Лазарь Лагин - Старик Хоттабыч (1958, илл. Ротова)
Обхватив банановую гроздь обеими руками и раскланиваясь во все стороны, Женя, поддерживаемый под локотки, занёс было ногу, чтобы ступить на ступеньку, ведущую в кабину грузовика, и… исчез. Начисто пропал.
Это было бы само по себе достойно самого большого удивления. Но ещё более удивительно было, что никто из провожавших нисколечко этому не удивился. А не удивились они потому, что сразу и начисто все о Жене позабыли. А что они моментально о нём позабыли, нас с вами, дорогие читатели, теперь уже никак удивить не может.
XVII. Тра-ля-ля, о ибн Алёша!
Нет ничего опасней, чем заснуть без необходимых предосторожностей на ковре-самолёте.
Согревшись под добытыми Хоттабычем прямо из воздуха тёплыми стёгаными халатами, утомлённые переживаниями, убаюканные окружавшей их полнейшей тишиной, наши путешественники не заметили, как уснули.
Волька спал без сновидений, свернувшись калачиком. А Хоттабычу, который уснул сидя, в неудобном положении, навалившись грудью на острые свои стариковские коленки, приснился ужасный сон.
Ему снилось, будто бы слуги Сулеймана ибн Дауда под командованием визиря Асафа ибн Барахия снова собираются заточить его в каменном сосуде и будто его уже наполовину туда засунули, а он сопротивляется, упёршись грудью в горлышко сосуда. И будто его замечательного юного друга и спасителя Вольку ибн Алёшу тоже хотят упрятать в такой же сосуд, и тогда уже им обоим никогда не будет спасения, а бедный Женя до конца своих дней вынужден будет влачить жалкую рабскую долю, и никто уже его никогда не спасёт. Главное, что Хоттабыча при этом крепко держали за руки, так что он не мог вырвать из своей бороды ни единого волоска и не мог поэтому использовать своё могущество для того, чтобы спасти и себя и Вольку. Сознание, что через несколько мгновений уже будет поздно, заставило Хоттабыча напрячь все свои силы. В великом отчаянии он рванулся плечом в сторону, да так, что целиком выпал из сосуда и тут же, ещё не очухавшись как следует от сна, соскользнул с ковра в чёрную и холодную бездну.
Хорошо, что от его вопля проснулся Волька и успел схватить его за левую руку. Теперь уже Хоттабыч летел за ковром на буксире. Но очень уж непрочен был этот буксир – старик был слишком тяжёл для Вольки, и скорее всего они оба свалились бы со страшной высоты на невидимую в ночной темени землю, если бы Хоттабыч не изловчился выдрать свободной рукой целый клок волос из бороды и не выпалил полагающиеся в таких случаях заклинания.
После этого Вольке уже ничего не стоило втащить старика обратно на ковёр. Счастье нашего юного героя было бы совсем полным, если бы Хоттабыч, покуда Волька его втаскивал на ковёр, не орал благим матом: «Ага, о Волька!», «Порядочек, о драгоценнейший!» – и что-то порывался спеть и хохотал при этом с таким диким торжеством, что Волька не на шутку струхнул: а вдруг старик с перепугу спятил.
Правда, очутившись на ковре, Хоттабыч перестал петь. Но зато он теперь не придумал ничего лучшего, как начать плясать. Среди ночи! На утлом и ветхом ковре-самолёте!
– Тра-ля-ля, о Волька!.. Тра-ля-ля, о ибн Алёша!.. – орал Хоттабыч в кромешном мраке, высоко подымая свои длинные и тощие ноги и подвергаясь каждую секунду опасности снова свалиться с ковра.
Вняв мольбам Вольки, он наконец перестал плясать, но зато снова запел. Сначала он спел, немилосердно перевирая мотив, песню «Когда поёт далёкий друг», потом исполнил невесть где подслушанный им старинный цыганский романс «Отвори потихоньку калитку», потом сразу замолк, присел на корточки и вырвал у себя из бороды несколько волосков. Волька догадался об этом по тоненькому хрустальному звону.
Одним словом, если вам случится забыть что-нибудь очень важное и вы никак не сможете это припомнить, то нет лучшего средства, чем хоть на секунду свалиться с ковра-самолёта. Такое падение прекрасно проясняет память. По крайней мере, Хоттабычу оно помогло наконец вспомнить, как снимать собственные заклятия.
Теперь уже не к чему было продолжать трудный и опасный полёт, чтобы вызволить из рабства несчастного Женю Богорада.
И действительно, не успел ещё растаять в чёрном воздухе хрустальный звон выдернутых волосков, как откуда-то сверху, из темноты, свалился на ковёр-самолёт Женя Богорад, крепко держа в объятиях огромную, пудовую гроздь бананов.
– Женька! – успел крикнуть обрадованный Волька.
