Всеволод Иванов - Иприт
ГЛАВА 17
Немного о конях, седлах И КУРГАНАХ. Кроме того, читатель должен испытать удовольствие, так как один из наших героев прибывает в великий город
— Вы утверждаете, такого человека у вас не было, и он не пытался осматривать фабрику?
— Утверждаю, — ответил инженер Ши.
Это был рослый японец с правильным, слегка смуглым лицом. Спрашивающий нервно прошелся по кабинету директора.
— Не исключена возможность, что он будет выдавать себя за сыщика Син-Бинь-У, если он догадается, что имя его — Кюрре — не безопасно.
— Успокойтесь, товарищ Син-Бинь-У, мы можем вас известить, если вам угодно.
— Нет ли его среди ваших рабочих? Он готов на все.
— Рабочие у нас работают по несколько лет.
— Он мог подкупить или спрятать одного из рабочих, дабы переодеться в его одежду.
Инженер слегка покосился на беспокойного китайца. Будучи сам лицом мало похож на азиата, он тяготел к лицам, на которых были правильные очертания кавказской расы. Этот китаец был белокур, высоконос и, если бы не желтизна, его можно было бы совсем принять за европейца.
— Я могу, товарищ Син-Бинь-У, провести вас по фабрике, и вы осмотрите всех рабочих.
Сыщик необыкновенно обрадовался.
— Пожалуйста… пожалуйста, товарищ.
Они начали осмотр с того, как на фабрику поступают огромные бревна, из которых позже вырабатывается бумажная масса, служащая для приготовления целлюлозы. Дальше они наблюдали, как в огромных, величиной с двухэтажный дом, котлах мелко расщепленное дерево кипятилось с кислым, сернокислым магнием при 140–170°. Дальше масса отбеливалась в громадных, плоских и широких, как черепаха, залах. Кое-где ее подкрашивали.
И наконец целлюлозу взмучивали в воде и мчали на бесконечной полосе, движущейся на вальцах, вода стекала сама грязными струйками вдоль машин, а остаток ее удалялся тем, что последние вальцы нагревались паром.
Легкий запах жженой кости чуть носился по корпусам.
— Чрезвычайная огнеопасность целлулоида не раз служила причиной несчастных случаев. Легкая воспламеняемость целлулоида зависит от содержания в нем азотнокислой целлюлозы. Так же у пороха, такая же воспламеняемость зависит от содержания азотнокислого калия — селитры. Легко себе представить, что другая соль… Вместо азотнокислой целлюлозы мог бы оказаться пригодным другой эфир…
— Вы говорите об уксуснокислом триаценте целлюлозы, применяемом Эйхенгрюном при приготовлении несгораемой целлюлозы? У нас гребенки…
Инженер удивленно взглянул на сыщика. Тот поперхнулся и замолчал, но через секунду инженер, увлеченный своим производством, продолжал объяснять приготовление несгораемой целлюлозы.
Наконец странный китаец, не обращавший внимания на рабочих, спросил:
— А где у вас производство неломкой целлюлозы?
— О, несгораемая, неломкая целлюлоза со свойствами каучука!
Сыщик даже схватил инженера за руку:
— Вы говорите, каучука-а…
— Ну да, каучука. Вы представляете переворот в химической промышленности, когда наши фабрики выпустят целлюлозу со свойствами каучука?.. Мы убьем всякую конкуренцию. Наши древесные возможности…
Сыщик проговорил утомленно:
— Нету.
— Как нет, когда у нас уже производятся установки, и мы скоро выпустим по моему способу… Еще два-три месяца, и целлюлоза Ши…
— Нету.
— Как нет, когда я мог вам…
— Нету.
Наконец инженер взглянул на потускневшее лицо сыщика.
— Что с вами?
— Его здесь нету, — сказал сыщик, направляясь к выходу.
Подойдя к конторе завода, он, по-видимому, овладел собой и спросил спокойно:
— Вы мне можете, гражданин Ши, показать ваше вещество?
— Целлюлозу?
— Да, несгораемую, непромокаемую и как там дальше… Меня это мало интересует, но кое-какие дедуктивные заключения я имею честь…
Но какая-то слабость почти свалила его в кресло, когда он получил кусочек нового вещества.
— Гре-ебенка!.. — проговорил изнеможенно сыщик.
Сыщик потряс ее в руках, как трясли бы вы завещание, где ваш американский дядюшка три миллиона долларов завещал бы на разведение кроликов и ужей, а десять долларов и три цента вам.
— Несгораемая? Неломкая? Гнется?
И сыщик сделал из гребенки кольцо.
Но инженер не успел проговорить ответа.
