Лев Правдин - Берендеево царство
— Увезли Соньку, — проговорил он, и губы его искривились.
Похоже было, что он сейчас заплачет, а это очень скверно, когда раскисает такой большой и сильный парень. И к тому же мой друг. Я растерялся спросонок и не успел еще ничего спросить, а он уточнил:
— Вчера увезли.
Сейчас заплачет. Нет, кажется, смеется? Так и есть, Петька тихо смеялся в сонной тишине.
— В церковь повезли, венчаться. Меня увидела, отвернулась.
Сбросив одеяло, я наклонился к Петьке. Что за смех? Разыгрывает он меня, что ли?
— Сам все видел, — продолжал Петька, — шалью вся закрылась от стыда. А под шалью розы раскачиваются во все стороны.
Нет. Похоже, что все всерьез.
— Как она могла, комсомолка!
— Комсомолка? Ты слушай дальше. Ты главное слушай: она за попа замуж вышла. Тот абрек, он, оказывается, на попа учится. Сонька в попадьи пошла, а ты говоришь — комсомолка.
Я уже ничего не говорил, убитый всеми подробностями Сонькиного поступка, которым она так опозорила всех: и школу, и ячейку, и каждого из нас, кто считался ее товарищем.
— Не знаю, — наконец выговорил я, — как это все объяснить?
— Все понятно. — Петька махнул рукой. — Это не она всех так запутала, что мы ей поверили, она и сама не ждала, что так получится…
— Как же так?
— А вот так. Она это со зла сделала.
— На кого же она озлилась?
Петька не ответил и даже глаза закрыл. Разглядывая его рябоватое измученное лицо, я, желая его утешить или хотя бы смягчить боль, сказал:
— Это, значит, не любила она тебя. Ну и к черту!
— К черту, — повторил Петька и, презирая все на свете, в том числе и железные интернатские законы, растянулся на койке прямо как был, в валенках и в пальто. Черная его кубанка скатилась на пол. — Не любила. К черту! Я уж все это пережил, еще малое время помучаюсь — и конец.
Он вдруг стремительно поднялся, и лицо его вспыхнуло таким диким вдохновением, словно нашлось какое-то спасительное решение вопроса, который измучил его, довел до отчаяния.
— А самое-то главное я еще не сказал! Знаешь, кого она по-настоящему любила?
— Кого? — спросил я и замер. Сразу припомнились последние разговоры с Соней в школьном коридоре у стенгазеты и потом, когда я провожал ее. Тот прощальный разговор, когда я самонадеянно и смущенно посчитал себя тем пнем, о который она споткнулась. Припомнив все это, я в ужасе заметался. А Петька, не замечая моих метаний, все с тем же выражением дикого вдохновения сообщил:
— Короткова она любила. Ларька! Понял?
Короткова? Мне показалось, будто меня кто-то больно обманул, отнял радость и муку необыкновенной любви. Что-то грозное и прекрасное пронеслось мимо, задев меня горячим ветром своего стремительного движения.
— Как же так? — спросил я, заикаясь от волнения, и, не находя других слов, снова повторил: — Как же так?
— А черт его знает, как это случилось!
— А Ларек? Он-то что? Он не знал?
— В том-то и штука, что знал и даже сам ее любил.
— Тогда совсем непонятно: он ее любил, а попы увезли? Что-то ты крутишь! Ларек, он, знаешь, принципиальный…
Петька наклонился ко мне и внушительно сказал:
— В том-то и все дело, что принципиальный. Из-за чего все и вышло. Смотри, братва просыпается. Одевайся, пойдем потолкуем.
Подняв свою кубанку, он вышел из спальни.
15Мы прохаживались по дорожке, протоптанной в снегу от интерната до школы. Стоял тот хрупкий час утра, когда все окружающее — и предметы и звуки — еще не приобрело ясности, очертаний и красок. Мороз пощипывал носы и уши. На путях пронзительно покрикивала неугомонная «кукушка», расталкивая сонные вагоны. Звенели потревоженные диски буферов, и нежно пел медный рожок стрелочника. А мы ничего не замечали, ошеломленные нелепостью событий и тем, что все произошло совсем не так, как должно бы произойти.
Петька рассказывал, что ему только один раз удалось встретиться с Соней. Было это незадолго до ее свадьбы. Когда его, как вполне здорового, выставили из интерната, посоветовав не валять дурака, а уехать домой на каникулы, он решил пережить это время в клубе или у кого-нибудь из товарищей.
Он отправился в клуб и, конечно, сразу же налетел на Короткова, который сразу понял все Петькины намерения и начал очень придирчиво уточнять обстановку.
— А как она? — спросил Коротков.
Петька признался, что он этого и сам не знает.
— Не успел выяснить или просто не посмел? — с непонятным волнением выспрашивал Коротков.
