Евгений Белянкин - Генерал коммуны
Мокей Зябликов пожал плечами и, удивляясь, заковылял к своей скамейке.
— Ну зачем человека обсмеяли? Вам бы посмеяться! — обратилась к собранию Румянцева, поднявшись после Мокея на сцену. — Ну что? Ну, выступил так, как сумел. Все мы знаем Мокея. Только он и про отца Русакова правильно сказал, и про Сергея Павловича, и про трудовую пчелу…
Стояла Матрена подбоченясь — как она делала всегда в таких случаях, когда надо было быть смелее.
— Человек я пожилой, может, что и не так, — заговорила она дальше о своем и повернулась к Волнову. — Не обижайся, товарищ Волнов, на мои слова, по-матерински скажу: нехорошо так, честное слово, нехорошо!..
«Боевая, однако, бабенка, а вот хлеб свой выбить у председателя не смогла…» — думал Волнов, слушая, как зарабатывала Матрена свою пшеничку, как не хотели ей платить и как «люди добрые, спасибо, похлопотали за вдову».
«Безобразие! Из партийного собрания сход устроили, — наливался гневом Волнов. — Разве это метод работы?»
Мысли его развеяло выступление механика.
— Для меня правда-матка главнее всего, — говорил Остроухов, нагловато красуясь перед залом. — Без совести человек жить не может, ибо она есть главная путеводная звезда. Мы за это жизнью на фронте расплачивались.
— Что верно, то верно! — вставил, хихикнув, Мокей.
«Ловко чешет, — бесстрастно глянул на оратора председатель колхоза. — Давай, пыли всем в глаза».
— Разве плохо, когда председатель думает о колхознике? — говорил Остроухов. — Когда он считается с партчастью и платит колхозникам долг? Да, трудно Чернышеву: с одной стороны, госпоставки, а с другой — Матрена. Но на то и мы, чтобы помочь ему.
«Ловко! — отметил про себя Чернышев, — Ну и прохвост ты, Ленька!»
Под возрастающий гул Остроухов продолжал:
— Но я хочу сказать о другом. О сугубо государственном, Михаил Федорович, — обратился он к секретарю райкома. — Урожай, хочешь не хочешь, а зависит от техники. Было время, когда МТС навязывала колхозам свои условия — нетерпимые, и передача техники в колхоз вроде и оправдана. Но так я понимаю, при этом не учтена одна сторона: сама техника, ее работоспособность в новых условиях. Если в 1957 году при МТС средняя дневная выработка на трактор была равна 5–6 гектарам, то в наши годы — только трем и шести десятым… — Остроухов поперхнулся, отпил глоток воды и посмотрел в бумажку. — Вот они каковы, дела! Непорядок. Мысль напрашивается: хочешь не хочешь, а не пора ли подумать о новой организации, пусть это будет техническая станция или еще что, но она сейчас необходима, позарез, и в то же время, чтобы она не повторяла старых недостатков МТС.
Кто-то весело крикнул:
— Леньку директором. Вот бы попьянствовал!
Механик сошел со сцены под едкие смешки; как ни ловко выступил он, а не верили ему. Без «новинок» Остроухов жить не мог. Но если механик нашел «новинку», значит, знает, где руки погреть. Кто-кто, а колхозники «знавали» Остроухова.
— Как механизатор, скажу, дело говорит механик, — неожиданная поддержка Шелестом Остроухова еще более удивила многих.
«Пора, брат, и тебе сказануть, если не хочешь плестись в хвосте, — посоветовал себе самому Чернышев. — Теперь почти ясно, что Русакова не скинут… Что ж, придется отметить его большую роль… Насчет опеки района и новой тракторной станции — хватит и того, что сказано».
Пользуясь председательской властью, Чернышев сейчас же взял слово. Он соглашался, хотя и с оговоркой, что с Матреной зря тянули — надо было рассчитаться раньше. Он, конечно, понимает беспокойство Волнова насчет сохранности зерна и насчет хлебопоставок. И руководитель, если он печется о деле, так и должен себя вести! Надо полагать, однако, заявил председатель, что в колхозе с этой стороны по-прежнему все будет нормально. Остальные вопросы, — хитро закруглил Чернышев, — надо обдумать.
Умел говорить председатель. В карман за словом не лез. Все обошел, всего коснулся и во всем нашел нужный акцент…
Голос негромкий, спокойный, будто вазелином смазан, так и просится в ухо.
Умеет Чернышев и вовремя поставить точку. Точка поставлена, а тут как назло человек тянет руку — дай ему слово.
Не замечает руки Чернышев.
— Слово… Староверов Кузьма слово просит! — закричали кругом.
