Владимир Успенский - Неизвестные солдаты
Иван выпил и пошел разводить гороховый концентрат. Топка горела жарко. Из котла валил пар. Не спавший всю ночь, Иван скоро захмелел в тепле. Ворочал мешалкой, а сам думал о доме. Думал спокойно. С тех пор как побывал недавно в Стоялове, меньше переживал за своих. Ребятишки здоровы, припаса на зиму хватит. В холодное время немцы по деревням не ходоки. Жмутся к городам да к большим дорогам. Ну, а потом жизнь покажет…
— Ребята, чего молчите? — крикнул он. — Песню бы, что ли, сыграли!
— Я вот тебе сыграю по спине мешалкой, — сказал Карасев. — Какой тебе может быть духовой оркестр, когда мы по всем правилам в засаде стоим?!
— Старшина, людей вижу! — доложил наблюдавший с башни стрелок.
— Где? Наши? — бросился к машине Лешка.
— Вон на дороге!
По гребню бугра очень медленно двигались три грузовика с закрытыми кузовами, а рядом с ними шагало человек двадцать. Приближались они с той стороны, откуда привел танк Карасев, и это сперва смутило его.
— Форма-то вроде наша, — неуверенно произнес он. — Шинели наши.
— Нет, — возразил Иван. — Не у всех. Ты глянь, как головы завязаны. Наши поверх шапок ничего не крутят. А эти, как бабы. И без оружия многие. В машинах винтовки возят. Привыкли налегке гулять.
— По местам! — скомандовал Карасев. — Гаси, Ваня, кухню, лезь в танк, к водителю.
— Подожду малость, пока не приспичило. Я для тебя наблюдение вести буду.
Немцы ненадолго скрылись в овраге и появились снова уже гораздо ближе. Моторы буксовавших машин работали с надрывом, солдаты облепили грузовики, подталкивали их плечами.
— Накатались, сволочи! — злорадствовал Лешка. — Теперь машины на вас ездят! А ну, подвинься, — сказал он башнеру. — Я их сейчас сам раскулачу!
Башня развернулась, осыпая снег. Длинный ствол пушки медленно пополз вниз, остановился, потом опустился еще немного. Иван открыл рот, чтобы не оглушило. Выстрел в морозной тишине лопнул со звоном. На месте головной машины вспыхнул огненный шар и сразу исчез в дыму. Секунда — и осталась только черная, парящая груда обломков.
Немцы даже не сообразили в чем дело, продолжали подталкивать задний грузовик, а второй снаряд уже взметнул землю чуть левее дороги. Солдаты разом повалились на снег, будто сдутые порывом ветра, а грузовик, как испуганный, попятился, покатился назад по склону оврага.
Лешка выстрелил еще три раза и вылез на башню; зверовато ощерясь, вертел головой, искал цель. Но если и были уцелевшие немцы, то они скрылись в овраге. Третья машина горела, а возле нее валялись убитые.
— Землячок, дорогой! — восторженно кричал Иван. — Утешил ты меня! За все мои горькие денечки утешил!
— Не лезь! Погоди! — заорал на него Лешка. — Очумел ты, черт старый! Гляди, еще вон идут!
— Пущай идут! Мы их всех в сыру землю! На удобрению! — кричал Иван, распаленный хмелем и радостью.
На этот раз немцев было больше, целая рота. Но без машин. Выходили они из леса, прямо по снежной целине направляясь к дороге. Карасев не утерпел, послал несколько снарядов. Немцы рассыпались в стороны от черных воронок, однако направления не изменили. Они явно стремились попасть на дорогу. Вероятно, их поджимали сзади, и другого пути не было.
— А ну, еще плюхни, земляк! — пританцовывал на броне Иван. — Выдай им полную норму сухим пайком!
— А вот и выдам! — стреляя, кричал Карасев.
— Леха, голубчик! Вон туды, к березкам, подкинь пару горячих!
— А вот и подкину! — злобно щерился Лешка, посылая снаряд за снарядом.
Немцы около березняка залегли, зарылись в снег. Стрелок попробовал достать их пулеметом.
Потом с немцами что-то произошло. Они начали вскакивать группами то в одном, то в другом месте. И все поворачивались спиной к танку, а лицом туда, откуда пришли. Лешка только успел прицелиться в самую тесную кучу, как Иван сверху стукнул валенком по его голове.
— Погоди, Леха! Наши там!
Немцы поднимали руки. Черные их фигуры отчетливо вырисовывались на снегу. А между ними, сливаясь с белым фоном, почти невидимые, как призраки, быстро скользили лыжники в белых халатах.
— Хватит, Леха! Их сейчас доктора наши долечат! — веселился Иван.
На дороге появились кавалеристы. Ехали без строя, спешили, скакали в обгон друг друга. Застоявшиеся на холоде лошади играючи несли всадников. А вдали, за ними, вытягивалась на бугор длинная колонна.