— Не посмел, — признался Петька. — К ней не подступишься, сам знаешь…
— Как же ты так? Может быть, она совсем и не хочет с тобой? А может, она кого другого, а? Не знаешь? Так надо спросить, честно, по-комсомольски. Иди и спроси.
Петька сказал, что он уже пытался, но его прогнали.
— Правильно, — сказал Ларек, — будешь по окнам лазать, прогонят, а ты держись с достоинством, как комсомолец, тогда никто тебя не посмеет тронуть.
Но Петька только вздыхал: ничего из этого не получится, его и близко не подпустят.
— Как это не подпустят? А ну, пошли!
Им долго не открывали. Петька тянул за проволочное кольцо, прислушиваясь к жидкому треньканью колокольчика за дверью. За его спиной, расставив ноги в широких клешах, неподвижно и прочно стоял Ларек. Наконец дверь открылась. На пороге появилась горбоносая усатая старуха. Решив, что это Сонина бабушка, Петька почтительно обнажил голову.
— Мы пришли к Соне, — объявил Ларек и уважительно добавил: — Пожалуйста.
— Скажу хозяину, — ржавым голосом ответила старуха, — постойте здесь.
Строго оглядев ноги посетителей, она захлопнула дверь.
Петька надел шапку: прислуга. Но скоро пришлось снова обнажить голову: появился сам машинист Величко. Ни о чем не спрашивая, он с оскорбительным равнодушием разглядывал белесое зимнее небо и молча ждал.
— Мы к Соне, — сказал Коротков, тоже стараясь не смотреть на Величко.
— Незачем. Болеет она.
Дверь захлопнулась, но сейчас же с треском распахнулась. На пороге показалась Соня.
— Ну чего вы тут стоите?!
Только и успела она крикнуть, как чьи-то руки втащили ее обратно в темные сени, откуда слышался скрипучий голос Величко и всполошные гортанные выкрики.
— Давай! — скомандовал Коротков и первый шагнул через порог. Петька ринулся за ним. В сенях они остановились.
— Чего стали, проходите, — проскрипел Величко и посторонился, пропуская посетителей.
В просторной комнате старуха усаживала Соню на широкий ковровый диван, укрывая ее большой клетчатой шалью.
— Ох как хорошо, что вы пришли! Я так и ждала и думала, что вы придете. Ну, довольно, Айкануш, — оттолкнула она старуху. — Здорово, ребята!
Отец поставил в некотором отдалении от дивана два стула рядом, как в театре, а сам отошел и стал глядеть в окно с видом постороннего человека. Старуха вышла. Петька и Коротков сели против Сони. Она сказала, чуть задохнувшись:
— Вот вы и пришли. Что же вы молчите?
— Почему на собрания не ходишь? — невпопад спросил Коротков.
— Она болела, — послышалось от окна.
— Я болела, — повторила Соня нерешительно и без выражения, как на репетиции, когда не знаешь роли. — Что у вас нового?
Коротков начал что-то рассказывать и все время оглядывался. Величко это почувствовал и предупредил:
— Вы не дожидайтесь, я не уйду, поэтому говорите все, с чем пришли.
Наступила тоскливая тишина. Коротков подтолкнул Петьку. Соня бросила книжку на диван и, как раньше, четко и повелительно сказала, глядя в отцову спину:
— Если ты сейчас не выйдешь, я сама уйду с ними. Слово даю.
Так прямо и сказала, повелительно и несколько истерично, как избалованный ребенок. «После болезни это у нее», — подумал Петька, но скоро понял, что дело совсем не в том, тем более что никакой болезни, как потом выяснилось, и не было. Но тогда об этом он не догадывался, и только сейчас, рассказывая мне о последнем свидании, он смог все оценить более спокойно.
— Ты понимаешь, — говорил он, — какая-то она стала издерганная и вместе с тем гордая и очень разговорчивая. Она и раньше-то на язык была смелая, а тут прямо без остановки. Как будто, знаешь, боится, что мы уйдем и она не успеет всего сказать или ей помешают. И такой у нее вид, будто она тут одна взрослая, а остальные мелкота, ничего не понимающая. Только с Ларьком разговаривала как с человеком и вроде все оправдывалась перед ним. Говорю, она даже на отца цыкала, и он ее вроде побаивался.
Когда за отцом захлопнулась дверь, Коротков положил руку на Петькино плечо, и Петька плечом почувствовал, как тяжело было подниматься его другу.
— Ну, вы поговорите тут…
— Нет, — усмехнулась Соня, — незачем нас оставлять, Ларек. А ты, Петя, не обижайся, но тебе этого совсем не надо. Ведь я тебя никогда не любила и не полюблю, хоть ты вон какой красивый и сильный. Ты посиди, послушай. У нас ведь секретов нет, правда, Ларек?
