Владимир Муссалитин - Восемнадцатый скорый
— Бородин, а может, ни к чему эта встреча? Ну что она даст? Что? Лишь душу растравишь. Ведь ничего уже не поправишь, не изменишь!
— Это точно, — согласился он. — Но мне-то нужно знать истину… Без нее я не смогу жить спокойно, да и умереть спокойно не смогу… Не смогу, понимаешь, как вспомню наших ребятишек, оставшихся там… Сам знаю, что нет в том моей вины. Но мне нужно услышать это от нее… Да и не только поэтому мне хочется увидеть Надежду, — признался Бородин. — Любил все же ее. И потом не было у меня таких чувств ни к кому… Да, видать не судьба, — он странно усмехнулся.
По деревне зажигались огни, наступал вечер. Я думал о том, что скоро придется уезжать из Студеного. И становилось грустно от этой мысли. Когда еще удастся приехать сюда? От ульев в саду пахло вощиной. За деревней в овсах слышался перепел. Булькал, словно свистел через воду.
Бородин тронул меня за плечо.
— Скажи мне, в чем смысл жизни?
Вопрос его был неожиданным.
— Так просто на него не ответишь, — сказал я, — вон сколько веков человечество над ним бьется. Философы всех времен и народов тысячи листов извели.
— Ну их, философов, — сказал Бородин. — Они все так умеют запутать. А тут вопрос очень простой, общий для всех. Он и генерала, и золотаря одинаково занимает…
— Ну, а как бы ты сам ответил на него?
Бородин помедлил, стараясь, видимо, найти более верные, убедительные слова.
— Смысл жизни, по-моему, в том, чтобы мир еще лучше сделать. Чтоб жилось в нем всем на радость. А это зависит от поступков каждого из нас.
Боясь, что слова его могут показаться высокопарными, он неожиданно замолчал. И, проведя рукой по штакетнику, добавил:
— Жаль, не удалось жизнь свою как следует прожить.
И, как бы отметая возможные возражения, решительно взмахнул рукой.
Мы молча постояли у изгороди, прислушиваясь к голосам вечерней улицы.
— Ну да ладно, — сказал Бородин, — пойду-ка спать, хотя в такие ночи, когда такая луна, трудно уснуть.
Я остался один у калитки, смутно на что-то надеясь, в то же время не желая признаться себе в том, чего я жду. Я убеждал себя в том, что мне просто надо побыть одному, обдумать все, свалившееся на меня в эти дни.
Я думал о Бородине, Найдич, Старкове, жене Бородина, о моих новых студеновских знакомых.
Думал об Асе. Ася! Вот кого мне хотелось увидеть сейчас.
«Может, и выйдет на улицу?» — думал я, вглядываясь в темноту. Я так упорно ждал ее появления, свидания с ней, что не удивился, заслышав легкие шаги, увидев мелькание белого платья между густыми деревьями на противоположной стороне улицы.
— Ася, — негромко окликнул я.
Мне показалось, что она нисколько не удивилась этому оклику, словно ждала услышать его.
— Это вы? — сказала она.
Я подумал, что она тоже обрадовалась встрече.
— Какая ночь! — сказала она, поравнявшись со мной, подняв лицо к ночному небу.
Как и в прошлые ночи, оно было густо усеяно звездами. Мы завороженно смотрели на эти тихо мерцающие крупные звезды. Они казались нам как бы тайными знаками, которыми был зашифрован смысл нашего бытия, смысл жизни каждого из нас.
Красные самолеты
Дилогия
Часть первая
В ясном небе
I
Парта Сергея Мальцева, ученика шестого класса, в первом ряду. Самая первая. И под самым окном. Многим хотелось бы сидеть тут. Не потому, конечно, что парта стоит первой (на первой труднее списать, но Сергею этого и не нужно — своя голова пока соображает). Парта хороша тем, что стоит у окна. Надоело смотреть на доску, смотри в окно. Делать, конечно, это нужно умело, так, чтобы учитель не заметил. Там, за окном, чего только не увидишь…
Сергею, например, очень нравится его место в классе. Вот сейчас можно встать и открыть форточку — занимаются они уже третий урок, в классе душно, — а самое главное, он посмотрит: какое там небо?
— Анна Ванна, я форточку открою, — вдруг предлагает Сергей, — прямо дышать нечем..
— Что ж, открой, — соглашается она, недовольная тем, что Сергей прервал ее объяснения.
Форточка, окаянная, как нарочно, поддается с трудом. Рамы новые, хотя школа старая, штукатурка снаружи обвалилась, и видать черные бревна и мох в пазах… Обещают новую школу построить. Но что-то там туго с деньгами. Так что, видимо, другим ребятам учиться в новой школе, а уж никак не Сергею. Жаль, конечно.
