Любовь Воронкова - Беспокойный человек
— Помню, помню!
Дед Антон слегка ухмылялся, почесывал подбородок и уж не пробовал защищаться.
— Ну так как, старик, будем решать? — спросил председатель.
— Да уж не знаю… Кого бы послать-то?
— Да пошлите вы ту же Катерину, — вмешалась опять бабушка Анна. — Девка расторопная, грамотная, востроглазая… Она же все это и затеяла, вот пусть и съездит!
— Нет, — покачал головой председатель, — Катерину не стоит. Ничего не выйдет.
Дед Антон слегка нахмурился:
— Почему не выйдет? Катерина девка хватная. И уж душой не покривит: что увидит, то и доложит. Девка простая, прямая, никаких заковык у нее нету!
— Да я не о том, — остановил его председатель, — я-то ей поверю… каждому слову… Ну, а Марфа Тихоновна поверит?
— Ни за что не поверит! — подхватила бабушка Анна. — Уж ей теперь что Катерина ни говори — ничему не поверит!
— Вот то-то и оно! — сказал председатель. — Так что придется твоему старику самому съездить. Да и что такого? Кострома не за горами.
— Да ничего такого! — приободрился дед Антон. — Съезжу, да и всё!
— Одного не пущу! — кротко, но твердо заявила бабушка Анна. — Пускай хоть какого парнишку с собой возьмет — все не один! Школьники нынче вон какие бойкие пошли!
— Э, голова! — вдруг повысил голос дед Антон. — А у нас же девчонка есть! Все к телятам нижется. Марфина внучка-то!
— Правильно! — согласился председатель. — И Марфе Тихоновне приятно — внимание их дому…
— Марфе Тихоновне приятно, — согласилась и бабушка Анна, — да и девчонка посмотрит, как в хороших хозяйствах дела ведутся. Ей для будущей жизни сгодится.
Не прошло и часу, как ушел председатель, а к деду Антону прибежал Ваня Бычков.
— Ты что это запыхался? — сказал дед Антон, — Щеки-то полыхают, того гляди — шапка загорится!
— Дедушка Антон, ты правда в Кострому поедешь? — закричал Ваня еще с порога. — Правда?
— Правда. А что?
— А тогда к тебе дело есть, Антон Савельич! Возьми кого-нибудь из наших пионеров, пускай посмотрят! Это ведь нам очень важно!
Бабушка Анна засмеялась, а дед Антон покачал головой:
— Как торопился, а опоздал. Уже выбрали юннатку — Настю Рублеву. Пока ты совет дать собирался, мы с председателем все и порешили…
Так порешили председатель и дед Антон. Но совсем забыли, что Настя ходит в школу, что у нее свои дела и обязанности и свои заботы.
У Насти было трудное время: последняя четверть. Уроки, уроки… А дальше — экзамены. Уроки и экзамены, и пока ни о чем другом думать нельзя.
Но иногда глаза Насти отрывались от книги, и мысли ее улетали в будущее — лето, речка, может быть поход… А там — пятый класс. Все очень хорошо, интересно. Только вот жаль, что Авдотьи Васильевны, учительницы, которая вела их из класса в класс, которая учила их разбирать буквы и держать ручку, которая знала все их беды и радости, их слабости и достоинства, — Авдотьи Васильевны уже не будет с ними. А будет уже много учителей: учитель математики, учитель естествознания, учитель истории… И уже тогда самим придется следить и за своими уроками и за своими поступками — твердая и добрая рука Авдотьи Васильевны не будет поддерживать и направлять их так, как сейчас: близко, повседневно…
Авдотья Васильевна ходила по классу, диктуя условия задачи, по нескольку раз повторяя одни и те же фразы. В волосах ее искрились сединки, близорукие, с тяжелыми веками глаза казались выпуклыми за толстыми стеклами очков, на левой щеке родинка нежно оттеняла белую кожу.
Может, чужой человек ничего особенного не нашел бы в Авдотье Васильевне — так, пожилая женщина, да и все. Но какой красивой видела ее сейчас Настя! Какими теплыми казались ей такие знакомые и такие все понимающие глаза учительницы! И эта родинка, и сединки в волосах, и белая рука, держащая книгу, и голос, ровный и мягкий, — все трогало Настино сердце теплом и грустью…
Огромные окна были полны света и голубизны. На столе Авдотьи Васильевны ярко блестела под лучом металлическая крышка чернильницы — словно белая звезда лежала на зеленом сукне.
Дуня Волнухина, склонясь над тетрадкой, усердно записывала диктант. Ее короткие густые волосы, выбившись из-под круглой гребенки, повисли надо лбом. Дописав фразу, Дуня откинула волосы, заглянула в Настину тетрадку своими живыми коричневыми глазами и толкнула подругу:
— Ты что же не пишешь?
Выпуклые очки учительницы блеснули в их сторону. Настя торопливо обмакнула в чернильницу высохшее перо.
