Юлиан Семенов - Семнадцать мгновений весны (сборник)
– Я не из пугливых, Джордж. Я поддаюсь ласке; грубость делает меня несговорчивым.
– Если мы пройдем в Белый дом, я обещаю вам поддержку нового президента и полную свободу действий во благо Америки.
– Это – теплее, – улыбнулся Гувер. – Я бы не советовал вам ставить на возможного кандидата Элберта Хэри. Пусть он президент наблюдательного совета концерна «ЮС стил корпорэйшн», пусть он дорого стоит, но его не любят: в юности, в колледже его били за то, что он обижал девушек… Не ставьте на губернатора Лоудена – на него покатят бочку, потому что его ребята неосторожно работали с теми, кто держит подпольную торговлю алкоголем, он – на мушке прессы. Ищите темную лошадку, иначе демократы побьют вас.
– Вам, лично вам, выгодна победа серости? – спросил Харви.
– Да. – сразу же ответил Гувер. – Вы – умный, с вами нет нужды хитрить. Мне выгодна серость, потому что мне двадцать шесть, и я хочу состояться, а это можно сделать лишь тогда, когда над тобою стоят невзрачные люди; яркий президент не простит мне – меня, ибо я очень хорошо знаю себе цену.
…В час ночи, после яростных схваток в огромном номере отеля «Блэкстон», где жил председатель партии Хэйс, секретарям было приказано срочно разыскать того самого сенатора из Огайо, который требовал для Америки не героев, но целителей. Им был Уоррен Гардинг, высокий, вальяжный, красивый, одетый так, как нравилось американкам, простодушный и открытый – что еще надо Америке!
Когда Гардинга привели в номер, Харви, не поднимаясь с кресла, потер уставшее лицо жесткой пятерней (остались жирные красные полосы, нервы ни к черту, пора бросать эту изматывающую работу «создателя президентов»: хоть и хорошо оплачивается, но забирает все силы), закурил сигару и спросил:
– Мистер Гардинг, я вижу, вы пьяны. Ответьте честно: вы в состоянии понимать наши вопросы или хотите часок отдохнуть?
– Мистер Харви, я рожден на юге, поэтому умею пить. Мне легче отвечать вам, когда я под мухой, я тогда говорю смелее, я перестаю опасаться ваших змеиных колкостей, я знаю, какой вы дока в вашем деле, вот так-то.
– Змея не колется, она – жалит, – заметил Харви. – Но если вы делаетесь смелым после того, как хорошо хлебнули, тогда скажите нам: если мы сейчас выдвинем вашу кандидатуру на пост президента, кто сможет ударить вас, поймать на чем-то и скомпрометировать так, чтобы вместе с вами провалилась партия?
– Я чист, – ответил Гардинг упавшим голосом, слишком уж неожиданным было все происходившее. – Никто не сможет меня ударить или замарать, я – чист.
…В марте двадцать первого года Гардинг стал президентом.
Бывший заместитель министра Военно-морского флота США Франклин Делано Рузвельт, выставлявшийся демократами на пост вице-президента, поздравил соперника одним из первых.
Председатель Республиканской партии Хэйс получил пост министра почт; министром финансов стал миллиардер Меллон, который представлял интересы сталелитейных, алюминиевых, угольных и нефтяных корпораций; Министерство торговли возглавил бывший директор «АРА» Герберт Гувер; министром юстиции сделался ближайший друг президента Харри Догерти.
Сев в Белый дом, Гардинг сразу же провозгласил свою внешнеполитическую концепцию: «Америка прежде всего». По поводу внутриполитической стратегии новый президент предпочел отмолчаться, заявив: «Нам необходимо по-настоящему возродить религию. Библия – моя настольная книга».
Меллон внес уточнения, проведя закон об отмене налога на сверхприбыли:
– Инициативный человек может добиться всего, если только законы и налоги не калечат его инициативу.
Финансисты начали качать из налогоплательщиков деньги; Гардинг предался веселью; в Белом доме, на втором этаже, каждую ночь собирались его друзья во главе с новым блюстителем законности Догерти; дым стоял коромыслом; на рассвете президент уезжал из своей резиденции «подышать свежим воздухом» – для него снимали номер в отеле, там ждала подруга, мать его незаконной дочери.
Агентура докладывала о ночных бдениях Джону Эдгару Гуверу; начальник отдела информации складывал донесения в свой личный сейф, который хранил дома; Догерти его делами не интересовался; с тех пор как новый министр назначил своим «специальным помощником» Джесса Смита, вся «политическая часть» юридического ведомства страны перешла – как и обещал накануне выборов Харви – безраздельно в руки Гувера.
Но в любой стране политика не может быть не увязана с экономикой.
