Анатолий Иванов - Вечный зов. Том II
— Вроде новый метод в партийном руководстве — разделяй и властвуй.
«Пожалуй, верно», — подумал Василий.
А весной следующего, 1958 года произошёл такой случай.
Иван Савельев решил ещё потеснить немного пшеницу и побольше посеять кукурузы на силос. В колхозе выделили для этого хорошее поле, отлично прогреваемое солнцем, обильно удобрили почву. И хотя с некоторых пор посевы кукурузы поощрялись даже в Сибири, Полипов категорически воспретил самовольничать.
Напрасно Савельев и секретарь парторганизации, специально приехав в Шантару, доказывали, что в колхозе большое животноводство, что у них из года в год не хватает кормов, что колхозы сами давно имеют право на планирование, что недавний Пленум ЦК указал на пересмотр структуры посевных площадей как на один из важнейших резервов, что пшеница в их хозяйстве самая малоурожайная культура… Все эти доводы разбились, как стеклянная бутылка о каменную стену, об один-единственный аргумент Полипова:
— «Красный партизан» не последнее зерновое хозяйство района. У нас большой план продажи хлеба государству. Так вы что же, хотите район зарезать?
— Район мы, Пётр Петрович, не собираемся резать, — уже, наверное, в пятый раз повторял Савельев. — Но учтите наше положение: у нас огромное животноводство, к тому же кукурузу сейчас рекомендуют…
Полипов негромко хлопнул ладонью по столу. И Василий, случайно присутствовавший при этом разговоре, увидел, как Савельев сник.
Что ж, Василий уже знал, что значит такой хлопок.
А Полипов, качнув коротко стриженной головой с крутым, без единой морщинки лбом, проговорил, по своему обыкновению тихонько барабаня пальцами по зелёному сукну стола:
— Простите, пожалуйста… — Затем улыбка с его лица исчезла, оно стало ровным, как доска, непроницаемым. На нём так и не проступило ни одной властной черты. В голосе тоже не было слышно металла, хотя Полипов продолжал: — Но спекулировать партийными решениями мы никому не позволим. Мы не меньше вас разбираемся в этих решениях, не меньше понимаем роль кукурузы. Но мы видим и понимаем ещё общую и дальновидную стратегию партии по развитию и укреплению сельского хозяйства, по созданию изобилия продуктов питания для народа. И ты, Поликарп Матвеевич, уж должен бы понимать это и объяснить своему председателю… Вы тайгу в прошлом году начали корчевать — отлично! Поддерживаю. Сейте на этой земле кукурузу. А существующие площади под пшеницей не позволим сокращать. Вы и так поклонники ржи.
И здесь-то не выдержал отец:
— Кукурузу мы на том поле посеем — и всё!
Полипов секунду-другую смотрел на него, поднял глаза на Савельева.
— Да, будем сеять, — ответил председатель на этот безмолвный вопрос. — Не можем мы иначе…
— Вот как? — сухо уронил Полипов и повернулся к Василию: — Видал?! — И снова отцу: — Мы не простим такого… такой партизанщины, даже тебе, Поликарп Матвеевич. А товарищу Савельеву это грозит…
— Чем это мне грозит, интересно?! — воскликнул Савельев, вставая. — Чем грозит? Ничем мне это не грозит. Мне ни чинов, ни портфелей не надо. Вырос на земле, умру на земле, как Панкрат Назаров…
Панкрат Григорьевич скончался недели через две после самоубийства сына.
За эти две недели он никому не сказал и полслова, в деревне почти не жил, целыми днями или сидел возле пригреваемой солнцем соломенной стены балагана на колхозном огороде, с которого убирали последние овощи, или, опираясь на костыль, ходил вокруг деревни молчаливо и неслышно. Иногда он где-нибудь останавливался, недвижимо стоял и час, и другой, то глядя в землю, себе под ноги, то бросая взгляды окрест. Постояв, опять двигался, уходил иногда далеко, под самую Звенигору.
Иван Савельев строго-настрого приказал дочери и врачу медпункта по-прежнему не упускать Назарова из виду, а колхозным ребятишкам попеременно следовать за ним, куда бы тот ни пошёл. Школьники установили за ним дежурство. И однажды младший из детей Инютиных, десятилетний Кешка, пулей влетел в деревню:
— Скорее! Дядь Панкрат помирает! Там, под Звенигорой… Шурка там с ним наш.
Когда Иван Савельев и Поликарп Кружилин подлетели на ходке, которым правил Кешка, к Панкрату, тот был уже мёртв. Он лежал на лугу близ Громотухи, лицом вниз, лежал, раскинув руки, точно хотел обнять всю землю. Возле него сидел брат Кешки, уже тринадцатилетний Александр. Он и рассказал о последних минутах жизни Назарова: «Шёл он и шёл, а мы следом… Он нас всегда видел и не оборачивался никогда. Гляжу, он припал к земле. Я Кешку мигом за вами, а сам к нему. „Дядя Панкрат!“ — кричу. А он меня не видит уж и не слышит. Бормочет чего-то…» — «Что он бормотал? — опросил Иван. — Всё до слова скажи!» — «Да я не разобрал всего-то… И не понять было. Разное он… „Прости, говорит, меня, матушка…“ Какая, думаю, матушка? Потом догадался — про землю это он так. „Может, говорит, и мало чего я сделал для тебя, да сколько сил было…“
— Ну, Назарова вы тут не к месту вспоминаете, — усмехнулся Полипов. — Жил на земле он… Все мы на земле живём.
— Нет, к месту! — не вытерпел Кружилин. И заговорил дальше, волнуясь: — Все на земле, да иные на чужой будто. А это была его, Панкрата Григорьевича Назарова, земля, на которой он родился, жил… Страдал и радовался, ненавидел и любил… Жил он здесь! А людям и дальше на ней жить. Жить и умереть так же, как он, на ней, потому что никакой другой земли для людей нет и не будет! И не нужно, чтобы другая была…
Полипов всё это выслушал внешне терпеливо.
И когда Кружилин умолк и в кабинете установилась полная тишина, проговорил:
— Ну и прекрасно. Философия эта и эти твои эмоции понятны. Но какое это имеет отношение к обсуждаемому вопросу?
— А самое прямое. На том поле кукурузу на силос мы и посеем! А если ты, Пётр Петрович, не понимаешь, какая тут связь, помочь ничем не могу.
— Семена уже приготовлены, — сказал Савельев, — поле давно поспело, завтра же начнём.
— Что же… — спокойно проговорил Полипов, бросил взгляд на настенные часы. Было без четверти двенадцать. — Пока не наступило завтра, мы поговорим об этом сегодня на бюро. И вообще, ещё разок о всех ваших делах поговорим. Бюро начинается в два часа. Прошу не опаздывать. А сейчас можете сходить в районную столовую пообедать…
Василий заметил, что, говоря это, Полипов неловко бросал взгляд с предмета на предмет, избегая смотреть на председателя с парторгом.
К двум часам Савельев и отец снова были в райкоме. Бюро уже началось.
— Пётр Петрович по срочному делу выехал в один из колхозов, — сообщила в приёмной секретарша. — Бюро ведёт второй секретарь. Пётр Петрович извинялся и просил вас подождать. Он скоро приедет. Как только вернётся, сейчас же ваш вопрос.
Полипов появился в райкоме, когда стемнело.
— Земля у вас действительно поспела, — сказал он, проходя в кабинет через приёмную. — Специально крюк сделал, чтоб посмотреть.
— Чем это всё попахивает? — с тревогой произнёс Савельев, когда закрылась дверь за Полиповым.
И вдруг из кабинета, переговариваясь, вышли члены бюро. Ничего не понимая, Савельев поднялся и прошёл к Полипову. Следом за ним вошёл Кружилин.
Секретарь райкома звонил в гостиницу по телефону:
— Ага, два места… Самых лучших. Зачем отдельных, можно вместе. Добро. — Положил трубку и развёл руками. — Взбунтовались члены бюро, не до света же, говорят, заседать. Решили продолжить завтра в десять утра. Ничего не поделаешь, коллегиальность. Да и действительно, кончать надо с заседательской суетнёй… В общем, простите, Иван Силантьевич и Поликарп Матвеевич, а завтра сразу в десять потолкуем с вами. С гостиницей я для вас договорился… за счёт райкома. Отдыхайте.
Однако и на следующее утро бюро почему-то не собралось. Сказали, соберётся в два часа дня. А днём Полипов объявил, с треском застёгивая замки своего портфеля:
— К сожалению… впрочем, для вас это к счастью… меня и второго секретаря вызывают в обком партии. И заметьте — совещание по вопросам наметившихся тенденций к сокращению зерновых площадей в области. Этак, братцы мои, без хлебушка останемся. Так что не вздумайте там мудрить. Вопрос стоит острее, чем вы думаете. Легко надвое разрезаться… На время сева к вам уполномоченным вот товарища редактора назначили. Смотрите, под постоянным контролем газеты находитесь. Выезжай-ка, Василий Поликарпович, в колхоз сегодня же…
Уполномоченным Василия в «Красный партизан» действительно назначили ещё несколько дней назад. И он вместе с председателем и отцом выехал в колхоз.
Ехали почти молча. Только Савельев всю дорогу плевался:
— «По вопросам тенденций… Надвое разрезаться…»
А отец всю дорогу угрюмо молчал.
Когда подъезжали к Михайловке, Савельев и отец, словно по команде, выскочили вдруг из машины и побежали к полю, по которому вдоль и поперёк ползали двухрядные сеялки.
