Алексей Котенев - Грозовой август
— Я, товарищи, не отрицаю своей вины. Есть у меня слабость — подшутить над товарищем. Особенно в такое скучное время. — Сеня приподнял кверху веснушчатый носик, лукаво улыбнулся. Потом смахнул ладонью улыбку и, напустив на себя удручающую серьезность, поставил перед собранием конкретный вопрос: — Но могу ли я, товарищи, исправиться?
Притихло собрание, ожидая, что же ответит Сеня. А он, как бы преодолевая внутреннее сопротивление, с трудом выдавил из себя:
— Нет, товарищи, один не смогу. Только с помощью коллектива!
Громкий смех огласил окрестности Бутугура.
Прошло второе предложение.
А после ужина автоматчики провожали своего поэта в Читу. Друзья покачали его у вагона и водворили в тамбур. Счастливый Илько прощально махнул сумкой с виршами.
XI
Викентий Иванович сидел в землянке, просматривал месячную подшивку газет — готовился к политинформации о текущем моменте. События никак не поддавались анализу, из фактов трудно было делать выводы, и он, кажется, впервые почувствовал, какое трудное время настало для откровенного разговора с солдатами. Все неясно, как будто в тумане. Отшумел Парад Победы. Опубликован закон о демобилизации старших возрастов из действующей армии. Миром и непривычным покоем повеяло с газетных страниц: писали о сенокосах и освоении севооборотов в колхозах, о спортивном празднике и театральных премьерах. И лишь в конце упоминалось о войне на Тихом океане. А что дальше? К чему призывать солдат? За что ратовать?
На землянку навалилась духота: даже в сетчатой майке жарко. Через открытую дверь доносились отрывистые команды, голоса старшин. Роты медленно собирались на занятия — совсем не так, как раньше. Русанов понимал: наступила разрядка. Солдат потянуло домой.
Бесшумно, как всегда, вошел Посохин с ведром для мусора, и стало вроде еще жарче.
— Разрешите уборочку произвести? — подал он голос.
Викентий Иванович согласно кивнул, дав понять одновременно, что занят. Но не таков Поликарп Посохин, чтобы с замполитом не поговорить о важных делах.
— Что там пишут? Ко дворам-то скоро ли? — спросил он, подметая пол. — Али обратно неизвестно?
— Из действующей армии увольняют.
— Понятно... А бездействующим сколько еще сидеть? Али, может, и мы действующие будем?
— Кто знает...
— Самурай-то, говорят, совсем помягчел — вежливый стал. Фиалка, водовоз, намедни машиниста на разъезде повстречал — из Отпора тот ехал. Вытянулись, говорит, самураи на той стороне и ему, машинисту нашему, честь отдают по всей форме. А один крикнул: «Как живешь, Иван? Как здоровье?»
— Состоянием здоровья, значит, интересуются? Хорошо!
— Да, в сорок первом не интересовались.
Поликарп накрыл ведро дощечкой, присел на него, стал набивать трубку.
— Сегодня будто на разъезд пришли платформы, — продолжал рассказывать он солдатские новости. — На брезенте надпись: «Уборочная». Сняли солдаты брезент, а под ним натуральные «катюши». И привез их генерал — дважды Герой Советского Союза. Подошел генерал к водокачке и лично попил из Фиалкиного ведра. — Поликарп высек кресалом искру, раскурил трубку, добавил: — Про генерала-то, может, и набрехал Фиалка, есть у него такая слабинка, а насчет «катюш», должно быть, правда. Как вы думаете, к чему бы это?
Стук в дверной косяк избавил замполита от ответа на столь трудный вопрос. В землянку торопливо вошел помощник дежурного по части Баторов, смуглый, скуластый сержант из взвода Иволгина, и доложил, что звонил из госпиталя комбат, велел приехать для важного разговора.
Посохин ушел на конюшню запрягать Гнедуху. Сержант, скосив черные, глубоко посаженные глаза, проговорил с затаенной надеждой:
— Может, новость хороший есть у комбата? А?
Бальжан Баторов — знаменитый охотник из Бурятии — еще в первую военную зиму снискал завидную славу лучшего стрелка дивизии и одновременно неприятную репутацию своенравного, дерзкого буяна. А началось все с автомата. Получил Бальжан новенький автомат, и при нем была записка с наказом бить беспощадно фашистов. И подпись: «Бывшая летчица Инга Залетная». Написал сержант письмо на завод, хотел разузнать подробней, кто такая Инга Залетная. Оказалось, в воздушном бою сбили ее фашисты — покалечили. Но девушка и на земле нашла способ мстить врагам: пошла на завод и вот делает автоматы, хотя передвигаться может только на костылях.
