Журнал «Юность» - zhurnal_Yunost_Zhurnal_Yunost_1973-1
От своей доли пирога с земляничным вареньем он отказался — отдал девчонке из младшей группы, которая чем-то напоминала ему сестренку. Сладкие минуты пережил тогда Коля Берчак — пожалуй слаще пирога с земляничным вареньем. Из-за стола глядела на него маленькая девчонка, огромные глазищи её будто спрашивали: «Неужели и правда мне не обманешь, не отнимешь?»
И кто-то ещё, — наверное, воспитатели, а может, повариха, а может, все, кто был в это время в столовой, — кажется, глядели на него и говорили ему какие-то хорошие слова.
Потом он успокоился, перестал казнить себя, а скоро пришел к неожиданному открытию: всякую вину, наверное, можно искупить каким-то хорошим, добрым поступком.
Но нет-нет и вспоминалась ему та девчонка, то, как смотрела она на него, и веря ему и не веря. И ему было совестно, неуютно от этого взгляда.
…И вот опять это ощущение вины не вины — какой-то неловкости, неуверенности, ощущение, что кто-то видит тебя насквозь. Каким-то странным образом два разделенных столькими годами события вдруг сошлись воедино, в одном дне, в одном взгляде, который все эти годы будто следил за ним и спрашивал: «А не обманешь?» А он вдруг обманул… Да, обманул. Как тогда, в лесу: в него верили, а он… Впрочем, нет. То, что было тогда в лесу, — это цветочки, а ягодки, вот они, теперь… И никаким пирогом с вареньем тут не откупишься. Оставаться в вагончике и думать так, лежа в постели, Берчак больше не мог. Он поднялся, закурил.
«А может, правда уехать? Смотаться на другую стройку, и дело с концом. Да и что, собственно, случилось? Кто может помешать мне жить, как я хочу, как привык?.. Захочу — уеду, захочу—останусь. Мое дело».
Он ещё о чем-то спорил сам с собой, но уже знал, что никуда не уедет. Не сможет уехать. Далеко ли уедешь от себя?
В тот вечер Берчак снова заглянул в «барабан» и там с позволения знакомой буфетчицы расколотил на мелкие досочки четыре тарных ящика из-под «плодово-ягодной», а потом, собрав дрова в охапку, прямиком направился к дальнему, двенадцатому, вагончику. Шёл и бормотал в задумчивости: «Вот так-то! Такие, слышь, пироги!»
12
Паршин тоже заметил перемены в поведении Берчака, но истолковал причину по-своему. В то утро после случайной, хотя и задуманной наперед встречи с Варей, он с необычным для такой дождливой погоды приподнятым настроением, уверовав в то, что и дальше, на весь день, каким бы он ни был, у него хватит сил удержать в себе это невесть откуда пришедшее ощущение тихой, утренней радости, решил зайти к Берчаку. Зная его заносчивый характер, Паршин приготовился к тому, что тот, как и вчера, не упустит, наверное, случая поломаться перед ним, но почему-то верил, что сумеет договориться. Конечно, Паршин вчера был неправ, вел себя как капризный купчишка со своим привередливым приказчиком: не угодно, мол, у меня служить, поищи где получше… Принципы, видите ли, у него — никого не неволить, за штаны не держать. А что стройке от этих принципов? Люди-то уходят! Так можно и пробросаться…
Да и Берчак наломал дров, и его Паршин не намерен по головке гладить, а вот поучить уму-разуму не мешало б. Впрочем, и без него нашлись, проучили… Эта Варя-Варюша так дала ему по мозгам, почище всякой беседы, покрепче лекции…
Поднимаясь в вагончик к Берчаку, Паршин снова, в который раз не без удовольствия вспомнил вчерашнее: тот хохот, который стоял в конторе, и смущенную физиономию крановщика. Подумал, что такую обиду Берчак и ему, наверное, не простит, но улыбки своей сдержать не смог. Так, улыбаясь, и появился на пороге.
— А, вот и начальство! — бодро приветствовал его крановщик.
В трусах и в майке Николай сидел на постели, в руке у него жужжала механическая бритва, а на столе, на самом краешке, примостился кусочек зеркала. Берчак в него не глядел, брился вслепую. Поприветствовав Паршина, он остановил бритву, сказал в своей обычной шутовской манере: «Для проводов высокого гостя был выстроен почетный караул, а в воздух, слышь, чепчики бросали».
Напарник Николая, Юрка, смешливый, тощий парень, только что проснулся, но тут же, навострив уши на любопытно начавшийся разговор, фыркнул в постели. Николай, играя крутыми бицепсами, подкрутил завод бритвы, поглядел снизу ьверх на Паршина.
