Александр Жуков - Высоко в небе лебеди
— Знаете, мировоззрение Толстого очень противоречиво, — уже осторожнее заметил Виктор, исподволь осматривая Кирзухина; было в нем, в его неторопких, основательных движениях что-то завораживающее; говорил он с чувством невыпячиваемого достоинства, словно каждая фраза, каждое слово были им десятки раз обдуманы и выверены.
— Я что-то на своем веку людей без противоречий не видел. И так думаю, что чем масштабнее человек, тем и противоречия в нем крупнее. Только в малых людях они мельче отражаются, поэтому Толстой мне не опасен. Да и тертый я жизнью, шибко тертый. Я в молодости покуролесил, шибко покуролесил. После строительного техникума работал прорабом, инженером, начальником участка… С людьми лаялся почище кобеля цепного, и все одно удовлетворения от своих «достижений» не чувствовал. Потом переборол в себе тягу к начальничеству (липкая это вещь) и пошел плотничать. Сначала часок-другой топором помахаю и выдохнусь. Я же из городских, здоровьем не шибко крепок был, да, не шибко. А потом так втянулся, что по десять часов со сруба не слезаю. Сделаешь дом, посмотришь — душа радуется! И работа мне в удовольствие идет. Никто тебя не торопит, а работаешь так, словно за тобой семеро бегут. Правда, я привык все на совесть делать. Сейчас отбоя от заказчиков нет. Везде приглашают, везде зовут. Некоторые, конечно, недовольство имеют: дорого беру. Но я так думаю, что моя работа стоит этого. За мной переделывать и доделывать не надо, и сроки я гарантирую. Умру, но сделаю. И то что строители по нормам сварганят за год, я с артелью сработаю за четыре месяца. Я так считаю, что талантливому человеку надо простор дать. Талантливый любит работать с размахом. Без размаха талантливый человек чахнет, смердит, ноет. На других кидается… У меня такое было. И если учесть, что каждый человек в чем-то талантлив, то, чуешь, какая штука получается!.. Да, брат, вот я и говорю, что учительствовать нынче трудно.
— К чему вы это? Я тут особой связи не вижу. — Виктор пристально посмотрел на Кирзухина.
Тот подул на чай и беззвучно рассмеялся:
— Да так, к слову я… Света! — крикнул он, — принеси печенье овсяное. Лучше печенья к чаю нет, — улыбнулся он Виктору.
В кухню вплыла Светлана Васильевна в голубой ажурной кофточке; пышно причесанная, она так и светилась нежностью и лаской. Глядя на нее, Виктор забыл про чай.
— Угощайтесь, Виктор Павлыч, — она погладила Кирзухина по голове, — в город сегодня поедем?
— Завтра. С утречка. Заодно и жену проведаем, — заметив, как удивленно отвисла нижняя губа у Виктора, Кирзухин легким шлепком отправил Светлану Васильевну в комнату и охотно пояснил:
— Есть у меня жена в городе. Дочери уже двадцать лет. Есть еще одна женщина в Липецкой области. С ней я два года жил. Дом ей построил, но, в первый раз обжегшись, детей не завел. А женщина очень красивая. Света против нее — баба деревенская. Но вот сердцем чувствовал, что Света родит мне сына, что ребенок от нее мне нужен. Хотя она очень баловливая. С тобой вот миловалась, да ты не смущайся!.. Она сама все рассказала. Я не ревнивый. В случае чего, сына себе возьму. Я его выращу так, чтобы не повторял отцовских ошибок, а сразу брал быка за рога и смотрел на жизнь без сказочек. Хочу, чтобы он большего достиг. И я его таким выращу. Жена поможет. Они со Светой как две подруги живут. Редко такое между женщинами бывает, особенно если одного любят… Может, жена теперь вину чувствует? Да, это есть, но не оно главное… — Кирзухин, задумавшись, отодвинул чашечку с чаем и, сведя локти вместе, опустил голову между рук и, обжав ее, некоторое время молчал, словно был совершенно один; потом резко распрямился и, торопливо отпив из чашечки, сказал:
— Женщины от природы наделены чутьем: рожать им от какого мужчины или нет. Может, жена опять же чутьем поняла, что нарушила этот закон, поскольку я ребенка от нее не шибко хотел. Даже «хотел» — не то слово. Мне все равно было. Думал, раз хочет, пускай растит… А может, и не ее тут вина. Может, я со своей колокольни так рассуждаю? Может, что недопонимаю в жизни?.. — Кирзухин налил из самовара полную чашечку, добавил заварки и опустил один кусочек сахара, — такие у меня путаные настроения. Жена все знает. Света — тоже. И тебе я все как на духу рассказал. Может, в жизни чего пригодится. Я особых секретов ни в жизни, ни в ремесле не держу. Подходи и учись. Это нам лишь кажется, что втайне от других живем. Все и все знают или узнают… Замучил я тебя разговорами?