Баторов пошел к ротному проситься на фронт. Не может он стрелять по фанерным мишеням, когда израненная девушка призывает его к мести. Потом он пошел к комбату, от него — к самому Державину. Бальжан не просил, а требовал:
— Как так, начальник? Тыща белка в глаз бил? Бил. Сто кабан бил? Бил. И не один фашиста не убил. Убегу! Хоть в штрафной убегу!
Вот тогда-то Державин и назвал его буяном и погрозил посадить под арест.
Немало пришлось потрудиться замполиту, чтобы доказать буяну, что и на Востоке хватит дела. Теперь Бальжан боится, как бы его не обманули. На днях Русанов предоставил Баторову краткосрочный отпуск с выездом на Байкал. Бальжан категорически отказался:
— Какой такой отпуск! — И опять за свое: — Тыща белка бил? Бил. А фашиста сколько? Меня в улус не пустят!
К землянке подъехал Посохин. Викентий Иванович сел в застланную свежескошенной травой двуколку. Гнедуха резво побежала под горку к пади Урулюнгуй. Посохин, чуть шевеля вожжами, молча посасывал трубку. А замполит гадал, для какого разговора вызывает комбат.
По временам у дороги показывались стоявшие столбиками бурые тарбаганы. Они близко подпускали повозку, а потом как подстреленные падали в траву, уходили в свои норы.
Двуколка ходко катилась по буро-зеленой степи с пологими сопками, похожими на могильные курганы. Дремали сопки, покрытые ковыльной сединой, храня в памяти все, что видели за минувшие века. Много бурь и ураганов пронеслось над ними. Здесь когда-то набирал силы грозный повелитель Темучин — сын Есугея, провозглашенный на курултае Чингисханом, отсюда начинались опустошительные набеги монголо-татар на Китай и древние русские земли. Но ушли в небытие те давние времена, и остался от них в степи лишь еле приметный рубец — заросший травою Вал Чингисхана.
Викентию Ивановичу хотелось поскорее увидеть Ветрова. За четыре года службы на границе они крепко сдружились, хотя притирались друг к другу трудно. Может быть, потому, что комбат и замполит очень уж разные по характеру люди. Русанов до войны был научным работником. На маньчжурскую границу его «заслали», как он выражался, «за язык». Еще в гражданскую войну Русанов научился говорить по-китайски (в их полку было много китайцев). Позже окончил Институт восточных языков, написал диссертацию о восстании тайпинов. Вот и послали сюда как знатока восточного вопроса. Но в спешке в отделе кадров что-то перепутали и направили Русанова в батальон замполитом.
Алексей Ветров — кадровый командир, халхинголец, орденоносец, ценивший в человеке превыше всего «военную косточку», с превеликой досадой посматривал вначале на своего слишком уж «гражданского» замполита. На первых порах не обходилось без стычек. Как-то у комбата даже сорвалось: «Что вы ходите по казарме, как школьный учитель? Политзанятия называете уроками, солдат — юношами. И портупея у вас перекосилась...»
Время было беспокойное. Батальон рвался на Запад, на фронт, вслед за ушедшей туда танковой бригадой, в состав которой он входил. Это стремление солдат горячо поддерживал и сам комбат. И когда Викентий Иванович принялся разъяснять бойцам, что их служба у Вала Чингисхана тоже необходимое дело, Ветров категорически потребовал прекратить «вредную агитацию», и заявил, что сам готов бежать отсюда — защищать родной Дон.
— Не гаси у бойцов благородного стремления ехать на фронт, — требовал он.
Русанов отстаивал свои убеждения рьяно, упорно, не защищался, а нападал:
— А здесь разве не фронт? Кто же будет стоять здесь? Люди второго сорта? И как же ты, командир пограничного батальона, не можешь понять, оценить, что сегодня опаснее для Родины: оставить еще один донской хутор или получить на востоке новый фронт в пять тысяч километров!
Но убедить Ветрова было трудно. Когда вслед за письмом Инги Залетной с завода пришло письмо от главного конструктора Шпагина и воззвание уральских оружейников «Бейте фашистов!» (по номеру полевой почты уральцы не могли знать, где стоит часть), Ветров поехал в штаб армии пробивать батальону дорогу на Запад. Комбата пожурили за мальчишество и приказали немедленно вернуться на Бутугур.
Приехал он поздно вечером, не раздеваясь лег на койку. Русанов пришел позже обычного.
— Все агитируешь за почетную службу у Вала Чингисхана? — иронически спросил комбат.
— Да, агитирую. Ты поставил батальон спиной к границе, а мне приходится повертывать его лицом.
