Анатолий Калинин - Лунные ночи
— Вот общее собрание и решит. У него ключи от власти. И тут же спешил перевести разговор на другое.
Не мог забыть Еремин и о том, что за Черенковым водилась и такая слабость, как пристрастие к выпивке. В колхозе были свои виноградники, в каждом доме — самодельное, честно заработанное на трудодни вино, а председателя всякий рад угостить. И Черенков с осени, как только созревал виноград, начинал ходить из двора во двор и так ходил всю зиму. Правда, после того как с ним сурово поговорили на бюро райкома, открытого пьянства за ним уже не замечалось. Но по утрам он приходил в правление с оплывшим лицом и с красными, налитыми кровью глазами. Поговаривали, что у него есть в станице своя компания: бригадир Семин, его тесть — заведующий зерновым амбаром Демин, сын этого Демина, и что с ними председатель проводит за столом, за наглухо закрытыми ставнями, ночи. А вокруг винной бутыли, в тесной компании поддакивающих и подобострастно изливающихся в любви друзей можно и не заметить, как размякнет, сделается податливой и начнет раздавать щедрые векселя одурманенная совесть. А потом плати по этим векселям — друзья заглядывают в душу требовательными глазами, и взгляды их спрашивают: «А хозяин ли ты своему слову?»
Общее собрание в тереховской колхозе назначили на воскресенье. До собрания Еремин решил встретиться и поговорить с Дарьей Сошниковой: может быть, она что-нибудь посоветует, подскажет. Дарья — член правления, бригадир, и чем ближе узнавал ее Еремин, тем больше убеждался, каким она пользуется влиянием в колхозе, особенно среди женщин.
Он нашел ее в садах, на склоне, где в это время уже начинали убирать виноград. Женщины выборочно срезывали с кустов и в круглых корзинах сносили белые и темные гроздья на поляну, к весам. Распоряжалась всем Дарья. Ее голос слышался то в одном, то в другом конце сада. Тогда, зимой Дарья помогала на ферме временно, а здесь была настоящая хозяйка, бригадир.
Еремин отозвал ее в сторону, к сторожке, и они сели рядом на врытую в землю лавку. Дарья встретила Еремина шутливыми словами, что из райкома приезжают в сады только когда поспевает виноград, но после того, как она выслушала Еремина, брови у нее перестали играть, лицо сделалось серьезным.
— Неужели не поймут? — с беспокойством заглядывая ей в глаза, спросил Еремин.
— Люди-то поймут, — глядя прямо перед собой на тропинку, убегавшую среди кустов по склону вниз, к реке, ответила Дарья. — Надо только, Иван Дмитриевич, чтобы от людей ничего не утаивали, откровенно им рассказали, что и почему. Неверов, тот никогда не разговаривал с людьми откровенно, все, бывало, молчком, сопит, сосет свою трубочку. И глаза за очками, как у бирюка, блестят. Всю правду, Иван Дмитриевич, надо людям сказать, это они больше всего любят.
Удивительно совпадали ее слова с тем, что говорил на совещании в районном Доме культуры Тарасов. Верить в людей и никогда не бояться говорить им правду. Это наши советские люди, и правду они всегда поймут.
— А как, Дарья Тимофеевна, по-вашему, Черенков? — осторожно намекнул Еремин.
— Что? — в упор посмотрела на него Дарья. — Вы, Иван Дмитриевич, от меня тоже ничего не утаивайте! — добавила она сердито.
— Он не помешает? — договорил свою мысль Еремин.
— За Черенковым присматривайте, — коротко и твердо ответила Дарья. — Он такой, что иной раз и возражать открыто не станет и может всю обедню испортить.
— Я и сам об этом думал, — с беспокойством сказал Еремин. — Совсем стреножили его Семины-Демины.
— Семины-Демины?
— Вам бы; Иван Дмитриевич, как секретарю райкома, уже давно пора к этой свадьбе в нашем колхозе присмотреться, — с укоризной сказала Дарья. — Эта беда для нас почище засухи. Засуха придет один раз в десять — пятнадцать лет и ушла, а эта болячка наш колхоз уже пятый год сушит. Издали, с берега, посмотреть — колхоз как и все: тот же самый устав, демократия. Но только, Иван Дмитриевич, не для всех.
— Не для всех?