«Вот тоже… Думаю о чем-то! — с досадой побранила себя Настя. — О чем думать, когда экзамены скоро!»
И опять ее мысли вернулись к своим самым близким и неотложным заботам: задачи, русский язык, естествознание… Уроки, опять уроки, а там экзамены…
После занятий староста класса Боря Запевалин напомнил:
— Товарищи, не забывать отстающих!
— Да мы не забываем! — раздались в ответ ему голоса. — Мы занимаемся!..
— С Лыковой занимаются? — спросил Боря, заглядывая в свою учетную тетрадь.
— С Лыковой я занимаюсь, — ответила Варя Лебедева, одна из лучших учениц класса.
— А с Черенковой?
— С Черенковой — я, — сказала Настя, — я и Дуня Волнухина.
Синеглазая, с белесыми косичкам Надя Черенкова подошла к своим «шефам», и они втроем вышли на улицу.
Весенняя грязь широко раскинулась по улице — веселая весенняя грязь с синими отсветами неба, с коричневыми и желтыми красками глины, с неподвижной водой в канавках, которые кажутся зелеными от проступившей на дне молодой травы…
— «Весна! Весна идет! — вдруг запела Дуня, жмурясь от солнца. — Весна, весна идет!..»
— Хорошо вам, — сказала Надя и озабоченно наморщила свой маленький лоб: — у вас троек нету. А я даже и весны-то не вижу. Уж скорее бы экзамены проходили!
— А я тоже весны не вижу, — отозвалась Настя, — толька все и думаю, как бы не сбиться: где надо «тся», а где — «ться»… Вот пустяк, а на экзаменах как раз и собьешься!
— Ну, ты не собьешься! — возразила Надя. — А вот я!.. Как вызовут, так испугаюсь — и все позабуду!
— Выучишь, так не забудешь, — сказала Настя, останавливаясь у своего крыльца. — Ну, девочки, значит мы все собираемся после обеда…
— …у нас! — закончила ее фразу Дуня.
Настя посмотрела на нее:
— Опять у вас? А у нас когда же?
Надя и Дуня переглянулись.
— Лучше у нас, — сказала Дуня, немножко смущаясь: — у нас просторно…
— А у нас тоже просторно.
— Да нет, Настя… Приходи, и всё! А у вас… Ну, у вас бабушка…
Настя приподняла было свои тонкие бровки, собираясь возражать, но Надя предупредила ее.
— Мы твоей бабушки боимся, — негромко сказала она. — У меня даже и уроки при ней не лезут в голову!..
— Приходи к нам, и всё! — сказала Дуня. — Будем ждать!
И подруги весело зашагали дальше, скользя и чавкая калошами по весенней грязной дороге.
«Боятся бабушки, — с огорчением подумала Настя. — Только все и знают, что боятся…»
А бабушка встретила ее с веселым лицом. Настя давно не видела Марфу Тихоновну такой довольной — у нее даже и морщины как-то разгладились и глаза помолодели.
— Вот и наша делегатка идет! — сказала она.
Настя быстро взглянула на бабушку, потом на мать, которая собирала на стол. Мать, ответила ей своей безмолвной улыбкой — улыбнулась глазами, ямочками на щеках, ямочками возле губ — и молча полезла в печку за щами.
— Какой я делегат, бабушка? — спросила Настя. — Куда я делегат-то?
Из горницы, только что вымыв руки и причесавшись, вышел отец.
— Мое почтенье делегату! — сказал он, шутливо кланяясь Насте.
— Да ну, что вы это! — смеясь, закричала Настя. — Разыгрываете меня!
— Да что там разыгрывать! — пожал плечами отец. — К деду Антону в провожатые. Никого другого, оказывается, не подобрал, а вот, вишь, тебя, Настасья Прохоровна!
Настя подбежала к отцу и крепко схватила его за усы:
— Папка, говори! Будешь надо мной смеяться?
Отец закричал, завопил, запросил, чтоб отпустила его усы. Но Настя не отпускала, а все повторяла свое:
— Ты будешь еще смеяться? Будешь?
— Да он не смеется, дочка, — вступилась мать, — он не смеется! Вот спроси-ка у бабушки!
Когда Настя услышала, что дед Антон берет ее с собой в Кострому, у нее от волненья даже аппетит пропал. Ой, дедушка Антон, что придумал! Ой, как интересно все увидеть — и Волгу, и Кострому, и, может быть, даже саму Малинину, заведующую молочной фермой, которая написала такую хорошую книжку!..
— Да ты ешь, ешь, — сказала бабушка, — а то отощаешь — куда же тогда ехать!
Настя принялась было торопливо есть жирные, вкусно забеленные ши, но вдруг опять положила ложку и ошеломленно посмотрела на бабушку:
— Бабушка! А экзамены?
— Так ведь, небось, после экзаменов? — нерешительно сказала мать.