Джон Эдгар Гувер знал все о том, что вытворял полковник Чарльз Фобс, приглашенный новым президентом на пост начальника «управления помощи ветеранам войны». Он покупал у бизнесменов кирпич, стекла, дерево для госпиталей по невероятно высоким ценам – деньги-то не свои, государственные, – а продавал эти дефицитные товары строителям за центы; разницу делил с теми, кто покупал. Директор строительной фирмы «Джекобс энд Барвик» Джеймс Барвик продал Фобсу мастику для полов; правительство уплатило за нее семьдесят тысяч долларов. Этой мастики хватило бы для строительных нужд «управления помощи ветеранам войны» на сто лет. Друзья из фирмы «Томпсон энд Кэлли» приобрели у Фобса лекарств и бинтов на полмиллиона долларов, однако же истинная цена этих товаров – как подсчитали эксперты Джона Эдгара Гувера – составляла более шести миллионов долларов; разницу поделили; вино лилось рекой; девочки из мюзик-холлов танцевали на столах; гудели от души.
Министр внутренних дел Фолл продал топливному магнату Догени нефтеносные резервы Военно-морского флота США; взятка, которую получил министр, исчислялась в четыреста тысяч долларов.
Министр юстиции Догерти работал умнее: контакты с подпольным миром торговцев наркотиками и алкоголем осуществлял его «специальный помощник» Джесс Смит; операции по прекращению возбужденных уголовных дел и торговлю помилованиями курировал адъютант Смита агент Министерства юстиции Гастон Милс; он передал наверх семь миллионов; взятки менее пятидесяти тысяч не принимались.
За три месяца Джесс Смит пропустил через свои руки тридцать миллионов долларов.
И в это время грянул гром: опасаясь разоблачений, вышел в отставку министр внутренних дел Фолл; полковник Фобс был отдан под суд; пресса начала скандал.
Джесс Смит пришел к Догерти.
– Гарри, – сказал он, – надо рвать связи, мне кажется, за нами следят.
– Кто? – поинтересовался Догерти. – Кто может следить в этой стране за министром юстиции? Кто подпишет приказ на установку наблюдения? Кто разрешит допрос свидетелей? Кто санкционирует начало дела? Я? – Он рассмеялся. – Вряд ли. Хоть я и пью по утрам «блади Мери», но горячка у меня пока еще не началась…
– Гарри, – сказал Смит, – я стал бояться самого себя.
– Малыш, – укоризненно вздохнул министр Догерти, – я не узнаю тебя.
– Лучше я уйду, Гарри… Мне хватит на то, чтобы обеспечить счастливую жизнь даже праправнукам, я больше не могу быть в деле, пойми…
– Мы вместе пришли сюда, малыш, мы вместе отсюда уйдем. Иного выхода у тебя нет, заруби это себе на носу. Я прощаю друзьям все, что угодно, пусть даже они переспят с моей самой любимой подружкой, но я не прощаю дезертирства, это – как выстрел в спину. Ты понял меня?
– Я тебя понял, но и ты постарайся меня понять, Гарри. Не ты, а я беру деньги от тех, за кем идут наши же шпики. Не ты, а я гоняю по городу, прежде чем положить эти деньги в банк. Не ты, а я потею, пока кассир пересчитывает купюры, ибо я все время думаю про то, что деньги эти могут оказаться мечеными, и зазвенит пронзительный звонок, и выбегут полицейские, и схватят меня… Гарри, мне было так хорошо, когда я держал свой магазин, отпусти меня, Гарри…
– Иди и проспись, малыш, – ответил Догерти и ласково потрепал своего помощника по затылку. – Ты неважно выглядишь, отдохни, малыш…
Джесса Смита нашли в номере отеля с головой, разнесенной пулей восьмого калибра; кольт валялся возле радиатора отопления.
Пока убивали его друга, Догерти проводил ночь в Белом доме; весело пили своей командой; алиби было абсолютным.
Наутро он выступил с заявлением для печати.
– У Джесса был диабет, – сказал Догерти, сдерживая рыдания. – Это очень коварная болезнь… Она отражается на рассудке… Она привела к самоубийству многих людей, прекрасных и чистых. Я буду всегда помнить моего нежного, доброго, доверчивого друга Джесса Смита, это был самый благородный человек изо всех, с кем меня сводила жизнь…
Разыгрывалось действо более циничное и страшное, чем его изображали на картинках, списанных с тех пиров, которые закатывались сильными мира во времена чудовищной чумы.
Страна клокотала, как закупоренная кастрюля на раскаленной плите.
Во время одного из приемов в Белом доме, куда был приглашен и начальник бюро «особой информации» Министерства юстиции Джон Эдгар Гувер, вице-президент США Калвин Кулидж, державшийся, как обычно, особняком, спросил молодого юриста:
