Василий Росляков - Мы вышли рано, до зари
Только Пашка выкатил за ворота, вот они и девочки. Тихонечко вошли босиком, обувку на крыльце оставили. К розам сразу кинулись, радуются. Откуда такие розы?
— Это я должен спросить, — напустил на себя серьезность отец, — у тебя, старшая, спрашиваю.
У Зои мелькнула догадка. Зарозовела девочка.
— Дак откуда? Спрашиваю.
— Не знаю.
— А громче ты не можешь?
Молчание.
Пришла мать на выручку:
— Ну, хватит тебе, отец, пристал. Это тебе Сережа просил передать.
Зоя закраснелась, спрятала в букет лицо.
— По-ня-а-тно, — нараспев протянула младшенькая.
Зоя не успела одернуть сестренку — за окном, как с неба сорвался, клекот мотоцикла. Зоя так и опустилась на стул.
— Это он, — всполошилась мать.
— Он, он, — проворчал отец, — может, встретить его как полагается?! Иди уж, чего, как мыша, притихла.
— Сбегай, доча, будет он греметь тут мотоциклом своим.
Зоя выскочила пулей.
Выглянула за калитку. Стоит, оперся о мотоцикл. Подошла молча.
— Здравствуй.
— Здравствуй. Чего приехал?
— Садись, покатаемся.
С наигранной смелостью Зоя уселась на заднем сиденье.
— Ты возьмись за меня, а то выскочишь.
Осторожно обхватила Сережу, ноги пристроила внизу, на какую-то железяку. Страшно.
— Зой, ты что? Держись за меня крепче. Боишься, что ли?
Нет, она не боялась, ей было хорошо, но она робела почему-то крепко обхватить Сережу. Мотоцикл взревел и рванулся с места. Зоя невольно прижалась к Сереже, он спиной почувствовал маленькую Зоину грудку и смутился. Ха, тоже мне мужик, стыдно ему. И он прибавил газу. Вылетел на выгон, свернул направо и в степь, к Володину саду.
Уже розовым, почти незаметным дымком покрыло плоский выгон, солнце садилось за спиной, за поречным лесом. Они летели, подчиняясь только скорости и встречному ветру. Сереже так хорошо еще не было, даже когда первый раз сел за штурвал самоходного комбайна и один, с высокой кабины, смотрел перед собой в бесконечную степь, даже когда сел за бульдозер там, на Севере. Тогда тоже он был как на лету, не чувствовал собственного веса, все струны внутри были натянуты и на них кто-то пробовал мягкими пальцами тихую музыку. И сейчас он слышал эту музыку, а Зоя, уже не стесняясь, приникла к его спине. Пахла Сережина спина солнцем и степью и чуть-чуть как бы вроде отцом.
Когда объезжали канаву, чтобы выскочить на полевую дорогу, мотоцикл подпрыгнул, Зоенька рывком прижалась к Сереже, и сердце ее тут же остановилось, и она сладко, всего на одну минуту умерла. Под тополями Володина сада уже загустела темнота, пронеслись через нее, выехали под гору. Подниматься Сережа не стал, вывернул на дорогу, что вела вдоль подошвы горы, и понесся навстречу первой звезде, что взошла над степью. Оттуда, куда их нес бешеный мотоцикл, надвигалась ночь, Сережа включил фару; и, следя за прыгающим снопом света, который метался по низкорослому подсолнечнику, по затравеневшему проселку, Зоя почувствовала тревогу. Как бешено мотался — вверх, вниз — этот сноп огня от фары Сережиного мотоцикла.
Слева, редкие, теплились огоньки почерневшего села, чуть слышно наплывал иногда лай окраинных собак и свист за спиной. Первая звездочка, родившаяся только что впереди, была не одинока. Их оказалось уже три. Они отвесно вытянулись стройным пунктиром, то ли из земли выскочили, то ли падали на землю из поднебесья.
Сережа развернулся и помчался назад. Еще стремительней полетел по опробованной дороге. Перед спуском к Володину саду остановились. Подсолнечник кончился, начиналась не скошенная еще люцерна. Сережа поставил мотоцикл на костыль и повернулся к Зое:
— Отдохнем немножко?
— Давай.
Они присели возле мотоцикла и смотрели друг на друга.
— Не страшно? — спросил Сережа.
— Нет.
— А ты каталась когда-нибудь на мотоцикле?
— Нет. С папой на грузовике.
— А тебе нравится на мотоцикле?
— Да. А тебе?
— Да мне что, я на нем с детства.
— Я ночью не была еще в степи. А ты?
— Я и сейчас в степи. Мы же ночуем там, на комплексе.
— А не страшно?
— Я же не один. Тебе на ферме не страшно?
— А чего там?
— А ты там вспоминаешь меня?
— А ты меня?
— Еще бы!
Она засмеялась.
— Ты хорошо смеешься.
— Да? А ты?
— Я ржу.
— Ну поржи немножко.
— О-го-го-го!
— Тише.
— А что?
— Кого-нибудь испугаешь.
