Всеволод Иванов - Кремль. У

— Ну, как сказать! — воскликнул М. Н. Синицын.

— Он любил театральные эффекты. Он встал, распахнул дверь, сделал пригласительный жест — и из дверей вышли братья… Они сконфуженно улыбались. Доктор был возмущен необычайно, я его никогда не видел в подобном состоянии. Он накинулся на М. Н. Синицына. Он кричал и даже затопал ногами:

— Это безобразие! Пользуясь своей властью, вы увели больных и заставили их выслушать мой рассказ. Я потребую снятия вас с работы! Да это что, вы испортили мне все вашим невежеством! Вы понимаете, что вы наделали, заставив их выслушать мой рассказ! Вы закрепили их травму!

— Успокойтесь. Что касается того, чтобы меня снять, то меня и без того сняли с работы. Единственный и последний раз в жизни я оказался удачным врачом. Пользуясь вашим разговором, тем, что вы обещали поставить правильный диагноз, и тем, что их лечили уже полгода, таская по различным больницам, я подумал: а не полечить бы мне их по-своему? Оказалось, в тресте точной механики — знакомые ребята. Я попросил у них инструменты и материал. Отпустил ребят, вот уже пятидневка, как они здоровы, а вчера их выписали.

— Но вы их не должны были сюда приводить. Они могли увидеть ее. Это чрезвычайно опасно.

— Я тоже подумал, но если б не особенные обстоятельства! Сдаю я сегодня свои дела по больнице — и вдруг появляется передо мной Савелий Львович Мурфин. Желаю, говорит, открыться, так как узнал, что выздоровели ювелиры, имею к ним близкое отношение, — и вообще посоветоваться. Ограбление совершили Лебедевы.

— Лебедевы?

— А то как же? Им надоела власть и то, что они исполняют при дяде Савелии роль следопытов. Захотели жить самостоятельно. Подговорили Населя и Валерьяна. Насель руководил, но я отказался продавать награбленное, и тогда они испугались и уехали на Урал, а Мазурского оставили следить за мной. Мазурский посватался — об этом речь позже. Они решили свалить все дело на ювелиров и подговорили Осипа пойти к ним. Они даже сунуть кое-какие вещи должны были, не грабить, но не успели, напугались. Теперь, узнав на Урале про корону, они догадывались, что Мазурский, который должен бы уехать, не уехал, а вздумал жениться на Сусанне Львовне, может их засыпать. Сами они не решались ехать в Москву и послали разузнать обо всем Черпанова, дав ему ложный адрес на Жаворонкова, который есть главное лицо и у которого есть корона, которую Черпанов должен был достать всеми силами. Они думали, что благодаря поискам короны Черпановым он всех разгонит, и тогда пропадет возможность их вообще засыпать. Выслушав его, я позвонил в МУР, а девицы, увидев нас, решили, что мы приехали с агентами МУРа. Меня же за то, что я взялся за врачевание, да особенно таких важных больных, как они, сняли с работы. Да если вдуматься, то и правильно, но я применил просто те способы терапии, какие думали применить вы, но, конечно, это было безрассудно. Теперь меня, кажется, хотят в театр перекинуть.

— Напишите пьесу, — сказал я.

— Для пьесы, помимо наблюдений, которыми, конечно, я могу гордиться, необходимо дарование. Что такое, в сущности, пьеса?.. Вот дядя Савелий — очень ловкий тип, но ведь он мне донес, однако, предупредил, что надо спасаться, так как, когда мы появились, то все уже готовы были к бегству. Куда они могли убежать — дело другое, но факт. Что такое, в сущности говоря, пьеса?

— Да что пьеса, если рассматривать ее формально, — сказал доктор. Он уже успокоился и сел в свою обычную позу, скрестив ноги. — Существует много мнений. Мы, врачи, часто путаем законы врачебной психологии с законами искусства. С точки зрения искусства герои Достоевского все здоровы, он воздействует психологически, а с точки зрения врачебной — больны, что доказывалось много раз. Точно так же и о Шекспире… — Он внезапно повернулся к ювелирам: — Вы ее любите еще?

— Нет.

— Я прочту доклад, а вы его будете иллюстрировать. Он будет публичный. Мы разобьем легенду короны. У меня много исчерпывающих фактов. Но вы должны выступать только в том случае, если ее действительно разлюбили.

— Как можно любить такое отвратительное явление?

— Вам сколько лет?

— Двадцать один и двадцать три.

— Какая разница! А мне двадцать семь, и я уже думаю иначе. Но вы выздоровели, я рад.