Китаец вдруг достал из бокового кармана портсигар, с каким-то отчаянием взмахнул им, и портсигар развернулся в ширину портфеля. Сыщик надернул его на себя, и лицо его покрылось серой вздувшейся маской. Второй портсигар полетел на пол и зашипел, подпрыгивая. Синяя струйка дыма поползла по полу. Инженер, не успев крикнуть команды: «Противогазы на лицо», упал, корчась, на пол. Комната в три секунды наполнилась смрадным дымом.
В дыму — если бы кто подслушивал у дверей — в дыму послышалось шипение несгораемого шкафа. Через пять минут дым рассеялся, и китайца-сыщика в комнате не было. Еще немного спустя инженер очнулся, поднял тяжелую голову, и первый его взгляд был на несгораемый шкаф. Пустые папки валялись на полу, и весь шкаф был, как пустая папка.
— Обокрадены, — прохрипел инженер, — секрет целлюлозы Ши выкраден!
Две минуты спустя гудок заревел на фабрике, и с крыльца — по капризу архитектора выстроенного в московском стиле — инженер Ши, качаясь от боли и злобы, прокричал:
— Товарищи рабочие, белый шпион, прокравшийся на нашу фабрику, похитил секрет приготовления целлюлозы. Я призываю вас на помощь!
Три тысячи прозодежд в две секунды упали с плеч.
Две тысячи велосипедов, пятьсот мотоциклов и триста пешеходов кинулись из ворот фабрики. Мандат сыщика лежал на столе директора забытый.
Через двадцать минут две тысячи восемьсот фотографий с копии мандата были в руках погони. Через полчаса Ипатьевск наблюдал странное зрелище.
По улицам, по переулкам, в кафе, на площадях — появились люди, поминутно вынимавшие фотографию китайца и всматривавшиеся в прохожих. В частные квартиры заходили странствующие торговцы, продавцы фруктов, покупатели сырья, шарманщики и плясуны. Все они имели необъяснимое желание оглядеть всю квартиру — от подвала до кроватей — и все по-непонятному интересовались Китаем и китайцами. И у всех торговцев, шарманщиков, продавцов мороженого — в руках были фотографии китайца. Это все должно было бы казаться странным, если бы город всмотрелся в фотографию. Но — поверьте мне — город всматривался и не находил ничего странного в том, что люди ходят с портретом китайца. Простите, но для европейца китайцы все на одно лицо, как зернышки гороха. Живое лицо видит рассматривающий фотографию, живое лицо знаменитого китайского вождя коммунистической революции на Востоке. Смотрит и любуется. Новая эра начинается для Европы и Азии, и почему не полюбоваться и почему не спросить:
— Не живут ли в этой квартире китайцы?
Может быть, шарманщик или продавец мороженого или, наконец, почтальон хочет от радости по-братски разлобызаться с китайцем.
Вот почему великий Ипатьевск, весь в дыму химических заводов, сохранивший веселое сердце и ясный ум, — не удивлялся.
Не удивлялся бы он, если б появился в руках всех портрет поляка.
Дело в том, что над виадуками, висячими мостами, где с пением Интернационала над городом проносились поезда, над небоскребами, имевшими оранжевый цвет, над трубами, похожими на частокол вокруг города, рвались парашютные бомбы, наполненные розовым светящимся воздухом. Воздух вился в кольца, гремел волнами радио, как дождь сухую землю, наполняя сердца лозунгами и восклицаниями:
— Привет Коминтерну!
— Долой интриги Антанты!
— Да здравствует коммунистическая революция восставшего Востока!
И вдруг — огненная полоса пронзила небо:
— Товарищи, радуйтесь!
— Товарищи, слушайте, слушайте и смотрите!
— Варшава наполнена повстанцами. Бои на улицах Варшавы. Пилсудский разорван толпой. Совет министров погиб в своем дворце.
— Товарищи, в Польше коммунистическое восстание!
— Товарищи, власть в Варшаве взята пролетариатом!
Тысячи газетчиков вынырнули из всех переулков:
— Подробности польской революции. Мировой пожар.
— Антанта в тревоге!
Да не одна Антанта была в тревоге.
Горбатый старичок в длинной грязной рубахе, пробиравшийся по наполненным народом улицам Ипатьевска, с тревогой смотрел на небо. Если бы кто-нибудь имел такой тонкий слух, что слышал бы, как падает пушинка, скажем для правдоподобия — мокрая, он, наклонившись к уху старичка, расслышал бы, как старичок бормотал по-немецки ругательства, совсем не подобающие к употреблению в таком возрасте.
Добродушный прохожий подумал бы, что старичок, так часто всматривающийся в небо, бранился потому, что небо занято рекламным трестом, светящимися ракетами и что наблюдательному старичку трудно распознать, какая на завтра будет погода.
