Георгий Садовников - Суета сует

— Это — дело, — сказал Жуков, пряча деньги. — Признайся, я потряс почву, на которой ты чувствовал себя довольно прочно, а? Не правда ли?

Заросшая самодовольная физиономия, ей не понять, что сейчас у меня есть более важное дело.

— Взял и ступай!

— Деньги, деньги я отдам Кириллу. Понадобятся до первой зарплаты, — добавил Жуков, уходя.

Пока я бегал в умывальник, в комнате появился Сусекин. Он забрался на стул и перебирал хлам, валявшийся на шифоньере.

— Слыхал? Гусаков улетел в Среднюю Азию. Но мы его там найдем! — сказал Сусекин, доставая портфель Коровина.

— Все помешались на Гусакове.

— А ты безмятежен, как всегда?

— Специальная тренировка. Имей ты мою выдержку, давно бы стал чемпионом страны.

— Сомневаюсь. Скорее наоборот. Не взял бы и третий разряд.

— А меня побороть не в силах.

— Да. Я боюсь тебя, потому что ты очень спокойный. И не могу бросить через бедро. Ты спокоен, как эта стена. Ты внушаешь страх.

Он посмотрел на меня, и вдруг его глаза странно сверкнули. Он прошептал:

— А что, если попробовать еще раз? — и спрыгнул на пол.

Я все понял и усмехнулся:

— Пробуй, пробуй.

Это произошло мгновенно. Я не успел сделать подножку — железные клещи подняли меня в воздух и затем уложили на пол. Я ощущал пол каждой клеткой спины.

— Выходит, это просто, — сказал Сусекин счастливо.

Я рванулся. Случившееся казалось мне недоразумением.

— Пусти!

— Ну, ну, лежать!

Он поспешно припечатал мои лопатки к холодному полу. Какое твердое вещество дерево! Никогда не думал.

Скрипнула дверь. Голос Коровина спросил:

— Что ты делаешь с ним?

— Выдавливаю раба. По капле, как из тюбика. Раба эгоизма. Раба равнодушия.

При этом он больно давил на ребра.

— Отпусти его. Времени в обрез. Ты нашел тару для учебников?

Сусекин поднялся. И забыл про меня. Будто я навсегда исчез из его жизни.

— Предлагаю твой портфель. Он подойдет, — сказал Сусекин.

— Вполне, — отозвался Коровин. — Не зря я его разнашивал. Сюда влезет дюжина книг. И конспекты.

Для них я не существую. Они даже смотрят сквозь меня. Но мне тоже не до них. Я поднялся и выбежал на улицу. На троллейбусную остановку я подоспел вовремя. Троллейбус тронулся, но задняя дверца еще открыта. Я на ходу прыгнул в троллейбус, и дверцы тотчас сошлись за моей спиной. Потом я бежал по перрону. Я не знал, в каком вагоне Кирилл. Но он сам дал знать о себе. Его голос разнесся по всему вокзалу. Он ругался с начальником поезда в тамбуре шестого вагона. Я будто споткнулся. Я понял: Кирилл жив. Он не уничтожен. Осталось узнать: а как же я? Жив или нет меня? Или мне одна дорога — в компанию привидений? Или, может, между нами ничья?

Я медленно подошел к шестому вагону. Позвал Кирилла жестом. Он сошел на перрон.

— Не угомонишься?

Мой голос прозвучал достаточно мягко.

— А ну их! — Кирилл огорченно крякнул. — Половина поезда пустая. Так они согнали всех в два-три вагона. Устроили баню. Убирать им лень.

— Успокойся. Видишь, распущенность не доводит до добра. Вот и приходится тебе уезжать. Жаль ведь уезжать? Признайся!

— Жаль. Но ничего не поделаешь. Дал я маху. Вперед наука.

Я ликовал: я жив!

— То-то! А я предупреждал: не связывайся с Гусаковым.

Он посмотрел на меня с досадой.

— Ты не понял, — сказал он. — С Гусаковым и надо бороться. Ошибка в другом. Я забыл, что не один. Что еще много таких, как я. С расхлябанными нервами, как говоришь ты. Психов. Я не подумал о наших ребятах. О Спасском. О других. Я старался в одиночку. Сам. И тогда, на эстафете, тоже так. И потому сел в лужу.

И без всякого перехода спросил:

— Как поживает Елочка?

— Спасибо. Ничего. Вчера ходили в загс.

— И она сразу купила ту самую юбку?

Почему-то он придавал юбке большое значение.

Он напряженно смотрел мне в рот. Ждал, что я скажу. Я сказал:

— Разумеется. Первым делом.

— Да?

Он вздохнул и добавил:

— Значит, вот как!

— Мы купили юбку лучше той. Та для нее была программой-минимум. Елочка скромничала.

— Не слушай его! Он все придумал!

Это крикнула Елочка. Мы искали ее глазами. Ее не было. Даже я растерялся. Что-то подумал о слуховой галлюцинации. Елочка неожиданно вышла из-за столба. А столб стоял перед нашим носом.

— Он наврал. И про загс наврал и про юбку, — повторила Елочка.

И она рехнулась. Я строго сказал ей:

— Хоть ты-то одумайся! Он круглый псих, твой Кирилл. Он даже сейчас скандалил. С начальником поезда. Не придумал ничего лучшего в эти скорбные минуты.

— А я люблю психов!

Она выпалила это мне в лицо. Словно швырнула перчатку. Вернее, словно плеснула из ведра с помоями. Так звучит современнее. Я невольно утерся ладонью. Но сдержал себя. Когда нервы в порядке, можно придумать месть похлестче. И я бы придумал что-нибудь обидное для них. Психа нетрудно вывести из себя. Но мне помешали Бурлаков и Коровин. Стась привычно волок портфель, набитый книгами.

— Тут учебники, — объяснил Стась. — Возьмешь с собой.

— Я отнесу в вагон, — сказал Бурлаков. — А вы топайте в ресторан. Там все ребята. Они соорудили кое-что соблазнительное. Я догоню.

— Прощай. Мой соратник. Мое горе, — сказал Стась, отдавая портфель Бурлакову. — Обнажите головы.

Бурлаков полез в вагон.

— Идем? Попсихуем? — предложил Кирилл Елочке и Коровину.

— Попсихуем, — ответили те.

Кирилл обнял их за плечи. Они пошли вдоль состава.

— Да здравствуют психи! — крикнул я насмешливо.

Обернулась одна Елочка. И сказала:

— Вот именно, да здравствуют психи.

Но она просчиталась. Меня не прошибешь. Я только крепче сжал челюсти. Они стали тверже металла.

г. Краснодар. 1962.