Том 7. Так называемая личная жизнь - Константин Михайлович Симонов
– Готово, – сказал адъютант.
– Плащ-палатку достал?
– Лежит в машине.
– В плащ-палатку вас обрядим на дорогу, – окинув взглядом Лопатина, сказал командир корпуса, – чтобы там в штабе армии кого-нибудь не напугали. Мы-то тут люди привычные. «Виллис» ваш искать пока некогда, но к вечеру найдем. А вас на своем доставим. И в медсанбат завезем. Пусть осмотрят. А перед дорогой позавтракаем. Знаю, что голодны, но сам со вчерашнего утра не ел. На рубеж вышли, приказ выполнили, но моменты были хреновые, вроде вашего.
Заехав по дороге в медсанбат, где ему смазали йодом синяки и ссадины на спине, Лопатин через два с половиной часа был уже в штабе армии. Ефимов отсутствовал, адъютанта тоже не было – уехал с ним в войска, но сидевший у телефона дежурный офицер сказал, что командующий приказал Лопатину по прибытии безотлучно находиться здесь.
Услышав слово «здесь», Лопатин огляделся и присел на стул, но дежурный вызвал знакомого Лопатину еще по Кавказу ефимовского ординарца, и тот повел его на задний двор хуторского дома, где жил командующий, и пристроил на свою койку.
– Может, сводить вас в санчасть, товарищ майор, пока командующего нет. А то, как вернется, сразу вызовет.
– Неохота, я уже был в санбате.
– Тогда – в баню. Сегодня баню топят.
– Хорошо бы, – сказал Лопатин, но встать с койки оказался уже не в силах, поднял голову с сенника, уронил ее обратно и заснул непробудным сном.
К тому времени, когда Ефимов вечером вернулся из войск, Лопатин успел и поспать, и поесть, и вымыться, и переодеться.
Командир танкового корпуса – спасибо ему – сдержал слово: ближе к вечеру прислал редакционный «виллис», и Василий Иванович одолжил Лопатину не только чистую рубаху и подштанники, но и свои запасные брюки, и гимнастерку. Нашелся и подворотничок. Правда, у Василия Ивановича воротник был номера на два больше, и гимнастерка болталась на шее у Лопатина, как хомут. Сначала думали достать новые полевые погоны, но не достали, пришлось нацепить старые. А орденские ленточки были так неотмываемо измазаны кровью, что прикреплять их к другой гимнастерке нечего было и думать.
Когда Лопатин переоделся, Василий Иванович забрал грязное белье и обмундирование и сказал, что сам сходит и простирнет – тут, он видел, за леском речка есть.
– Спасибо!
– А чего ж, – сказал Василий Иванович, – если к командующему позовут – не с речки ж вас звать? Когда отсюда поедем?
– Думаю, раньше утра не поедем, – сказал Лопатин.
О чем пойдет разговор с Ефимовым, он плохо себе представлял, но куда б ни спешить отсюда – в штаб фронта или в Москву, все равно умней выезжать на рассвете, чем глядя на ночь.
Василий Иванович отправился стирать, а Ефимов все не возвращался. А когда наконец вернулся, к нему сразу же надолго зашел начальник штаба.
Лопатина позвали через час, когда начальник штаба ушел. Обычно в это время, когда оперсводка бывала уже отправлена, а вечернее итоговое донесение еще готовилось, Ефимов, как он любил выражаться, устраивал себе антракт: полчаса-час отдыхал и думал за крепким чаем один или звал к себе и поил чаем кого-нибудь, кого хотел видеть; в былые времена на Северном Кавказе несколько раз звал и Лопатина.
Проборку Ефимов начал не сразу. Сначала, поднявшись из-за стола, поздоровался за руку, пригласил сесть и, позвав ординарца, велел принести два стакана чая. Пока ординарец ходил за чаем, надел пенсне и, иронически обозрев Лопатина, спросил:
– Помнится, видел на вас ордена и медали, к одному сам представлял. Что, лишили вас их, что ли? Или считаете излишним носить? И без того известны?
– Ах, вон оно что, – в ответ на объяснения Лопатина про измазанные кровью ленточки сказал Ефимов своим отрывистым, немножко гнусавым голосом, чаще, чем обычно, подергивая контуженой головой. – А я было подумал – лишили. Хорошо еще, что головы вас не лишили. А вполне могли лишить!
С этого и начался разнос. Как только ординарец принес чай, Ефимов, буркнув «пейте!» и сам отхлебнув глоток, открыл лежавшую под рукой папку, вынул оттуда лист бумаги с наклеенной на него телеграфной лентой и ткнул через стол Лопатину.
– Читайте!
После обычных условных телеграфных пометок – Енисей, Луч, Алмаз – в телеграмме стояло:
«Сообщите корреспонденту Красной звезды майору Лопатину: прошу срочно вылететь Москву, машину водителем оставьте штабе фронта, где вас временно заменит Гурский». Дальше стояла подпись – генерал-майор, фамилии Лопатин с маху не прочел, – какая еще там могла стоять фамилия, кроме той, что всегда? Но чем-то удивившее его начало телеграммы заставило перечесть ее. Разные телеграммы получал он за три года войны от своего редактора. Чаще всего они начинались словом «немедленно»: немедленно высылайте, немедленно выезжайте, немедленно возвращайтесь. Раза три начинались словом «выношу благодарность»; раз десять словом «требую». Но телеграммы, начинавшейся со слова «прошу», Лопатин не помнил. Это и заставило его перечесть все подряд до незнакомой подписи: Никольский. Сомневаться не приходилось, за две недели, что Лопатин пробыл здесь в армии и у танкистов, редактор достукался, и его сменил какой-то другой, неизвестный генерал-майор.
Ефимов протянул руку и выдернул из пальцев Лопатина телеграмму:
– Чего цепляетесь? Алмаз-то не вы, а я. Телеграмма-то мне. А вам положено только ознакомиться и принять к исполнению. Где ваша совесть? Не будь этой писанины, которая неделю пролежала на узле связи фронта, прежде чем сообразили отстучать ее копию мне, я, чего доброго, так и не узнал бы о ваших рейдах по тылам противника! Что вы в танковом корпусе – знал, но до чего вы там с другими умными головами додумаетесь – не предвидел. А то б воспрепятствовал.
– Почему?
– Потому что не ваше дело – мотаться в танке по немецким тылам на четвертом году войны и пятом десятке лет. И недостаточно молоды для этого, и слишком известны. Не хватало только в плен к немцам попасть.
– А я не попал бы, – сказал Лопатин.
– Многие другие тоже так считали. И тем не менее, при всей готовности пустить себе пулю в лоб, попадали. Примеров достаточно. А чтобы написать от вашего имени какое-нибудь обращение для соответствующей листовки, вы немцам живой необязательны. Хватило бы и удостоверения личности. Имеется и такого рода опыт. А кроме всего прочего, раз вы, прибыв во вверенную мне армию, по-старому знакомству явились ко мне за советом, как вам
