Алексей Мусатов - Зелёный шум
— А я знаю, где ключ, знаю! — Елька бросилась к полке над зеркалом. — Тётя Шура его всегда здесь кладёт.
Но не успела она дотянуться до полки, как Гошка, отбросив одеяло, оттолкнул девочку в сторону, вскочил на табуретку и сам принялся шарить по полке. Нащупав ключ, мальчик вздрогнул, затолкал его в щель в стене и спрыгнул с табуретки.
— Нет ничего. Верно, мамка с собой взяла.
— Ну что ж… На нет и суда нет, — сказал Николай Иванович и, кивнув Ельке, предложил пойти за хозяйкой на ферму.
— Папа, а ты наших поросят через дверь послушай… — посоветовала Елька. Она схватила отца за руку и потащила во двор.
«И чего лезет куда не надо!» — озлился Гошка на неугомонную девчонку. Он наспех оделся и тоже выскочил во двор.
Елька с отцом уже стояла перед поросячьим закутком, стучала кулаками в дверь и ласковым голосом звала поросят.
За дверью сначала было тихо, но потом донёсся сильный, с хрипотцой поросячий визг.
— Это Черныш, — догадалась Елька. — Ой, лапочка, он же голодный! Гоша, их кормить пора.
— Без тебя знаю. Зачем ты их дразнишь? — сердито прикрикнул Гошка на девочку и пребольно наступил ей на ногу.
Елька отскочила в сторону.
Неожиданно во двор вошла Гошкина мать. Она, видно, торопилась: кожушок на груди был распахнут. Вслед за Александрой появился Кузяев с Митькой.
Гошка кинулся к матери и заглянул ей в глаза.
— Привезла? Купила? — шепнул он.
Мать жалостливо усмехнулась и, слегка отстранив сына, обратилась к Николаю Ивановичу:
— А я вас повсюду ищу. И домой заходила, и в правление, а вы вон где.
— Решил своими глазами ребячьих питомцев посмотреть, — сказал председатель. — Как-то они тут?
— Опоздали, Николай Иванович, — вполголоса призналась Александра. — Нет здесь больше поросят.
— Не понимаю, — удивился председатель. — А в закутке кто же? Визжат, хрюкают. Вот только Гоша ключа не мог найти.
Александра с недоумением покосилась на сына.
— А ключ теперь ни к чему. Запирать нечего.
Она подошла к закутку, вытащила из пробоя незапертый замок и распахнула дверь.
В закутке вьюном крутился лишь один худой, остромордый Черныш.
— Вот и все поросята, — глухо выговорила Александра. — А остальных я на базаре продала. Двенадцать штук. Каюсь. Теперь что хотите со мной делайте.
Она достала из-за пазухи газетный свёрток и сунула председателю в руки.
— И деньги возьмите. Они все здесь, до копеечки, целёхонькие, не траченные…
— Постойте, Александра Степановна, — заговорил озадаченный Николай Иванович, не зная, что делать со свёртком. — Как же всё это случилось? Объясните толком.
Отведя глаза в сторону, Александра молчала.
— Да какой уж с неё спрос, Николай Иваныч, — выступил вперёд Кузяев. — Совсем она не в себе, полное затемнение ума. Поди, и сама не ведает, что натворила.
Втянув голову в плечи, Гошка стоял, прислонившись к а стене закутка. У него не было сил поднять глаза и взглянуть ни на Николая Ивановича, ни на Ельку. Он даже собрался юркнуть куда-нибудь, чтобы никого не видеть, но только глубже втянул голову в воротник пиджака.
А Кузяев всё говорил и говорил. По его словам выходило, что мамка у Гошки тёмная, отсталая и суеверная женщина, что после смерти мужа она совсем опустилась, потеряла всякий интерес к колхозной жизни.
«Чего это он мамку, как покойницу, отпевает?.. — насторожился Гошка. — И совсем она не отсталая, и в церковь никогда не ходит, и работать умеет».
— Дядя, а чего вы всё на мамку наговариваете? — упрямо, спросил он. — А может, она не по своей воле на базар ездила. Вы же сами наших поросят забраковали.
— Как ты говоришь, Гоша? — обернувшись, спросил Николай Иванович. — Забраковали?
— Ага, — подтвердил Гошка. — Дядя Ефим сказал, что они больные, заразные, нельзя их на колхозную ферму пускать. А только мы не поверили. В лечебницу с Никиткой ходили.
Председатель вопросительно посмотрел на Кузяева.
— Было такое дело, — сказал Ефим. — Усумнился я в ребятишках, отстранил их от работы, Александре поручил за поросятами присматривать. А она вон что надумала.
— Мой грех, мой, — вялым, безучастным голосом подтвердила Александра. — Бес попутал, на колхозное добро польстилась.
