Припади к земле - Зот Корнилович Тоболкин
Выплёвывая гнилую кровь, бессонницей бродит Илья то по ограде, то по избе. А на кровати, укутанный в лохмотья, льдинкой дотаивает мальчонка. Не успел родиться, сказали: «Не жилец». Но парнишка по сю пору живёт, только ножонками слаб. Летом кое- как ползает, а зимой и ползать не может. Испростыл, видно.
Тенью слоняется над умирающим ребёнком Илья. Седые космы почти касаются прозрачного детского лба.
Жалко! Много детишек похоронил и над каждым могильным холмиком отсиживал день, вечер, ночь. Светлыми червячками ползли по землистым щекам молчаливые, скорбные слёзы.
Когда схоронил первого, на кладбище пришёл Пермин, хотел силком домой увести.
- Не горюй, Илюха! Обратно не вернёшь...
- Уйди! – жутко проскрипел Илья. Голос нутряной, сиплый.
- Пойдём! – уговаривал Сидор. – За помин души выпьем...
- Уйди, – тем же леденящим душу голосом просил Илья.
- Ничего ведь не высидишь...
- У-ух, зануда! – выкрикнул Илья и швырнул в него могильным комком.
Отряхиваясь, сплёвывая землю, хмуро уходил Пермин, зажав в стиснутых зубах матерок. Скрытое молчаливое горе звероватого Ильи, с которым столько соли съедено вместе, смущало.
Бирюковат Илья, а на ласковое слово прилипчив. Для других таких слов у Пермина не было, а для Ильи находил.
Было время, когда за одно его слово пошёл бы Илья в огонь и в воду. Но Пермин туда не посылал. Услуги, которые оказывал Илья, были легче, выполнимее.
В молодости, бывало, друг без друга никуда. В драке плечом к плечу стояли. Оба жилистые, увёртливые, на кулачках опаснее их не было. Последний раз, помнится, на Фатеева насели. Скучно жить показалось тому в эти минуты... Ямин, подоспев, выручил. За это Пермин и обозначил Гордеево хозяйство кулацким. Но до выселения не дошло. Зато при хлебосдаче Пермин отыгрался.
- Ты картошку подмешивай! – сочувственно советовал Илья. Ямин, думая, что над ним издеваются, хмуро отмалчивался.
- Сказывай где остальное зерно спрятал! – приставал Пермин.
- Сказал же, все отдал! – начал яриться Гордей.
Когда в Заярье прибыл уполномоченный для завершения этой горячей кампании, Ямина вызвали в сельсовет.
- Много ли хлеба у тебя? – спрашивал уполномоченный.
- Сколь было – выгребли. Теперь хоть по миру иди...
- Врёшь, подкулачник! – наседал Пермин. – В земле тыща пудов зарыта.
- А хоть бы и две... – вспыхнул Ямин. – Ни пуда не дам!
- Дашь! Да ишо как дашь!
- И единого зёрнышка!
- Ну вот, – устало вздыхал Пермин. – Поговори с таким вражиной. Выселить его в двадцать четыре часа.
Двое суток, не давая глаз сомкнуть, держали Ямина в сельсовете. Уставшего Сидора сменил Илья, Илью – Митя Прошихин, Митю – уполномоченный...
- Отдай ты им! Пущай подавятся! – взмолилась Александра, принеся арестованному обед.
- А сам Христа ради просить?
- Перебьёмся как-нибудь! Ты тоже тут, куманёк? – приметив отступившего в сторонку Илью, спросила. Он беспокойно почёсывался, громко сопел.
Фешка Ямина и сын Ильи родились в один день.
- Пашутке крёстным буду! – напросился Гордей и сразу же после крестин сколотил для крестника зыбку.
- Напрасно хлопочешь, – благодарно отказывался Илья.
- Велики хлопоты! – вручая подарок, сердился Ямин. – Бери, может, крестник добром помянет...
И вот теперь кум охранял его в сельсоветском амбаре, стуча, как велено было, палкой по углам, чтобы Ямин не заснул.
В другой раз, когда Пермин опять собрался почистить яминские сусеки, Илья отказался идти с ним.
На его место нашлись другие.
Затаённая ярость встряхивала исполинские плечи Гордея. Митя опасливо жался сзади всех. Впереди были Фёкла и Сидор.
- Открывай! – велел Пермин.
Ямин молчал, нависнув скалой, которая в любую минуту может сорваться.
- Хватит вам, – входя во двор, пытался усовестить приятелей Бурдаков. – Не с голоду же ему помирать!
- Одним злодеем меньше будет! – бурлил кипятком Пермин.
Ямин сгрёб всех четверых в кучу и, выкинув за ограду, с такой силой хлопнул калиткой, что она сорвалась с крючьев.
- Ты мне заплатишь за это! – задыхаясь от бешенства и злобы, сулил Пермин. – Ты мне дорого заплатишь!
- Изомну! – хмуро пообещал Ямин, и Фёкла силком увела от беды Пермина. Она ещё ни разу не видела Гордея в таком лютом гневе. И не на шутку струхнула. До суда не дошло. Но около месяца Ямина продержали за буйство в бузинской чижовке.
- Здорово живёшь! – встретил его после возвращения Илья.
Ямин молчал, словно не расслышал. С этих пор он перестал замечать кума и ни разу не отвечал на его приветствия...
А раньше в гостях бывал, крестника проведывал: то рубашку ему подарит, то сахару комок принесёт.
Кончилась дружба.
И с Перминым раздружились.
Страшен, забит Илья каторжной долей своей. Моложе был – совладать думал. Теперь покорился. Крепко подмяла проклятущая – не выберешься.
Он поправляет на парнишке одеяло, разгибается. Разлетаются космы, оголяя на миг серо-землистый лоб.
Молчит Илья, слоняется по избе... Да что изба... Теперь на всей земле, думается ему, не сыскать места.
Всё чаще вспоминается жена.
Той ночью проснулся от её голоса. Приснилось, будто стоит она у порожка, руками тянется, голова назад откинута.
- За мной пришла, Феня? – спросил Илья.
- За тобой, – печально прошелестела жена.
- Я сейчас, – заторопился Илья.
- Пока не срок, – и она, словно смутившись его поспешности, исчезла.
В кровати метался Пашка, просил пить.
В первый раз о смерти подумалось.
Думал о ней спокойно, без страха, как о том, что надо подоить корову или истопить печь.
«Ребятишек подрастить бы!» – вздохнул Илья и отпрянул: жена опять стояла у самой кровати и тянулась к нему худыми руками.
- Скоро, Феня... Теперь уж скоро, – успокаивал Илья. Она молчала... – Мне бы токо хлебцем разжиться... Да где его взять, хлебца-то?
День и ночь думал Илья, где раздобыть хлеба. Продать кроме коровы нечего. С детворой без
