Семен Бабаевский - Сыновний бунт
Махнул рукой и отошел от окна. Двумя пальцами поймал спрятанную под крышкой стола кнопку, нажал её. На пороге появился Саша.
— Сашко, надо начинать. Тех женщин, что с детишками, впусти первыми.
Иван Лукич уселся за стол и тяжко вздохнул. Сын Иван никак не уходил из головы. Ну, вернулся, и хорошо, пусть себе и сочиняет диплом и живет-поживает, как ему хочется. Не пошел в новый дом? Сегодня не пошел, а завтра пойдет. С отцом не был ласков? А разве все сыновья ласковы со своими отцами? «Да, да, верно, не все, конечно. Дичится, хмурится, видно, все же затаил в душе обиду…»
Саша не уходил, очевидно, хотел ещё что-то сказать, но не решался, а Ивану Лукичу казалось, что это стоял его сын Иван. «Ну что, бродяга, потянуло тебя не в новый дом, а в старое гнездо? Ну, иди, иди, Ваня, это ничего. В том гнезде ты появился на свет, там живут дед твой Лука и брат Григорий. Повидайся сперва с ними, а тогда и в новый дом приходи».
Иван Лукич закрыл ладонью глаза, и ему послышалось, будто Иван ласково и тихо отвечал: «А вы, батя, не печальтесь. Я только на часок загляну к дедушке Луке и к брату Грише. А жить я буду у вас и с вами. А с кем мне жить? Диплом — это так, для виду, а приехал я, чтобы с вами повидаться». — «Вот и молодчина, Иван. Знать, не злобствуешь, не серчаешь? И батей и на вы называешь…» — «Ну что вы, батя, за что же на вас серчать? Тогда я был молод, ну и погорячился…» — «Это хорошо, я знал, что сердце у тебя, Иван, как и у меня, отходчивое… И ты должен знать, хоть я тогда сдуру и отхлестал тебя плетью, а люблю тебя, Ваня, больше, нежели Григория или Алексея…»
— …Я думаю, Иван Лукич, за женщинами надо впустить тех стариков…
— Что ты сказал, Саша?
— Два старика прибыли из Птичьего… Сутра сидят и ждут.
— Что там у них?
— Бытовое дело… Насчет земли под индивидуальную застройку. От сынов хотят отделиться.
— Послал бы к бригадиру… Или в Совет. Есть же земельная комиссия…
— Рекомендовал… Нет, только к вам желают.
— Хорошо. Приму.
XVI
Ни с чем нельзя было сравнить то чувство, которое испытал Иван, приближаясь к родному крову. В груди непривычно защемило, сердце кольнула острая боль, и к горлу подкатились слезы, когда он взглянул и среди хат и хатенок, так разительно схожих между собой, сразу отличил одну. Она заслонила собой весь свет и была такая близкая и такая своя, что Ивану захотелось побежать и прикоснуться к хате руками, прильнуть телом к её постаревшим стенам со стежками дождевых потеков, будто со следами застаревших слез. Иван видел знакомую изгородь из серой глины, те же хворостяные воротца — вот так же и в ту ночь, когда он гнулся под ударами плетки, эти воротца, помнится, тоже были чуточку приоткрыты. И так же, как и девять лет назад, квадратные оконца подслеповато смотрели на уходившую к Егорлыку улицу.
Под окнами — завалинка, низенькая, удобная для сидения. Особенно, помнится, хорошо было посидеть на ней в предвечерний час, когда над Журавлями сгущались сумерки, а в окнах жарким полымем догорал закат. И точно так же, как и прежде, грелась на солнце крыша, слепленная из глины, круто замешанной на овсяной соломе, — такую ни дожди не размоют, ни ветры не сдерут. Когда же на гребешке крыши закачались, кланяясь Ивану, упругие, как проволока, стебельки сурепки, с желтыми, точно облитыми пчелиным медом, цветочками, Иван широко улыбнулся и невольно замедлил шаг. Ай да цветочки, ай да сурепка! Все цветет! И что за растение такое смелое! И как оно ухитряется каждый год взбираться на крышу и каким таким чудом прорастают там его зерна!
Любуясь сурепкой, Иван приблизился к двору и только тут вдруг в соседстве с землянкой увидел новый дом. В тесном дворе дом казался вели-каном. Свежий, ещё ни разу не политый дождем шифер матово белел на островерхой, как папаха, крыше, пустотой зияли проемы дверей, окон. Иван рассматривал новое строение и не мог понять, как могло это приземистое жилье заслонить собой и белую, как промытое полотно, крышу, и высокий каменный фундамент, и цельные, из шлакобетона, массивные стены сизого оттенка. Стены ещё не оштукатурены и вид имели такой крепкий, что их, казалось, нельзя было разрушить и снарядом. «И кто это возводит такое надежное укрепление в батьковом дворе? — думал Иван, остановившись у ворот. — Неужели Гришка так быстро разбогател? Вот оно как тут все без меня переменилось! По всему видно, не только моему батьке, а и Гришке стало тесновато в ней жить…»
Со двора сочился, точно сквозь сладкий сон, плакучий звук балалайки. Три струны, натужась, пели о том, как светит месяц и как светит ясный, и казалось, играла не балалайка, а где-то в бурьяне жужжали шмели. Грустный, чуть слышный напев струн так манил к себе, что Иван решительно распахнул ворота и вошел во двор.