— Кого?
— Не знаю. — И Зоя осторожненько оглянулась вокруг себя. Кругом было пусто, темно и прекрасно. Она, как ящерица, тихонечко засветилась своей улыбкой.
— Я хочу притронуться к тебе рукой.
— Притронься.
Сережа протянул руку и пальцами притронулся к щеке, к горячему лицу Зои. Рука слегка вздрогнула, и Зоя вздрогнула.
Прямо перед ними, на склоне неба, чиркнула яркая звезда и свалилась за Володин сад.
— Звезды падают только осенью. А эта почему упала?
— Ты читал книжку «Блуждающие звезды»?
— А то.
— Шолом-Алейхема.
— Наверно, он тоже катался вот так на мотоцикле и смотрел на звезды, а потом написал.
— Это он придумал. Писатели всё придумывают. Если не придумывать, тогда каждый мог бы писать.
— А ты пробовала?
— Пробовала — не получается.
— А мне кажется, что можно. Я вот еще до Уренгоя, помощником ходил на комбайне, сяду за штурвал, еду, а внизу хедер подрезает пшеницу, сваливает на полок, на транспортер, а этот тащит ее в барабан, живую пшеницу, знаешь как жалко. Прямо головой туда, в барабан, а там ее зубьями молотят, колотят, выбивают из головы зерна, а они через рукав прямо в бункер, уже зерно. Все кругом живое. И кажется мне, что все могу это написать не хуже писателя. Слева стоит пшеница, еще живая, еще на корню, еще по ней волны ходят, а справа уже пострижено под нулевку, жнивье одно, никакой пшеницы, одни валки валяются или копны соломы. Здорово. И ведь не кто-нибудь там все это делает, а я сам. Здорово! Что ж, я не могу про это написать? Могу.
— А я не могу. У меня Стрелка, как только подхожу к ней, она оглядывается на меня и хорошо-о так мычит, я не утерплю, подскочу к морде и поцелую ее в мягкий нос, а другие тоже на меня глядят. И глаза такие, как у людей. Мне там с ними так хорошо, Сережа, а попробуй напиши — засмеют. Скажут, во-о, с коровой целуется, дурочка какая-нибудь. Но это же так. А написать нельзя. А вот сейчас? Напиши, чего это мы тут сидим? Тоже скажут: дурачки какие-то. Сидят ночью на люцерне, а завтра вставать чуть свет. Не напишешь. Засмеют.
— А тебе смешно?
— Мне нет. А нам домой не пора?
— Мне в шесть вставать, а тебе?
— Мне в четыре. В шесть уже доить надо.
— Тогда поедем, а то не выдержишь, вон какая худенькая.
— Я не худенькая, тоненькая, но сильная. Я вот тебя могу побороть. — Зоя кинулась на Сережу и начала ломать его, а Сережа, уворачиваясь от нападения, упал в густую люцерну, и на него свалилась Зоя. Свалилась и испугалась. Затихла, сердце колотится. Сережа грудью своей слышит, как колотится. Лежат они и молчат. Оба испугались, а пошевелиться боятся.
Сережа шепотом проговорил:
— Я слышу, у тебя сердце колотится.
— И я слышу. У тебя тоже колотится. А тебе не стыдно, что колотится так? — тоже шепотом спросила Зоя.
— Немножко. А тебе?
— И мне стыдно.
— Тогда поднимайся.
— Нет, ты поднимайся.
— Я же не могу, ты придавила меня, ты сильная.
— Тогда другое дело. — Зоя уперлась в грудь Сережки ну и вскочила на колени, а потом на ноги. — Все, надо домой.
И они помчались домой. Мимо блуждающих по выгону огоньков.
У ворот Зоя спросила:
— Ты и завтра приедешь?
— Приеду. И скоро уж последний раз.
— Почему последний?
— Уборка начнется. И за всю уборку я тебя не увижу.
— Я буду ждать. Хорошо?
— Хорошо. Давай руку. — Сережа сжал прохладную Зоину ладошку и вздохнул. — Все. Поехал.
Сел на свой мотоцикл, взревел и, развернувшись дугой, полетел через выгон. А Зоя долго смотрела в пустой след, откуда приносило горьковатый запах выхлопного мотоциклетного дымка.
8. На базаре
Уже июнь стоял, а дни какие-то непутевые шли. С утра холодно, к полудню жарко, вечером опять холодно. Но это бы ничего, привычно для здешних мест. Но вот стали перепадать дождики. Наладили чуть ли не каждый день. Засияет солнышко с утра, разогреет все кругом, начинает палить небесный огонь, и вдруг затянуло, затуманилось по горизонту, тучи понадвинулись, и к обеду упал дождик, не сильный, но холодный. А после дождика просто зябко выйти на улицу в рубашке. Но вот разведрилось, посползали куда-то тучи, ударило косое солнце, и опять жарынь. Ничего не поймешь. И там, в горах Кавказских, говорят, дожди тоже поливают, оттуда синева наплывает частенько. Как-то не так разыгрывается лето.