Танк, сбрасывая маскировку, подполз к дороге, выволок кухню. Ребята вылезли на броню, махали руками своим.
Первым подскакал пожилой краснолицый кавалерист с заиндевелым чубом, с ледышками на усах. Голой ручищей держал повод. Осадил коня. Высокий вороной мерин упрямо выгнул шею, пена с морды брызнула в лицо Карасева.
— Ну?! — крикнул разгоряченный всадник.
— Жужжит! — ответил весело Лешка.
— Чего жужжит? — обалдело глянул на него конник.
— А чего — ну?
— Немец, говорю, где?
— Вот немец! — показал Лешка на трупы возле дымящихся остатков машин.
— Га! Сейчас я тебе! — замахнулся нагайкой кавалерист.
— Сам ешь! — отпрыгнул Карасев.
— Эй, шустрый, берегись, в другой раз достану! — засмеялся всадник и отпустил повод. Конь с места взял прыжком, присев на задние ноги, помчался галопом.
С говором и смехом по трое в ряд проезжали мимо кавалеристы. Звякало оружие, всхрапывали лошади. Обгоняя колонну, по свежим лыжням бесшумно скользили лыжники в новых незагрязненных халатах, розовощекие молодые парни с автоматами на груди. Показалось, может, Ивану, а может, и вправду, промелькнуло передним лицо Игоря. Но и моргнуть не успел — скрылась белая фигура, затерялась среди множества таких же.
Стоя над парящим котлом с черпаком в руках, кричал Иван проезжавшим красноармейцам:
— Пюре, ребята! Пюре горячая! Бери, кому надо!
Лыжники проносились мимо, а кавалеристы задерживались, прямо с седел протягивали котелки. Иван накладывал дополна, без меры. Конники ели на ходу, отпустив поводья привычных к строю лошадей.
— Своим оставь! — сказал Карасев.
— Все свои, Леха! Все наши! Видел, пошла Россия! Пюре горячая, ребята, давай котелки! Всю Россию накормлю, Леха! Было бы кого кормить, парень!
Карасеву казалось, что веселится Иван на радостях, под хмельком. А глянул в лицо Ивана и обомлел: глаза у него блестели слезой, мокрыми были щеки.
— Да ты никак плачешь?
— Это я-то? Нет… Пар, значит, в глаза шибает. Сзади мороз, а тута пар, — смущенно бормотнул Иван и отвернулся, вытирая лицо рукавицей.
* * *Высшее немецкое командование страдало неизлечимой болезнью: чрезмерной самоуверенностью. Эта самоуверенность притупила у гитлеровских генералов стратегическую дальновидность, способность критически осмысливать свои действия.
Два месяца фашистские дивизии сражались на подступах к Москве. Дважды предпринимали они «генеральное наступление» на столицу, оба раза понесли большие потери и были остановлены. Но немцы упрямо верили, что захват Москвы — дело нескольких недель или даже нескольких дней. Они бросили в бой все резервы, гнали свои войска в новые и в новые атаки. Гитлеровские генералы считали, что Красная Армия тоже ввела в сражение все силы и что эти силы напряжены до крайности. Казалось, еще удар — и цель будет достигнута!
Командующий группой армий «Центр» фельдмаршал фон Бок в приказе от 2 декабря 1941 года так оценивал сложившуюся обстановку: «Противник пытается облегчить свое положение, перебрасывая целые дивизии или части дивизий с наименее угрожаемых на наиболее угрожаемые участки фронта. Прибытие нового пополнения было замечено только на одном участке и в небольшом количестве… Оборона противника находится на грани своего кризиса».
А между тем советское Верховное Главнокомандование сосредоточивало на московском направлении крупные стратегические резервы. Несколько новых армий выдвинулось из глубокого тыла к столице. Соотношение сил менялось в пользу советских войск. Впервые с начала войны наша авиация захватила в районе Москвы господство в воздухе.
Наступление, о котором мечтали бойцы на фронте и труженики в тылу, началось 6 декабря. В этот день войска Западного, Юго-Западного и Калининского фронтов нанесли решительный удар по противнику.
В полосе танковой армии Гудериана обстановка усложнялась с каждым часом. Кавалерийский корпус генерала Белова, усиленный пехотой и танками, быстро продвигался от Каширы на юг и юго-запад, грозя отрезать пути отхода немецким войскам, все еще осаждавшим Тулу. Требовалось предпринять решительные и срочные меры. Гейнц вынужден был впервые подписать приказ об отходе.
За неделю стрелковая бригада Порошина прошла вперед на восемьдесят километров. Сам полковник все время находился в головных подразделениях. Агитмашину Игоря Булгакова приспособили под командный пункт, установили в ней две рации, стол, принесли пишущую машинку, охапку карт.