— Да нет, вы интересно говорите! — пылко возразил Виктор.
— Сам-то как живешь?
— Да как сказать… — замялся Виктор.
— Мужчина должен знать себе цену, тогда и женщины уважать его будут. Да и не только женщины… — Кирзухин снова характерно потер пальцами щеку, словно что-то соскребал с нее, — но для того, чтобы узнать себе цену, надо проявить себя. А это, брат, вопрос!.. Но его за тебя никто решать не будет…
Виктору часто вспоминался этот уверенный в себе, но довольно сходчивый человек, и даже Лида, когда он скитался в поисках работы, как-то обронила:
— Кирзухин давно бы устроился.
— Вот за него и надо было выходить замуж! — понимая, что бьет по самому больному, о чем они, словно бы сговорившись, никогда не вспоминали, сказал Виктор; увидел, как от гнева побледнело лицо жены, и испугался, но страх не вызвал прежнего желания вернуть все на свои места.
«Как будет, так и будет!» — с тупой обозленностью подумал он, ожидая упреков, оскорблений. Но Лида справилась со вспышкой гнева и даже не расплакалась, а с каким-то леденящим безразличием проговорила:
— Я бы давно от тебя ушла, дочку жалко. Какой ни какой, а отец! — ирония слегка оживила ее лицо. — Между прочим, хороших женихов хоть отбавляй. У нас вон майор дочку в садик водит. Жена умерла от рака. У него трехкомнатная квартира, машина. Из себя он тоже не урод. И я вижу, что ему нравлюсь.
— Как мне все надоело! — с болью выдохнул Виктор.
— Тебе надоела жизнь? — насмешливо спросила Лида.
— Нет, я хочу жить… — столкнувшись со смеющимися глазами жены, Виктор мгновенно остыл, — впрочем, обо всем уже говорено.
— И не раз! — уже имея в виду свои соображения на этот счет, вставила Лида и ушла на кухню.
После этой ссоры между Виктором и женой установились странные отношения: они говорили лишь по необходимости. Лида день работала в две смены, и следующий у нее был свободным. Где она пропадала в эти дни, он не знал и, удивляясь своему спокойствию, ловил себя на мысли, что ему это стало безразлично. Если были деньги, он шел в компанию инженеров-холостяков, любивших покутить, или направлялся к Игорю Добрынину, обожавшему «теплые междусобойчики» при свечах. Но чаще он выпивал в подсобке, среди метел, швабр и тряпок, развешанных уборщицами по батареям.
После одной из таких выпивок он возвращался домой навеселе.
— Виктор Павлович! — негромко окликнули его.
— Толя!.. Чагин! — словно споткнулся о невидимый сучок, Виктор остановился; неловко протянул руку своему бывшему любимцу, старосте исторического кружка.
— Как ты вырос, вырос… Я бы тебя даже не узнал, — торопливо говорил он, стараясь не дышать в сторону Толи, хотя он был уже не учитель, а тот вышел из школьного возраста, но все равно Виктору было стыдно, — да, время-то как бежит… А как же ты меня нашел?
— Директор школы дал ваш адрес. Извините, что я раньше не зашел.
— Да ну что ты, что ты! — ободряюще улыбнулся Виктор и тронул Толю за плечо. — Что мы тут, посреди двора стоим, пошли ко мне.
— Виктор Павлович, я всего на минутку… то есть… совсем запутался! — Чагин в сердцах махнул рукой; хотя он вытянулся почти на два метра, но остался все тем же стеснительным и неловким. — Я пришел вам сказать спасибо. Я в институт на истфак поступил.
— Молодец. Поздравляю! — Виктор напрягся, чтобы хоть чуточку отойти от своих настроений; он все еще говорил с Толей, как с совершенно чужим человеком, а когда-то они по нескольку часов подряд вели самые задушевные беседы об истории, о жизни. Толя был пятым в семье. Его отец постоянно куда-то исчезал: то пристраивался к артели плотников, то устраивался грузчиком на железной дороге… Семью кормила тихая, немногословная Варвара Ивановна. Толя запоем читал книги по истории; в тридцатиградусный мороз все ребята сидели по домам, а он на попутках ехал в районную библиотеку.
— Так что, Виктор Павлович, я пошел по вашим стопам, — с гордостью говорил Толя, когда они поднимались по лестнице.
— Проходи. Да не снимай ботинки, у нас тут беспорядок. Я пока… в ожидании квартиры, живу в коммуналке, — соврал он и резко отвернулся, чтобы Толя не увидел внезапно выступивших слез.
Но тот заметил, истолковал их по-своему и растрогался.
— Быт — это ерунда! — с мальчишеским апломбом сказал он. — Сначала надо беспокоиться о душе — так вы всегда говорили. Вот защитите диссертацию, тогда и… Хотя научная работа не кончается получением степени. Я тут, Виктор Павлович, от радости глупости говорю, да вы сами все понимаете…