Я не буду описывать, как появились агенты МУРа и с ними дядя Савелий, который указывал на всех, он указал на меня, но меня не взяли, мне очень было жаль, что не было еще никаких сведений о Лебедях и Черпанове, Я ходил с ним, и вместе мы могли бы дать исчерпывающие сведения. Увезли и Сусанну. Дом был опечатан. Мы шли медленно. Впереди ювелиры, они были очень довольны, что забрали Сусанну. Я не присутствовал при этом отвратительном явлении. Все держались мерзко. Но ювелирам послужило это на пользу. Все выдавали друг друга, особенно старался дядя Савелий, но его чрезвычайно смутило то, что свободно уходил я. Здесь он увидел свою гибель. И он был прав. Я открою все, что могу.

Доктор, выслушав меня, сказал:

— Вы значительно возмужали за эти две недели, Егор Егорыч. Как приятно, что они могут так легко излечиться от любви. Ее заберут в колонию, она узнает о моем докладе и увидит мою волю и будет перевоспитана. Я женюсь на ней. Я ее люблю.

— По этому поводу мне вспоминаются две истории… — Он рассмеялся впервые моему анекдоту. Я был чрезвычайно доволен.

— А правда, хорошо?

— Что именно?

— Да вот то, что я рассказал.

— Я не слышал.

— Но вы смеялись.

— Я смеялся над тем, что… — Он остановился. — Не обижайтесь. Анекдоты ваши не смешны, и ваше счастье, что вы их рассказываете редко. Я вас люблю, я рад, что приобрел здесь друга. Я вами горжусь. Мы будем вместе работать.

И он пожал мне руку. Мы шли вечерней Москвой… Она была пленительна.

Писатель обгоняет время

Творчество Всеволода Иванова не только в прошлом и настоящем, оно и в будущем.

Романы Вс. Иванова «Кремль» и «У», написанные почти одновременно (в конце 20-х — начале 30-х гг.), не только были отвергнуты журналами и издательствами, но напугали редакторов непохожестью на то, что главенствовало в литературе.

На фоне той официальной парадной литературы, которой вменялось в обязанность прославление коллективизации и других проявлений сталинских пятилеток, «Кремль» и «У» Всеволода Иванова явились полным диссонансом.

Оба эти романа и стилистикой своей были непривычны. Отвергавшим эти романы редакторам было невдомек, что автор стремился найти новую романную форму.

Неприятие его новаций Вс. Иванов объясняет тем, что людям вообще свойственно пугаться непривычного, и даже такой гигант мысли, как Горький, сознательно или подсознательно всегда сравнивал (если проследить его переписку с писателями) творчество молодых с признанными классиками или с самим собой.

В творчестве Всеволода Иванова повествование легко поворачивается вспять после того, как забежало вперед. А в романе «Кремль» пролог уходит в даль времен.

Время, под рукой Всеволода Иванова, столь подвижно, что его можно посчитать непременным персонажем повествования.

Творческая судьба Вс. Иванова парадоксальна. Партизанские повести, в особенности «Бронепоезд 14–69», были встречены прессой восторженно-многоголосо. Но с появлением РАППа и журнала «На литературном посту» тон критики резко изменился.

Восхищенное принятие сборника Вс. Иванова «Тайное тайных» Горьким, который ставил рассказы этого цикла по мастерству выше бунинских, не сдержало напостовских надругательств над автором (доходило до обвинений, сейчас с трудом воспринимаемых даже по формулировке, — «в сигнализации классовому врагу»).

Преследуемый критикой, автор пишет: «Если верить критике, самой уродливой моей книгой была «Тайное тайных», — говорят, мать из всех своих детей наиболее любит самого уродливого — я очень любил «Тайное тайных». Это был воинственный и симпатичный мне уродец. Однако в душе создавалось такое тяжелое чувство, которое порой превращалось в маниакальную мысль о преследовании.

Но я принялся за новые работы. По-прежнему писал я о маленьких, но героических людях, которые стремятся к большому подвигу ради создания новой жизни. Один за другим писал я два романа: «Кремль» (жизнь в маленьком уездном кремле) и «У» (философский сатирический роман), место действия которого — Москва и даже уточнен момент — снос храма Христа Спасителя. Желая шире показать огромные события, я взял в романах «Кремль» и «У» несколько линий судеб героев, причем тщательно выписывал биографии, внешний вид каждого действующего лица, так тщательно и подробно, что меня самого пугали эти подробности.

И не казалось удивительным, когда эти романы возвращались ко мне ненапечатанными.

… По-видимому, эта система, доведенная до крайности, ошибочна? — думал я. И начинал новые поиски… Но как получше изобразить множество судеб и характеров? Как изобразить, скажем, мещанство, этот животный, нечеловеческий смутный мир, который я страстно ненавижу? Сейчас, быть может, ненавижу больше, чем когда-либо! Подозрительное, узкое, тупое мещанство готово посягнуть на самые заветные думы нашей страны.