Возле порога на низеньком стульчике сидел дед Лука, и балалайка в его костлявых, больших руках казалась щепкой. Его куцая, изрядно выцветшая бородка, пучковатые, как у кота, усы так побелели, что уже слегка покрылись прозеленью. На крохотной, смешно приподнятой голове кустились не волосы, а сизый пушок, еле-еле прикрывавший смуглый буграстый череп. В исподнем белье, старик согнул ноги и между колен удобно примостил балалайку. В эту минуту он был похож на чабана, занятого игрой на любимом инструменте, когда его отара стоитна водопое.
Возле старика стояли правнуки, были тут детишки и соседские. Дед Лука не замечал детей. Подняв голову и глядя в жаркое небо, он все играл и играл, а его натруженные долгой жизнью пальцы молодцевато бегали по струнам.
— Доброго здоровья, дедусь!
Струны умолкли. Старик скривился, точно хотел заплакать, и его слезливые, без единой реснички глазки удивленно смотрели на Ивана. Зажав сухими коленями балалайку, старик, как слепец, протянул руку и сказал:
— Иван? Откель ты взялся, внучек?.. Ну-ка, Ваня, иди, иди сюда. — Взял руки Ивана в свои жесткие, негнущиеся ладони. — Ну, здорово, Иван Иванович! Стало быть, заявился-таки, беглец!
— Пришел…
— А я думал, что и помру, а тебя так и не дождусь.
— Что, дедусь, или умирать собрались?
— Такой думки пока ещё не было, а все ж таки приближаюсь к тому часу. — Старик пожевал пустым ртом и снова скривился, как от боли. — Когда ты от батька убег, мне было восемьдесят шесть годков. А теперя сколько, Ваня?
Дети окружили Ивана, и те, кто был постарше, уже догадались: это был Иван, сын Ивана Лукича. Мальчуган лет десяти, чубатый и лобастый, с облупленным носом, смело посмотрел Ивану в лицо и, показывая мелкие, мышиные зубы, сказал:
— А я знаю, ты дядя Иван.
— Как же ты узнал?
— Батя мне сказывал… Все одно, говорит, дядя Иван вернется. А я тоже Иван Книга, — гордо добавил он.
— Да неужели это ты, Ванько? — Иван легко приподнял сияющего тезку. — Значит, не переводятся на земле Иваны Книги? Да я тебя, Ванек, ещё в пеленках разглядывал. Погляди ты на этого хлопца, как он вытянулся! Просто диву даешься!
— Насчет людей, Ваня, не удивляйся, — сказал дед Лука и тронул пальцами струны. — Люди тянутся в гору, да ещё как тянутся! — И натужно крикнул: — Га-аля! Да бросай ты свою печаль-заботу! Погляди, кто тут до нас заявился!
Ванюшка побежал к дому, проворно взобрался на подоконник, крикнул:
— Мамо! Да иди! Это ж наш дядя Ваня вернулся!
В дверном проеме, как в огромной раме, появилась женщина с ведром в испачканных глиной руках. Она занималась мазкой стен. Юбка для удобства была подоткнута так высоко, что оголяла выше колен сильные ноги, обутые в стоптанные и грязные башмаки. Рукава серенькой кофточки засучены. Не спеша она помыла руки в ведре и, вытирая их тряпкой и ласково глядя на Ивана, улыбалась ему. Потом подбежала к Ивану, по-родственному обняла и крепко поцеловала в губы. Смеясь и вытирая слезы, сказала:
— И где ты, Ваня, пропадал?
— Всюду бывал, — ответил Иван, видя сильно постаревшее лицо Галины. — Земля просторная, погулять есть где…
— Ну, нагулялся, гуляка?
— Почти…
— Вырос-то, Ваня! И в плечах раздался, как гвардеец!
— А ты, Галина, чего так состарилась?..
— Отчего мне цвесть да молодеть? — улыбалась, облизывая сухие губы. — Детишек исправно рожаю, вот новый дом строю. После того, помнишь, первенца, что нарекли Иваном, — да вот он, мой красавец! — ещё троих родила. И все хлопчики, как на подбор! Честное слово! — Блестя глазами и будто боясь, что Иван ей не поверит, со смехом добавила: — Так и идут Книга за Книгой… И Гришка сильно доволен!
Галина позвала сыновей. Младшему было три года. Они выстроились возле матери лесенкой. «И до чего мальцы похожие, — думал Иван, глядя на Галину и на племянников. — Ну точно сапоги, что сделаны на одну колодку… Молодец, Гриша! Пока я гулял по белому свету, он такой семьей обзавелся…»
— После Ванюшки родился этот, Семен, — пояснила Галина, лаская смутившегося парнишку. — За ним появился Андрей; погляди, какая у него белесая чуприна! Потом уже подоспел и Валерка..