— Какая же это демократия, если ею управляют всего две семьи и тянут, как быка за налыгач, куда им нужно? Семины, с Демиными переженились, кто сват, кто шуряк, кто двоюродный брат, пораспустили всюду корни, нагрели теплые места и властвуют. В степи и в садах они бывают через два дня на третий, а на недостаток не жалуются. Сенцо у них всегда накошено раньше других. Топливо завезено еще с лета, в закромах — на два года зерна. И все строятся, справляют свадьбы, мотоциклы меняют на «Москвичи», «Москвичи» — на «Победы». Если бы все это заработанное — не жалко. С колхозной бахчи машинами на базар арбузы и дыни увозят, круглый год в городе белой мукой торгуют, своего вина всегда по две-три бочки. Воруют, а не поймаешь, а поймаешь — нельзя доказать. Еще и сам виноват будешь. Шуряк — бухгалтер колхоза, свояк — завфермой, тесть — кладовщик, зять — сторож виноградного сада, невестка — весовщица. Объедают колхоз среди бела дня. И смотри поперек горла не стань: и тебя скушают. Вот только меня никак не могут. — И она засмеялась низким негромким смехом. — Черенкова они крепко опутали, с ними он гуляет, а может быть, и в доле состоит. Если Семиным-Деминым невыгодно будет эти триста тонн государству продать — и он не захочет. А они в этом году надеются большой оборот с хлебом сделать.
— Да, эту болячку мы запустили, — мрачно сказал Еремин.
— И давно! — подхватила Дарья. — Ох, Иван Дмитриевич, и в некоторых других колхозах надо посмотреть, кто от нашей демократии ключи в руках держит. Иногда сверху кажется, река совсем тихо течет, спокойно, а потом присмотришься — вода в ней мутная. Но вы, Иван Дмитриевич, не бойтесь, найдется в нашем колхозе и на Семиных-Деминых управа. По-ихнему все равно не будет, — вставая с лавки и прощаясь с Ереминым, успокаивающе сказала Дарья. — Они умные, но и нам, живучи с ними, приходится умнеть. Шуметь они, конечно, пошумят, вы сами увидите, как они разыграют свои ноты, но весь колхоз сбить с панталыку им все равно не удастся, — угрожающе поиграв бровями, совсем уже твердо пообещала Дарья, пожимая руку Еремину.
По самым скромным подсчетам, тереховский колхоз «Красный кавалерист» в состоянии был продать государству без ущерба для хозяйства не менее трехсот тонн хлеба по новым, повышенным ценам. И то, что Черенков увиливал и не вывез еще ни килограмма, серьезно омрачало картину хлебозаготовок по всему району.
Видимо, посматривая на ту игру, которую затеял Черенков, и ожидая, что из этого выйдет, стали медленнее вывозить хлеб и некоторые другие колхозы. Неожиданно закупки хлеба по району затормозились.
Еремин чувствовал, что обком пока проявляет терпение, ждет, очевидно, надеясь, что райком сам справится с положением. Еремин давно уже отметил, что Тарасов вообще не любит опекать руководителей в районах, предпочитая предоставлять им свободу действий и лишь в самом крайнем случае вмешиваясь в их работу. Но и терпение обкома имело свой предел. И Еремин почувствовал это, когда в район приехал уполномоченный обкома по хлебным закупкам — Семенов.
Еремин не видел Семенова еще с того самого пленума, после которого тот вернулся в свой кабинет второго секретаря. С тех пор он успел оправиться, держался с былой уверенностью. Вернулась к нему утраченная было решительность слов и жестов. В конце концов, он ведь продолжал оставаться вторым секретарем обкома. Кое-что Еремин заметил у него и новое. Например, разговаривая, Семенов нередко теперь ронял: «я думаю», «мне думается», как это делал Тарасов. Михаил Брагин рассказал Еремину и другие подробности о Семенове. Оказывается, у него появилась новая, неизвестная ранее черта, сходная с такой же чертой в характере у Тарасова. Рассказывали, что Тарасов неравнодушен к зеленому полю стадиона и по-детски унывает, когда местные футболисты проигрывают иногородним. С некоторых пор эта страсть проснулась и у Семенова, он теперь не пропускал ни одного футбольного матча. Заметил Еремин изменение и в его одежде: он теперь носил не куртку с накладными карманами, а обыкновенный костюм с галстуком, шляпу.
Есть люди, которые тем охотнее усваивают внешние черты и манеры вышестоящих авторитетов, что искренне думают, будто это и есть те главные черты их характера, которые делают их авторитетными в глазах окружающих.
Однако для Еремина не понадобилось много времени убедиться, что Семенов продолжал оставаться все тем же Семеновым.
— Ну, Еремин, в сравнении с соседями ты — кулак! — сказал он, здороваясь и бросая на стол кожаный желтый портфель с застежкой-молнией.
— И вы приехали меня раскулачивать? — отшутился Еремин.
— Это само собой, — искоса посмотрел на него Семенов. — Нет, ты серьезно мне объясни: земля у вас с соседями одинаковая, климатические и прочие условия равные, а урожай почти вдвое выше.
Еремин не хотел вспоминать старое и теперь уже отболевшее, но почему-то, взглянув на остриженную ежиком голову Семенова, не сдержался:
