумбах разрешил выпить по сто пятьдесят граммов водки. Люди согрелись и приободрились.
Однообразно скрипел под полозьями снег. Негромко разговаривали Кислицын и Антипин. Сани скользили плавно, без толчков. Обер-лейтенант начал подремывать.