— Вот-вот, — подхватил Кузяев. — Вдовая жизнь, дети малые, заработки в колхозе никуда — вот и споткнулась женщина. Но я так думаю, мы должны войти в её положение, наказать, конечно, но по-божески. Ведь свой же человек, не потерянный…
— А никто Александру Степановну не судит пока, — перебил Кузяева Николай Иванович. — К чему такая защитительная речь? — Он обернулся к Гошкиной матери, протянул ей свёрток с деньгами и попросил сдать деньги в колхозную кассу.
— А мне… мне самой куда же? — растерянно спросила Александра. — Дома, что ли, сидеть… милиционера ждать?
— Да нет, зачем же? Успокойтесь пока, придите в себя. И продолжайте работать на ферме. А там подумаем, разберёмся.
И Николай Иванович вышел со двора. Елька, кинув на Гошку встревоженный взгляд, побежала вслед за отцом.
Александра опустилась на перевёрнутое вверх дном ведро и, притянув к себе сына, вдруг заплакала.
— Эх, недотёпа! — с досадой сказал Кузяев. — При хозяине надо было слезу пускать, а не сейчас. — Потом, строго поглядев на Гошку, добавил — А этому стрючку втолкуй. Пусть он в разговоры взрослых не лезет…
— Мама, о чём это он? — недоумевая, спросил Гошка, когда Кузяев вышел за ворота.
— Ой, сынок, — заговорила мать, тычась сыну в плечо и продолжая всхлипывать. — Не тронь ты дядю. Одна я во всём виноватая. И куда только несёт меня, куда прибивает?
Гошка освободился от рук матери.
— Хватит тебе! Задожжила… Раньше надо было думать.
Поквитались
Через полутёмные сени Гошка направился в избу и сразу же столкнулся с Никиткой.
Растерянный, виноватый, тот стоял, прижавшись к стенке.
— Гош, а Гош! — вполголоса заговорил Никитка. — А я ведь слышал. Я здесь стоял, в сенях.
— Что ты слышал?
— Про мамку твою, про всё. Только ты не думай… Может она и не виновата совсем… Может, тут другие кто…
— Чего ты плетёшь? Какие другие? — с досадой перебил его Гошка. — Мамка же сама во всём призналась.
— Так-то оно так. А всё равно не думай чего плохого. Давай лучше в школу собираться, пора уже.
Мальчики вошли в избу, и Гошка, достав свой видавший виды дерматиновый портфель, принялся засовывать в него тетрадки и учебники.
Где-то в глубине сознания у мальчика слабым родничком пробивалась мысль, что это, пожалуй, хорошо, что мамка больше не хитрила, а честно, без утайки призналась в своей вине.
Но эта мысль сразу же забивалась другой.
Гошка понимал, что теперь у них в доме всё пойдёт кувырком. Сегодня или завтра появится милиционер, такой молоденький, с усиками, в щегольских начищенных сапожках, и ласково пригласит мать в сельсовет: «Пройдёмте, гражданочка!»
А там на «гражданочку» составят протокол, потом вызовут в суд, и, может быть, она долго-долго не вернётся домой.
Гошка с «маломощной командой» — Мишкой и Клавой останется в Клинцах, и ему придётся вести всё хозяйство.
Колхозники будут обходить дом Шараповых стороной, словно в нём живут какие-то зачумлённые, и Гошка, наверное, не раз услышит о себе недобрые слова. «А это сынок Шараповой, что на чужое польстилась».
И всё же Гошка многого не понимал. Что стало с матерью? Как она могла решиться продать ребячьих поросят?
— Ну, что ты пихаешь, что пихаешь? — с досадой прикрикнул на приятеля Никитка, заметив, как тот торопливо и беспорядочно засовывает в портфель тетрадки и учебники. — У нас же арифметика сегодня, ботаника да русский, а ты чего нахватал…
Он перебрал Гошкины учебники и тетради, отложил в сторону всё ненужное для сегодняшних занятий, закрыл портфель и сунул его в руки приятелю.
Всю дорогу до школы Гошка упрямо молчал. Никитка забегал то сбоку, то спереди, заводил разговор об уроках, об учительнице, которая, по его расчётам, обязательно должна сегодня вызвать их к доске.
— Да помолчи, и так тошно!.. — оборвал его Гошка. Он вдруг свернул с шоссейной дороги в сторону и, цепляясь за ветки кустов, стал спускаться по оледеневшей тропинке на дно оврага.
Одна из веток с треском обломилась, Гошка упал, шагов десять прокатился плашмя, потом вновь вскочил на ноги и погрозил Никитке кулаком:
— Не ходи за мной!
Никитка только пожал плечами — он и в хорошую-то погоду не очень любит спускаться в Шарагин овраг, а тут ещё по ледяной дорожке. Пусть Гошка храбрится, а ему ещё дорога голова на плечах. И он торопливо зашагал по шоссейке.
А Гошка тем временем достал из кустов свой портфель, пересёк овраг, потом молодую дубовую рощицу и вышел к пришкольному участку.