Форточка наконец поддалась, и по голове Сергея, забираясь за пазуху, щекоча спину, прокатился ком морозного воздуха. Сергей приподнялся на цыпочки, жадно заглатывая воздух, радостно и шумно вздыхая. Небо за окном чистое. Синее. Просторное. Сегодня уж точно будут летать. День вон какой.
— Спасибо, Мальцев! Садись!
Сергей нехотя отпрянул от окна, за которым разгорался прекрасный мартовский день, нехотя перевел взгляд на рыжую доску, по которой математичка торопливо стучала мелом, показывая решение новой задачи. Хоть и понимает Сергей — нужна летчику математика, но не может сосредоточиться, слушать внимательно. Чувствует, стал каким-то рассеянным. Хотя рассеянность эта летчику совсем ни к чему. Она даже вредна ему. Рассеянными могут быть академики и писатели. Летчик должен быть всегда собранным, готовым в любую минуту ко всяким неожиданностям.
Сергей снова выглянул в окно, Посреди неба разволакивался белый волнистый след. «Летают!» — встрепенулся Сергей. Он знал, что они будут сегодня летать. Сергей привалился к спинке парты, чтобы получше видеть, чтобы иметь побольше обзора. Появился самолет, похожий на тонкую серебристую палочку. Он стремительно вкатился в середину неба и прямо тут же начал яростно кувыркаться и крутиться, блестя металлом на солнце. Он то падал с неба и несся к земле, то почти у самой поверхности выравнивался и начинал круто, почти отвесно забираться наверх.
«Во дает», — подумал радостно Сергей. Он представил себя на месте летчика и то, как он держит штурвал, нажимает кнопки и как самолет послушно выполняет его приказания. Штурвал от себя — вниз, штурвал на себя — вверх. И ветер, один только ветер, свистит и течет по крыльям. И вокруг только небо, в котором ты один, в котором никто ни в чем не мешает тебе. Ах как это должно быть хорошо! Падать и парить! Падать и забираться круто, отвесно вверх, зажмурив глаза, дыша тем незнакомым и, конечно, особым воздухом поднебесья, чувствуя свою ловкость, свою силу.
— Ты чего дергаешься, — прошептал жалобно сосед Тальянов, отодвигаясь на край парты.
— Глянь, что он выделывает, — шумно выдохнул Сергей.
— Кто?
— Реактивный!
— А, — сказал Тальянов и осторожно покосился на окно.
— Во, во. Видел!
— Что там, Мальцев?
— Анна Ванна, там самолет, реактивный. Фигуры высшего пилотажа делает, — сказал Сергей, испытав при этих словах необъяснимую гордость. Будто бы тот пилот — его напарник. Будто они там в небе попеременно, друг перед другом стараются.
В классе разом зашумели, все подались к окну.
— Тише, дети, тише, — укоризненно сказала учительница. — Вы что же, самолета не видели? А ну по местам! И смотрите на доску. И ты, Мальцев, тоже. Кто собирается стать летчиком, математику должен знать на отлично. Без геометрии не взлетишь и не сядешь. Она всему основа.
Шумилина любила свой предмет и не упускала случая лишний раз подчеркнуть все достоинства точных наук. Сергею от этого порою становилось скучно. Неужели полет этих прекрасных машин держится только на точных расчетах? Что-то есть и помимо них…
Самолет тем временем успел исполосовать небо вдоль и поперек. Белый инверсионный след за самолетом тянулся, как нитка за иголкой. Самолет круто забирался вверх, становясь все тоньше и меньше. «И как только летчик выдерживает, — подумал Сергей. — Даже вот так просто, когда следишь за ним, и то голова кружится. А у него, летчика, и подавно». Но у Сергея, например, голова крепкая. Летом, после четвертого класса, он в пионерском лагере был. Тушил костер палкой, размахнулся что есть силы и по затылку себя чесанул. Там, на конце палки, корявый сук был. Кровь ручьем текла. Когда он прибежал к лагерной врачихе Серафиме Ефимовне, она заохала, заахала — заколыхалась большим телом. Таким он страшным, видать, был. Врачиха смазала рану йодом и целый час зашивала. Так он за все время даже ни разу не вскрикнул. Правда, потом целую неделю с забинтованной головой ходил. Но зато все ребята смотрели на него с уважением. А повариха тетя Поля, как раненому, каждый раз в обед добавку компота давала. Будь у него голова слабой, так он бы тогда, в лесу, сознание потерял. А он хоть бы хны!
Но где же самолет? Сергей поискал глазами. Но самолета нигде не было видно. Должно быть, он уже отлетал положенное и вернулся назад на свой аэродром.