— Не будет тебе караула, Берчак. — Паршин попрежнему улыбался, как будто оценил шутку Николая насчет чепчиков и тоже был не прочь пошутить. — И этих самых чепчиков бросать никто не будет. — Он полез в карман за сигаретами, вынул из пачки одну, для себя, а пачку бросил на кровать Юрке, который шарил рукой у себя под подушкой, похоже, искал свои. — А будет тебе, — Паршин закурил сигарету и, глубоко затянувшись, пустил в потолок дым, — будет тебе, Коля, наше общее презрение…
Тут он запнулся, потому что совсем не так собирался повести разговор, и с первых слов, с этой лёгкой улыбки ему казалось, что он взял верный, доверительный тон и, выдерживая его, хотел сказать совсем другое — не о презрении, а об уважении…
Мол, будет ему общее уважение, если в трудные для стройки дни он не оставит её, а вместе со всеми… Но что-то выбило его из этой гладкой колеи и понесло по кочкам, и теперь одно бы суметь: как бы вовсе не испортить дело. Нет, неважнецкий он, видать, руководитель, если поговорить с человеком по душам не умеет. Но отступать было некуда, и Паршин после короткой заминки пошел рубить сплеча.
— Да, да, чего ты на меня смотришь, и тебя и нас всех презирать будут за то, что мы такие вот…
— Это какие ж такие? — будто за всех обиделся Берчак.
— А вот такие! — Паршин вошел в голос. — Такие, что не с каждым из нас, коль надо, в разведку можно идти.
— А-а-а, — ухмыльнулся Берчак, — знаю, сейчас спросишь: «А если б ты вез патроны?» А я тебе, начальник, так скажу: будет надо — повезу… Понял? И в разведку куда хочешь пойду, если надо будет, и ты меня, начальник, не позорь… А сейчас совсем другое дело — мирные дни, будни трудовые…
Напарник довольно захихикал в постели.
— Ну, брат, — Паршин посуровел лицом, волнуясь, пригасил пальцами сигарету. — Не хотел, но скажу, хоть все вы и шибко грамотные, да очень уж нервные стали. В сорок втором, когда вот по сих пор, — он прочертил ладонью под подбородком, — в ледяной воде стоял и ставил крепи, чтоб танки наши прошли, я знаешь о чём думал?
— О чём? — Это Юрка спросил. Николай промолчал.
— О том, какой мост можно построить после войны на этом месте и какие красивые люди будут по этому мосту ходить и ездить. И вы два дурака тоже…
— Ну, ты даешь, начальник! — не удержался Николай. — Где же логика? Мы у тебя красивые, мы же, слышь, и дураки?
— Это я тогда думал, что вы будете красивыми и хорошими. — Паршин усмехнулся примирительно. — Тогда все вы хорошими казались, как и вся мирная жизнь, а теперь вижу, что дураки.
— Это точно, — согласился Юрка, — дураки и есть. Я и то Николаю говорю, какие мы дураки, что сразу на мостопоезд не устроились, строили б мосты, там лучше платят.
— Заткнись ты, сапёр, — вдруг резко прервал напарника Берчак. Он сидел перед Паршиным, огромный, сильный, с опущенной головой, разглядывал свою бритву «Спутник». Заговорил глухо, будто сдавленным голосом. — Ты, начальник, мне в морду войной не тычь, ему можешь, он послевоенный, зелёный ещё, а мне нечего… Мне война самому так, слышь, ткнула… С тех пор ни отца, ни матери. И кончен разговор. А проводы и так отменяются, аэродром взлёта не дает. И вообще, слышь, мы везде, где трудно, мы не подведём. Бреюсь и выхожу на кран.
А поздравления — в счёт аванса.
— Петр Владимирович, — Юрка, обиженный окриком Берчака, скривился в мстительной улыбке, — а знаете, из-за чего Никола застопорил на стройке? — Он опасливо покосился на Берчака. — Из-за девки, ну, этой, новенькой, которая ему глаза чуть не выцарапала. Все думают, что из-за Раисы, а он, ха-хаха!.. Он у нас такой.
Резиновый сапог глухо ударился о стенку вагончика над Юркиной головой. Берчак горой надвинулся на напарника.
— Ну, мужики! — остановил его Паршин. — Мордобоя мне не хватало.
Берчак остановился, брезгливо взглянул на Юрку, сказал:
— У нас в детском доме таким, слышь, тёмную устраивали. Иди, начальник, спокойно, мордобой тоже отменяется. До другого случая…
Из вагончика Паршин вышел озадаченный, так и не поняв, что же в конце концов удержало Берчака на стройке: его ли, Паршина, беседа или то, другое, о чём брякнул напоследок дурашливый напарник Николая?
Впрочем, как ни кинь, а дело сделано, и это главное. Пусть немного занесло Паршина в разговоре, пусть погорячился он, но так-то, пожалуй, вернее, когда от души.
13
По вечерам Берчак заглядывал в вагончик к девчатам, но долго не засиживался, не находил разговора. Однажды, на второй или третий день, принес бутылку, предложил выпить за свой несостоявшийся отъезд, а заодно и «новенькую обмыть». Но Раиса так глянула на него, что он тут же, запрятав в карман бутылку, удалился и долго не показывался с тех пор.
