Валентин Катаев - Зимний ветер
Все это было аккуратно зашито в холстинку и пахло духами "Персидская сирень".
В письме нарочно крупными, печатными буквами было написано послание неизвестному дорогому солдатику, защитнику царя и отечества, с просьбой не давать спуску проклятому немцу и почем зря лупить его в хвост и в гриву чем попало – штыком или прикладом, гранатой или пулей-дурой, а в награду за это покуривать родную русскую махорочку и греть руки в зеленых варежках, связанных красной девицей… Или что-то в этом роде. Подписано было: "Молю за всех вас бога, твоя названая сестрица Ксения Сеславина".
Петино воображение сразу нарисовало портрет молоденькой, хорошенькой девушки-патриотки, и, не откладывая дела в долгий ящик, Петя ответил письмом, в котором очень искусно и даже с некоторым грациозным юмором дал понять, что он хотя и защитник отечества, но отнюдь не простой солдатик, а вольноопределяющийся, и туманно намекнул на свое благородное происхождение, а также довольно кстати ввернул французскую фразу, но так как не был уверен, что написал ее без ошибок, то с душевной болью замазал ее чернильным карандашом.
Он просил мадемуазель Ксению как можно подробнее написать ему о себе, упомянул вскользь о своем разочаровании в любви, напустил на себя даже нечто лермонтовское и прибавил, что будет в долгие окопные ночи с нетерпением ждать письма от своего далекого друга, ибо он надеется, что они со временем непременно сделаются друзьями, а может быть… Тут Петя поставил красноречивое многоточие почти на целую строчку.
Насчет долгих окопных ночей Петя приврал, так как в это время их батарея как раз стояла в резерве под Минском и Петя с двумя другими вольноопределяющимися весьма удобно устроился в отдельной халупе, где они втроем усердно и не вполне безгрешно ухаживали за хорошенькой, круглолицей дочкой беженки-белоруски, которая стирала им за паек бельишко.
В это время на фронте было затишье, и ответ получился довольно скоро.
На этот раз правнучка героя Отечественной войны писала уже не на обыкновенной копеечной почтовой бумаге, а прислала письмо в надушенном конверте с сиреневой сургучной печатью.
Письмо это содержало всего несколько строк, правда, довольно любезных, и было подписано всего одной буквой К.
Это привело Петю в восторг. Он сейчас же ответил очень длинным, искусно составленным посланием, цель которого была выудить у мадемуазель Сеславиной как можно больше интересных сведений о ней самой и в особенности разузнать, сколько ей лет и какова ее наружность.
С этой целью он почтительно просил "далекого друга" прислать ему фотографическую карточку для того, чтобы, как писал хитрый Петя, он мог увидеть лицо своего ангела-хранителя.
Расставив сети, Петя стал ждать. Второе письмо пришло также довольно быстро и было уже гораздо более игривое, хотя из него Петя ничего определенного о своей адресатке не узнал, а насчет фотографии вообще умалчивалось. Но зато стояла подпись: "Ваша Кс.". "Моя Кс.!" – так начал Петя свой восторженный ответ.
Но на следующий день Петину батарею двинули на передовую позицию, начались тяжелые бои, потом их перебросили из-под Барановичей в Галицию, из Галиции на Румынский фронт, так что, когда наконец до Пети дошел ответ – все такой же загадочнонеопределенный, хотя на этот раз подписанный уже "Ваша Ксения", Петя успел охладеть к переписке и ответил небрежной открыткой, в которой, впрочем, не забыл упомянуть, что пишет на бруствере окопа между двумя атаками, что и на самом деле соответствовало действительности.
Таким образом, переписка с правнучкой сама собой погасла.
Но, попав в лазарет, Петя вспомнил свою Ксению и на всякий случай послал ей открытку.
Теперь он держал в руках ее ответ.
От письма по-прежнему пахло персидской сиренью. Правнучка в самых нежных выражениях приглашала "своего милого, старого друга", как она писала, навестить ее как-нибудь вечерком в ее тихом уголке, причем выражала надежду, что рана Пети не так серьезна, чтобы "эти противные хирурги" могли помешать их свиданию.
Петино воображение заиграло со страшной силой. Выждав для приличия два дня, которые ему показались двумя месяцами, сгорая от нетерпения, он отправился к своей Ксении.
У него было восхитительное, взвинченное настроение, немного, впрочем, испорченное той легкостью, с которой дежурный врач разрешил ему выйти в город.
– Я пойду с костылем? – спросил Петя, неуверенно глядя на врача.
– Он вам нужен, как мертвому припарка, – сказал врач, посмотрев на прапорщика цинически-веселыми глазами. – Впрочем, можете взять для декорации хоть два костыля. Мне не жалко.
Много возни было с одеждой.
Мотя очень хорошо заштопала на Петиных бриджах дыры, пробитые осколком, и отпарила кровавое пятно, след от которого все же остался.
Френч был тоже отпарен и выглажен. Грязные хромовые сапоги Чабан вычистил до возможного блеска и, войдя на цыпочках, как величайшую драгоценность, поставил их на коврик у кровати.
– Только вы, прапорщик, не разводите с вашей дамой лирики, а сразу же берите ее за корсет и не давайте опомниться, – сказал корнет Гурский.
– Вы циник, – смущенно ответил Петя, но в глазах у него при этом был игривый блеск.
– Бон шанс, как говорят наши союзники-французы! – крикнул вдогонку корнет, и Петя, стараясь не делать слишком быстрых движений, необоснованно кряхтя якобы от боли, спустился мимо санитаров и сиделок по затертой мраморной лестнице и при помощи Чабана сел на извозчика, положив раненую ногу на откидную скамеечку, а костыль – рядом с собой на тиковое полосатое сиденье.
– Николаевский бульвар, целковый! – крикнул Петя гвардейским голосом, сам удивляясь, откуда у него взялись эти барские баритональные ноты, тем более, что в кармане у него лежала всего одна синенькая пятерка, которую он "позычил" у того же хозяйственного Чабана.
– Не посрамите честь нашего лазарета! – раздался сверху голос корнета, и Петя увидел на балконе все население палаты, махавшее ему руками и полотенцами.
– Будьте уверены! – процедил сквозь зубы Петя и, заломив на затылок свою боевую фуражку, сказал извозчику: – Трогай!
Трудно поверить, но Петя впервые в жизни ехал один и совершенно самостоятельно на извозчике.
В семействе Бачей извозчик был такой недоступной роскошью, как первый класс на железной дороге, ветчина фрикандо, квартира в бельэтаже, диагоналевые брюки и многое другое, не говоря уже о паюсной икре, ананасах, меренгах со сбитыми сливками.
К извозчику прибегали в самых крайних, экстренных случаях, так же, как и к телеграфу. Извозчик и телеграмма были составной частью всякого трагического случая. На извозчике посылали за доктором, а телеграмма извещала о смерти.
За всю свою жизнь Петя ездил на извозчике всего два или три раза – на вокзал и с вокзала, – и то вместе с папой, Павликом, багажом и тетей, сидя у кого-нибудь на руках или на козлах.
Теперь же он ехал один – интересный раненый офицер с костылем, и, главное, куда? На свидание с девицей, правнучкой героя двенадцатого года, которая жила в самом аристократическом районе города – на Николаевском бульваре, Воронцовский переулок.
Петя ожидал увидеть богатый особняк или в крайнем случае старинный флигелек времен Дерибаса, спрятанный в зарослях персидской сирени, тихий будуар с розовой шелковой лампой, затем кушетку, козетку или что-нибудь в этом роде, узкую ладонь, прижатую к его губам, прическу "директуар" и длинные алмазные серьги в крошечных алых ушках.
Однако все оказалось совсем не так.
Петя попал в полуподвальную квартиру большого доходного дома, где его встретила худая, рослая, пожилая девушка с черной бархоткой на открытой жилистой шее и с длинными желтыми зубами, в которых она держала тонкую папироску.
Ее глаза, похожие на какие-то крупные полудрагоценные уральские камни, неподвижно сверкали, корсет скрипел, муаровая юбка шумела.
– Вы прапорщик Бачей, я не ошиблась? – радостно сказала она и, прищурившись, выпустила из ноздрей две струйки табачного дыма.
– Так точно, – ответил Петя.
– Я Ксения. Вы как раз кстати. Вы нам крайне необходимы. Вы будете Простаков. Там всего несколько слов и очень несложный костюм. На худой случай можно надеть простую косоворотку с шелковым поясом. Костыль оставьте в передней. Я вижу, он вам совсем не нужен. Месье и медам! – закричала она гусиным голосом, отодвигая поеденную молью портьеру с помпончиками. – Позвольте вам представить моего старого друга прапорщика Бачея. Он ранен, но не настолько сильно, чтобы не сыграть Простакова. Прошу вас, Пьер.
Она взмахнула рукой с папироской, и на Петю посыпался пепел.
Небольшая комната, дурно освещенная стоячей лампой-торшер, похожей на жирафа в зеленой шляпке, с полочкой из пятнистого мрамора, – столовая и в то же время будуар и гостиная – была наполнена гостями, занятыми распределением ролей. У всех в руках были тетрадки.
