Михаил Булгаков - «Мой бедный, бедный мастер…»
Дверь Иванушкиной комнаты отворилась, и в нее вошел упомяну тый уже следователь, круглолицый, спокойный и сдержанный блон дин. Он увидел лежащего на кровати побледневшего и осунувшегося молодого человека.
Следователь представился, сказал, что зашел на минутку потолко вать именно о тех происшествиях, которых свидетелем был Иван позавчера вечером на Патриарших прудах.
О, как торжествовал бы Иван, если бы следователь явился к нему раньше, в ночь на четверг, скажем, когда Иван исступленно добивал ся, чтобы его выслушали, чтобы кинулись ловить консультанта!
Да, к нему пришли, его искали, и бегать ни за кем не надо было, его слушали, и консультанта явно собирались поймать. Но, увы, Ива нушка совершенно изменился за то время, что прошло с момента ги бели Берлиоза. Он отвечал на мягкие и вежливые вопросы следова теля довольно охотно, но равнодушие чувствовалось во взгляде Ива на, его интонациях. Его не трогала больше судьба Берлиоза.
Иванушка спал перед приходом следователя и видел во сне город странный. С глыбой мрамора, изрезанной колоннадами, с чешуйча той крышей, горящей на солнце, на противоположном холме терра сы дворца с бронзовыми статуями, тонущими в тропической зелени. Он видел идущие под древними стенами римские когорты.
И видел сидящего неподвижно, положив руки на поручни, брито го человека в белой мантии с кровавым подбоем, ненавистно глядя щего в пышный сад, потом снимающего руки с поручней, без воды умывающего их.
Нет, не интересовали Ивана Бездомного более ни Патриаршие пруды, ни происшедшее на них трагическое событие!
Следователь получил богатейший материал. Да, проклятый кот оказался и здесь. Длинный клетчатый также!
– Скажите, Иван Николаевич, а вы сами как далеко были от тур никета, когда Берлиоз свалился под трамвай? – спросил следова тель.
Чуть заметная усмешка почему-то тронула губы Ивана, и он отве тил:
– Я был далеко.
– А как примерно, в скольких шагах?
Иван поморщился, припоминая, ответил:
– Шагах в сорока…
– Стояли или сидели?
– Сидел.
– А этот клетчатый был возле самого турникета?
– Нет, он сидел на скамеечке недалеко.
– Хорошо помните, что он не подходил к турникету в тот мо мент, когда Берлиоз упал?
– Помню. Не подходил. Он развалившись сидел.
– Разве так хорошо было видно на сорок шагов?
– Хорошо. Фонарь горел на углу Ермолаевского, и вывеска над турникетом.
Эти вопросы были последними вопросами следователя. После них он встал, пожал руку Иванушке, пожелал скорее поправиться, выразил надежду, что вскорости вновь будет читать его стихи.
– Нет, – тихо ответил Иван, – я больше стихов писать не буду.
Следователь вежливо усмехнулся, позволил себе выразить уве ренность, что поэт сейчас в состоянии депрессии, но это скоро пройдет.
– Нет, – тихо отозвался Иван, глядя вдаль, на гаснущий небос клон, – это не пройдет. Стихи, которые я писал, – плохие стихи, и я дал клятву их более не писать.
– Ну, ну, – усмехнувшись, ответил следователь и вышел. Сомне ний более не было. На Патриарших прудах действовал тот же самый со своим помощником, что и в Варьете. Значит, деятельность его на чалась еще ранее, чем на скандальном сеансе в Варьете. Деятель ность эта, увы, началась с убийства. Следователь не сомневался в том, что Иванушка не повинен в ней. Он не толкал под страшные колеса своего редактора. Возможно, что клетчатый действительно был в некотором отдалении от турникета и физически не способст вовал падению на рельсы.
Но, следователь в этом не сомневался, какая-то шайка во главе с сильнейшим гипнотизером, невиданно сильнейшим гипнотизе ром, внедрилась в Москву и совершила страшные вещи. Берлиоз шел на смерть загипнотизированным.
Все, по сути, было уже ясно. Теперь оставалось только одно: взять этого Воланда. А вот брать-то было некого! Хоть и было известно, что гнездо Воланда вне всяких сомнений в проклятой квартире № 50!
Днем, как нам известно, бывший барон Майгель напросился по телефону на вечер к Воланду. Ему отвечали. Шайка или кто-то входя щий в нее был в квартире. Нечего и говорить, что ее навестили (по времени это было тотчас после ухода буфетчика) и ничего в ней не нашли. А между тем, по всем комнатам квартиры прошли с шелко вой сеткой, проверили все утлы.
Под вечер в квартиру № 50 опять звонили, оттуда отвечал козли ный голос. Опять явились, и опять – никого!
