Случайные обстоятельства. Третье измерение - Леонид Борисович Борич
— Надеюсь, хоть не дурочка?
— Наоборот! Она... — Он замолк, смутившись своей горячности.
Это уже было похоже на что-то более серьезное, что могло так или иначе осложнить семейную жизнь брата, и Ирина, пряча за насмешкой некоторое беспокойство, спросила:
— Значит, влюбилась, что ли?
— Но тогда же написала бы? Логично?
— Да как сказать... Для мужчины, может, и логично. А женщина... понимает по одной логике, а чувствует и поступает часто совсем по другой. Потому и не написала, чтоб не считал, что она навязывается. И теперь, если любит, всю жизнь может ждать звонка. Или письма... — Ей вдруг стало жаль эту женщину. — Только знаешь, Андрюша, не надо бы, а?
— Ты так просишь... — усмехнулся Каретников.
— Я за нее прошу, а не за тебя. Тебе-то что? А ей, может быть...
— Не беспокойся. Изверг не знает ни адреса, ни телефона. К сожалению... — Он поднялся из-за стола, взглянув на часы. — К сожалению, мне пора. Надо еще успеть дочку замуж отдать.
— Ты смотри там, — напутствовала Ирина, — если что — отказывай от дома жениху.
— Я их вообще сейчас всех разгоню, — пообещал Каретников. — И Лену, и Женьку... и этого... И завтра же начнем новую жизнь!
— Обязательно, — улыбнулась ему Ирина. — Мы почему-то всегда только завтра и собираемся ее начать. Спасибо, что приехал.
«Как сложно все в подлунном мире... — бормотал Каретников, спускаясь по темной лестнице. Сколько он ни бывал здесь, всегда почему-то на лестничных площадках кто-то выворачивал лампочки. — У человека две ноги, а не четыре...»
Абракадабра какая-то: «А у собаки — хвост. Как сложен мир...»
Уж, казалось бы, кому и чувствовать-то себя счастливым, как не человеку устроенному, благополучному, удачливому... А может, так оно и создано для равновесия, что счастливыми бывают как раз другие?
Но тогда... но сколько же, значит, он тогда недобрал в этой жизни!
Андрей Михайлович почувствовал себя так, словно он в чем-то очень долго обманывался и вот теперь вдруг понял это. И даже не так, что он сам, а что его кто-то ввел в заблуждение. Просто... да, бесстыдно и жестоко надул, подсунув ему некую видимость вместо чего-то в самом деле стоящего: на, мол, потешься мишурой. А другие тем временем...
«Ну, почему другие?..» — стал успокаивать себя Каретников.
Ему перед самим собой понадобилось утвердиться, что нет, он бывал не только удачлив и доволен жизнью, но что и у него в жизни тоже вот случалось... как это Ирина выразилась?... «остросчастливые» состояния. Не могло же так быть, чтобы они совсем у него не случались! Нужно только припомнить...
Тут, конечно, и защита докторской, и телеграмма Высшей аттестационной комиссии с поздравлением, и вручение профессорского диплома... Или не то? Ну, зачем же ханжой-то прикидываться? Действительно ведь был счастлив...
Значит, в последние свои минуты... Ему даже за себя обидно сделалось: вот только об этом и подумал бы, только это и вспомнится?!
Ну а у других — что? Тоже ведь, наверно, не бог весть... У большинства-то и этого не было!
Нет, у него все-таки было! Он отчетливо вспомнил мгновение острого счастья, которое испытал когда-то давно, лет двадцать... нет, лет пятнадцать назад. Они снимали летом дачу на малолюдной в те годы песчаной косе под Одессой. Он встал почему-то очень рано, над морем только появилось солнце, в домике еще спали, а он поднялся по наружной лесенке на почти плоскую крышу, растянулся там на раскладушке, и такая нежная тишина была вокруг, такое умиротворенное спокойствие внутри самого себя, и еще такая долгая-долгая жизнь ему предстояла — интересная, умная, удачливая, сулившая столько достижений и радостей впереди, — что он почувствовал себя бесконечно счастливым.
Но... но и все? А это... а женщины?.. Он начал старательно вспоминать бывшие свои увлечения, но ни на одном не мог остановиться: все не то, не то было, чтобы думать об этом и вспоминать не вообще, а именно в отпущенные ему последние минуты. Неужели — всё?!
Он забеспокоился, спеша отыскать в памяти еще что-нибудь, что хоть как-то было бы сравнимо с пронзительностью того давнего ощущения у моря ранним утром. Он неожиданно вспомнил цветной детский мяч, кривобокий и полуспущенный, и как они с Верой в один и тот же миг пожалели его — такой одинокий на вечернем опустевшем пляже — и от этого удивительного совпадения своего чувства с чужим, такой степени родства... Но смешно же подумать: это — тоже счастье?
Ну, где же тут логика-то?! В чем вообще логика или нелогичность нашего настроения, чувств, счастья, несчастливости?..
Потом у Каретникова мелькнула было мысль, что, когда очень плохо вот здесь, в груди, нельзя, наверно, к логике взывать, но тут как раз его троллейбус показался из-за поворота, и недосуг уже стало додумывать, к чему бы такая мысль пришла ему в голову, в связи с чем. Это-то все он еще успеет когда-нибудь, а вот троллейбус уйдет — жди потом полчаса...
Надо было пробежать сотню метров, чтобы успеть к остановке.
16
Домой он вернулся не поздно, молчаливый и раздосадованный своей бессмысленной поездкой к сестре. Сын, как обычно, сидел на кухне перед телевизором и, отсмотрев «Спокойной ночи, малыши», принялся теперь за программу «Время».
Надежда Викентьевна уехала на несколько дней за город, в гости к подруге, Женька была в театре.
— С кем? — поинтересовался Каретников, переобуваясь в прихожей.
— Как с кем?! — удивилась его вопросу Елена Васильевна. — С ним, конечно!
Каретников усмехнулся про себя: как будто это давно уже так было, что дочь, если пошла куда-то, значит, обязательно «с ним».
— Витя, тебе пора спать! — строго сказала Елена Васильевна. — Сколько можно говорить?!
Заметив умоляющий, обращенный на него взгляд сына, Каретников миролюбиво сказал:
— Пусть уж досмотрит...
— Да? А утром
