Горе одному - Николай Иванович Дубов
Слева гигантскими столбами поднимались в небо дымы из труб «Орджоникидзестали». Вверху столбы расширялись и таяли в бледном от зноя небе. Далеко справа виднелись решетчатые мачты кранов. Там был порт, и там стоял «Гастелло». Теперь его уже не было. Алексей Ерофеевич говорил, что к вечеру разгрузку закончат и они сейчас же уйдут. Значит, ушли они вчера вечером и теперь идут по Черному морю. Опять их, должно быть, качает, Черныш стоит на мостике или бегает по палубе, волны обдают его брызгами, он встряхивается и сердито лает на них. А про Лешку, должно быть, никто уже не помнит…
Людмила Сергеевна не могла выбрать более неудачный момент для серьезного разговора. Никакого разговора и не получилось. Она говорила, расспрашивала, а Лешка смотрел в пол и ничего не отвечал. Сначала, когда Людмила Сергеевна позвала его к себе, он рассказал то же, что говорил и прежде, но, когда она спросила, где и как он жил после смерти матери, Лешка исподлобья посмотрел на нее и ничего не ответил. Людмила Сергеевна объяснила, что нужно найти его документы, затребовать их сюда, без этого он не сможет учиться, а учиться он должен, как и все дети. Лешка молчал. Чтобы нечаянно не проговориться, он решил совсем ничего не рассказывать и, опустив голову, ковырял пальцем край столешницы. Кусочек фанеровки отклеился; если его оттянуть, он долго вибрировал и еле слышно дребезжал. Лешка дергал его пальцем и смотрел на дрожащую деревянную пластинку.
— Можешь идти, — сказала наконец Людмила Сергеевна. — Все, что нужно, мы узнаем и сами. Ты мог бы нам облегчить задачу и помочь, но раз не хочешь, мы запросим Ростов, и нам сообщат.
Фанерная пластинка обломилась. Лешка сполз со стула и вышел. Он это предчувствовал: взрослые всегда сговорятся между собой и сумеют обойти таких, как Лешка.
Теперь, утром, Лешка забрался в заросли лопухов, чтобы все обдумать. Обдумывать, оказалось, нечего. Разыщут дядьку и отправят Лешку к нему. Сбежать можно и по дороге, но отсюда лучше.
Лешка выбрался из лопухов, вышел на улицу. Он сел в трамвай, но вагон был пустой, кондуктор сразу его заметил и согнал. Почему-то кондукторы всегда знают, есть ли у мальчишек деньги на билет. Прицепиться к вагону снаружи не удалось: милиционер, стоявший посреди проспекта, засвистел и пошел навстречу вагону. Вагон остановился, прицепившиеся мальчишки бросились врассыпную. В конце концов дорогу на вокзал можно найти по трамвайным рельсам. От сквера проспект шел под уклон, к базару. Над шумной толчеей базара гремела музыка, потом она стихла, и явственно, как на «Гастелло», начали бить склянки. Бой склянок подхватила музыка, и бархатный голос пропел-проговорил:
Вахту нести и дружбу беречь,
Синее море наше стеречь —
Такая
Наша служба морская…
Лешка протолкался через толпу. Голос гремел в репродукторе на балагане, сколоченном из зеленых фанерных щитов. Над балаганом разноцветные, падающие в разные стороны буквы кричали: «Цирк на сцене!» У входа, загораживая собой узкую дверь, стояла женщина, невидящими глазами смотрела на толпу и сердито щелкала семечки.
Мимо женщины бочком протиснулся клоун и взобрался на ящик. Это был маленький тощий человечек в лыжной вязаной шапочке. Под носом у него были нарисованы усики, на скулах — аккуратные малиновые кружочки. Полосатые пижамные штаны, байковая куртка были измяты, голую шею прикрывала огромная «бабочка» из раскрашенной фанеры. Клоун потянул ее за угол, «бабочка» легко отошла, потом опять прилипла к горлу — она была на резинке. Клоун заговорил слабым, тусклым голосом, толпа заглушала его. Тогда он обеими руками стал делать загребающие, призывные движения, а когда не помогло и это, засвистел в милицейский свисток. Толпа придвинулась. Клоун достал из кармана деревянную змейку на шарнирах и показал. Змейка извивалась. Ее сменили белые гуттаперчевые шарики. Клоун показывал, как они то появлялись, то исчезали. Делал он это неловко, и мальчишки с торжеством кричали:
— Вон он, в рукаве! В кармане! Не умеешь!..
Клоун продолжал показывать фокусы. Морщинистое худое лицо его было усталым и печальным. Из громкоговорителя на крыше загремел уверенный бас: «Спешите видеть цирк на сцене! Последние гастроли уникальной программы…» Толпа стояла и слушала. Увидеть последние гастроли уникальной программы никто не спешил — цены были от трех до пяти рублей. Лешка вздохнул и отошел: у него не было ни пяти, ни трех. Он прошел мимо наваленных горами первых яблок, зелени, мимо рыбных рядов с распластанными вялеными судаками, золотистой россыпью копченой тюльки. Бетонная лестница вела с базарной площади вниз, на улицу. Во всю ее ширину, оставляя лишь узкий проход, на булыжной мостовой сохли бесконечные полотнища сетей. Они пахли илом, смолой и морем. В конце улицы — казалось, сразу же за домами — высились домны «Орджоникидзестали». Над ними плыло розовое облако. Лешка решительно пошел вдоль улицы. На вокзал успеется, а домны надо посмотреть поближе.
Они только казались близкими. Лешка долго путался в незнакомых улицах, переулках и вышел на кочковатую луговину, пересеченную речкой. Над речкой висел горбатый мостик. Домны были за рекой вправо. Вода в речке была грязной, в радужных нефтяных разводах. Подставив солнцу лысину, на берегу сидел старик. Из-под его ног, упираясь в невысокий обрыв, уходила в воду длинная, толстая палка. К другому концу ее была привязана веревка. Докурив самокрутку, старик с натугой потянул за веревку. Конец палки показался из воды. К нему были крестом привязаны выгнутые, как паучьи лапы, палки потоньше, а к ним четырехугольная сетка. Посередине ее прыгал лягушонок. Старик опять опустил сетку в воду. Лешка постоял за его спиной, подождал, пока он вытащит опять. В сетке снова ничего не было, и Лешка пошел дальше.
Домны приближались и росли. Опутывавшие их то толстые, то тонкие трубы виднелись всё отчетливее, пляшущее по ветру пламя факелов вытягивалось в длину. Перед домнами высились красновато-бурые холмы руды, железнодорожные вагоны рядом с ними казались игрушечными. Лешка перевел взгляд и замер — на реке стоял пароход. С мостиком, трубой, мачтой. Настоящий, огромный и немыслимый на этой узкой, тесной речушке. Лешка побежал вперед.
Речка внезапно расширилась, превратилась в правильный прямоугольный бассейн. Левый берег