А ковёр-самолёт, не выдержав дополнительной нагрузки, со свистом пошёл на снижение. Вдруг стало очень сыро, пронзительно холодно и начисто пропали звёзды, мерцавшие в вышине. Это ковёр-самолёт по пал в густые облака.
– Хоттабыч! – крикнул тогда Волька. – Надо поскорее выбираться наверх, повыше облаков!
Но Хоттабыч не отвечал. Сквозь густой туман еле виднелась его скрюченная фигура с поднятым воротом парусинового пиджачка. Старик торопливо выдёргивал из бороды волосок за волоском… Раздавался дребезжащий звук, как от туго натянутой бечёвки на самодельной детской балалайке. Со стоном, полным отчаяния, Хоттабыч бросал волосок и выдёргивал следующий. И снова тот же дребезжащий звук, и снова ему сопутствовал стон и удручённое бормотание старого джинна.
– Слушай, Волька, а Волька, – теребил между тем Женя своего дружка, – на чём это мы летим?.. Похоже, на ковре-самолёте.
– Это и есть ковёр-самолёт… Хоттабыч, что же ты там мешкаешь?
– Ковров-самолётов не бывает, – сказал Женя. – Ой!..
Это ковёр сделал особенно крутой вираж.
Было не до споров с Женей.
– Хоттабыч, что же ты там? – затеребил старика Волька за набрякший рукав пиджака.
– О горе мне! – глухо донёсся сквозь густой туман и нарастающий свист падающего ковра рыдающий голос еле видного Хоттабыча. – О горе всем нам!.. Я промок с головы до ног!
– Все мы промокли до нитки! – крикнул ему в сердцах Волька. – Эгоизм какой!
– Борода! Увы, промокла моя борода!
– Скажите, пожалуйста, какое горе! – хмыкнул Женя.
– Промокла моя борода, – повторил Хоттабыч в великой тоске. – Я стал бессилен, как ребёнок. Для волшебства требуется сухой волос, только самый сухой волос!..
– Ке-э-эк мы сейчас шлёпнемся о землю, – сказал тогда Волька деревянным голосом. – Ке-э-эк останется от нас только мокрое место!..
– Погоди, погоди! – проговорил тяжело дыша Женя. – Главное, не терять спокойствия! На воздушных шарах что в таких случаях делают? На воздушных шарах в таких случаях бросают за борт балласт… Эх, прощайте, мои индийские бананчики!..
С этими словами он швырнул в невидимую бездну тяжкую банановую гроздь.
Падение стало более спокойным. Потом оно и вовсе прекратилось, ковёр взметнулся вверх, попал в воздушный поток и полетел вправо от прежнего курса.
Теперь Женька, которому не терпелось разобраться в обстановке, шёпотом осведомился у Вольки:
– Волька, а Волька, что это за старичок такой?
– Потом, – прошептал ему Волька в ответ. – Потом всё расскажу… Когда очутимся на земле… Понятно?
Женя понял только, что пока по какой-то серьёзной причине с расспросами следует повременить.
Хоттабыч неведомо откуда достал ещё один халат, на этот раз для Жени, и все трое незаметно для себя задремали.
XVIII. Будьте знакомы!
Волька проснулся от мелодичного звона, походившего на звон ламповых хрустальных подвесков. Спросонок ему было показалось, что это Хоттабыч выдёргивает свои волшебные волоски, но нет: старик, тихо посапывая, спал сном праведника. А звенели на свежем утреннем ветру сосульки на его бороде и обледеневшая бахрома ковра.
На востоке поднималось ослепительно блестевшее солнце. Понемножку стало припекать. Растаяли сосульки на бороде Хоттабыча, на бахроме ковра; растаяла противная ледяная корка, которой покрылась вся его свободная от пассажиров поверхность. Хоттабыч повернулся на бочок, сладко зевнул и засопел тоненько-тоненько, словно в носу у него была какая-то свистулечка.
А Женя от сырости и тепла проснулся, прильнув к озябшему уху Вольки, прошептал:
– Кто же всё-таки этот старичок?
– Признавайся, – прошептал ему в ответ Волька, опасливо косясь на Хоттабыча. – Хотел ты посудачить с ребятами насчёт моего экзамена по географии?
– А что?
– А то, что он этого не любит!
– Чего – не любит?
– А того, чтобы про меня болтали лишнее!
– Фу-фу!
– Вот тебе и фу-фу! P-раз – и в какую-нибудь пустыню. У него это просто.
Женя недоверчиво хмыкнул.
Волька снова бросил опасливый взгляд на Хоттабыча, ещё ближе придвинулся к Жениному уху.
– Ты мне веришь, что я нормальный?
– Странный вопрос!
– Что я совсем нормальный…
– Факт.
– Так вот, верь не верь, а этот старичок – джинн, самый настоящий джинн из «Тысячи и одной ночи»!