— А-а-а… — будто обрадовался председатель. — Ты о чем? Новое что? Если ничего нового…
— Нового нет ничего! — прохрипел гневно старик. — Все старое да известное…
— А если нет, Кузьма, — ласково заметил председатель, — то дадим слово секретарю райкома…
Староверов махнул рукой и сел. Заметив это, Чернышев уже смелее обратился к нему:
— В крайнем случае, Кузьма, мы ведь здешние, никуда не уезжаем, значит, всегда договоримся.
Все ждали выступления Батова. Что-то он скажет? Поддержит ли Волнова, опираясь, может быть, на решения вышестоящих органов, или заступится за Русакова. Может, впрочем, случиться, что он найдет полезным отложить обсуждение вопроса.
Наконец Батов вышел к трибуне.
— Время позднее, а завтра на работу, — сказал он просто, будто не на собрании. — Я буду кратким. Коммунисты колхоза поступают правильно и правильно понимают решения Пленума ЦК и свои задачи. И райком полностью их поддерживает… Что сказать о Русакове? Мне нравится, что он смелый человек. В Александровке, я вижу, ценят его. И, видимо, есть за что. Погода нас не радует. В этой обстановке русаковский запал особенно важен. А вот что Румянцевой не заплатили, это плохо. Все правление в этом виновато, и прежде всего — председатель… И колхозник в полной мере должен ощущать свою причастность ко всем артельным делам и нести такую же ответственность… В этом сейчас главное, товарищи…
Батов говорил кратко, ясно. В конце своего выступления помедлил и закончил:
— Всем должно быть ясно: к старому возврата нет и не будет!
Волнов спустился в зал, нашел Остроухова и с обычной своей шутливостью сказал:
— Мы твою идею поставим на хорошие ноги. Как-нибудь встретимся и подробно потолкуем обо всем, — и дружески пожал руку.
После собрания, выходя из клуба, Волнов сказал Батову:
— А вы хороший адвокат.
— Имеете в виду мою поддержку Русакова? Напрасно. У него и без меня достаточно адвокатов. К тому же, разве я могу сравниться хотя бы с Мокеем, — весело сказал Батов.
— Шутить изволите, Михаил Федорович.
— До шуток ли, — уже серьезно проговорил Батов и, помолчав, добавил: —Помнишь наш разговор у меня в кабинете? Ты тогда сказал: пусть нас рассудит жизнь. Вот она и рассудила.
— Поживем — увидим, — буркнул Волнов.
Батов пожал плечами.
Что толкнуло Клавдию на этот поступок, она и сама не знает. Но после собрания она почему-то оказалась рядом с Сергеем Русаковым. Шли по проулку вверх на Майскую.
Ну, на что надеяться? Жинку свою бросит, что ли? Куда там? Любит он жинку, да еще как. Да и не нужен мне он… Поговорю — и на душе легче станет…
— Трудное собрание, — словно оправдываясь, сказала Клавдия, и сама не узнала своего отчужденного голоса.
— Трудное, — согласился Сергей.
Вышли к дороге, что от Хопра вела в село, — по ней в хорошие урожайные годы с прихоперской бахчи арбузы возили — ох, и арбузы! Но вот уже второй год, как на песчаной пойме несозревшие арбузы гнили на корню.
Клавдия твердила себе — «говори же, а то будет поздно». Но все не решалась, все откладывала. А вот уже и Майская, рукой подать до двора Русаковых. Другого такого случая не подвернется.
И Клавдия переселила себя. Выпалила все-все, что вынашивала. И то, что она была неправа, и что он не должен на нее обижаться.
— Но… Клава, — перебил ее растерянно Сергей. — Зачем ты это? Отболело же все давно… Ты думаешь, что я к тебе плохо отношусь или затаил что-то?
— Я знаю, — серьезно сказала Клавдия. — Да я говорю не затем. Не думай обо мне плохо.
И словно испугавшись чего-то, Клавдия внезапно свернула в епифановский проулок, оставив Сергея в замешательстве.
Дома, упав на постель, выплакалась досыта. Встала бледная, успокоенная. Объяснение с Сергеем, пусть и позднее, сбросило с сердца камень, который вот уже долгое время давил ее. Стало легче, спокойнее…
В дороге пошел дождь. Машина застряла, и Батов вымок до нитки.
Едва он приехал домой, как зазвонил телефон. У провода был секретарь обкома.
— Ну, как прошло в Александровке собрание?
Батов подробно рассказывал.
— Дело, конечно, не в оргвыводах, а в самом прямом, откровенном разговоре, — заметил Еремин, — важно, что колхозники чувствуют свою самостоятельность. Это райком должен всячески поддерживать. А вот позиция Волнова меня беспокоит.
— Похоже, он закоснел в своих руководящих привычках. Добро, были бы они к месту, — сказал Батов.
— Ничего не попишешь, не один Волнов не может глубоко осмыслить то новое, что входит в жизнь, без чего нельзя сделать теперь и шага вперед.