Тогда поставили наблюдение на лестнице, во дворе, над ворота ми. Этого мало: у дымохода на крыше была поставлена охрана. В квартиру время от времени звонили, квартиру время от времени навещали. Но всякий раз никого не заставали.
Так тянулось до полуночи. В полночь на лестнице появился барон
Майгель в лакированных туфлях, во фраке, сверх которого было на кинуто английского материала светлое пальто. Барона впустили в квартиру, и немедленно за тем в квартиру без звонка, открыв дверь ключом, вошли и не обнаружили в ней барона.
Шайка явно шутила шутки, волнуя тех, на чьей обязанности было обнаружить Воланда с его приспешниками. Дело получалось неви данное, скверное. Мнения разделялись. Одни находили, что шайка гипнотизирует входящих и, таким образом, они перестают видеть ее, другие – что в квартирке, давно пользующейся омерзительной репутацией, есть тайник, в котором скрываются преступники при первых звуках открываемых дверей. Второе объяснение, как бы ни было оно хорошо, все-таки имело меньше сторонников, чем первое. Тайник-то тайник… Ну, а где же он находится? Ведь квартиру-то вы стукивали, осматривали так тщательно, что уж тщательнее и невоз можно.
Тот лучший следователь, что разговаривал с Иваном, на вопрос о том, как он объясняет исчезновение Майгеля, сквозь зубы пробор мотал прямо, что у него нет ни малейших сомнений в том, что барон убит.
Так дело тянулось вечером в пятницу и ночью в субботу, и, как уже сказано, пылал электричеством до белого дня бессонный, встрево женный и, признаться, пораженный этаж.
В восемь часов утра на московском аэродроме совершил посадку шестиместный самолет, из которого вышли еще пьяные от качки трое пассажиров. Двое были пассажиры как пассажиры, а третий ка кой-то странный.
Это был молодой гражданин, дико заросший щетиной, неумы тый, с красными глазами, без багажа и одетый причудливо. В папахе, в бурке поверх ночной сорочки и синих ночных кожаных новеньких туфлях.
Лишь только он отделился от лесенки, по которой спускаются из кабины, к нему подошли двое граждан, дожидавшихся прилета имен но этого аэроплана, и ласково и тихо осведомились:
– Степан Богданович Лиходеев?
Пассажир вздрогнул, глянул отчаянными глазами и зашептал, озираясь, как травленый волк:
– Тсс! Да, я… Лиходеев… Прилетел… Немедленно арестуйте ме ня, но, умоляю, незаметно… Умоляю… И отвезите к следователю…
Просьбу Степана Богдановича дожидавшиеся исполнили с вели кой охотой, ибо, признаться, за тем и приехали на аэродром. Через десять минут Степан Богданович уже стоял перед тем самым следо вателем и внес существенный материал в дело.
После того, как Лиходеев закончил свой рассказ о том, как у при толоки в собственной квартире упал в обморок, а после того очу тился на берегу Терека во Владикавказе, после того, как он описал и Воланда, и клетчатого помощника, и страшного говорящего ко та, – решительно все уже разъяснилось. Этот Воланд проник в Москву под видом артиста, заключил договор с Варьете и внедрился в квартиру № 50 и с клетчатым негодяем в пенсне, и с котом, и еще с каким-то гнусавым и клыкастым, о котором следователь уз нал впервые от Степы.
Материалу, таким образом, добавилось, но легче от этого не ста ло. Никто не знал, каким образом можно овладеть фокусником, уме ющим посылать людей в течение минуты во Владикавказ или в Воро нежскую область, исчезать и опять появляться.
Лиходеев, по собственной его просьбе, был заключен в надеж ную камеру с приставленной к ней охраной, а перед следствием предстал Варенуха, только что арестованный на своей квартире, в которую он вернулся после безвестного отсутствия в течение поч ти двух суток.
Варенуха, несмотря на данное им у Воланда обещание более не лгать, именно со лжи перед следователем и начал. Блуждая глазами, он заявлял, что напился у себя в квартире днем в четверг, после чего куда-то попал, а куда – не помнит, где-то еще пил старку, а где – не по мнит, где-то валялся под забором, а где – не помнит. Лишь после того, как ему сурово сказали, что он мешает следствию по особо важному делу и за это может поплатиться, Варенуха разрыдался и зашептал, дрожа и озираясь, что он боится, что молит его куда-нибудь запе реть, и непременно в бронированную камеру.
– Далась им эта бронированная камера, – проворчал один из ве дущих следствие.
– Напугали их сильно эти негодяи, – ответил тихо наш следова тель.
Варенуху успокоили, как умели, поместили в отдельную, правда, не бронированную, но хорошо охраняемую камеру, и там он сознал ся, что все налгал, что никакой старки он не пил и под забором не ва лялся, а был избит в уборной двумя – одним клыкастым, а другим толстяком…
