Сергей Сергеев-Ценский - Том 4. Произведения 1941-1943
— Сблизиться на картечный выстрел, — приказал он Бутакову.
Трудно было предположить, что меткая пальба из орудий, нанеся видимый вред и корпусу и рангоуту судна, не вывела из строя многих его защитников, однако сопротивление не слабело. На «Владимире» ни один человек не пострадал.
— Картечь и абордаж!.. Это единственное, что осталось, — возбужденно говорил Корнилов и, обратясь к Железнову, добавил: — Сойдите-ка в каюту, принесите мне мой пистолет… А то вдруг при абордажном бое может оказаться, что их команда больше нашей… Может быть, там еще и рота солдат, ведь неизвестно… Так чтобы русскому адмиралу не попасть к туркам в плен, — было бы хоть из чего застрелиться!
Железнов кинулся по трапу вниз и через минуту вернулся с оружием: сам нацепил кавказскую шашку, Корнилову протянул его пистолет.
Пальба между тем прекратилась, и был слышен только перебор лопастей пароходных колес, похожий на топот коней, скачущих галопом.
Капитан турецкого парохода, очевидно, понял замысел русского адмирала приблизиться на картечный выстрел: так как дым отволокло в сторону, на палубе заметно стало усиленное движение матросов.
Но их было что-то много сравнительно с небольшой командой «Владимира».
— Посмотрите, у всех ли наших людей есть абордажные пики, — обратился к Железнову Корнилов. — Бой будет жаркий, если не сдадутся: там, кажется, имеются и турецкие пехотинцы, кроме матросов.
Железнов, выполнив поручение, снова стал около Корнилова и, так как минута наступала весьма серьезная, нахмурил брови и глядел на турецкий пароход исподлобья, держась левой рукой за эфес шашки.
Топотали колеса, взбивая в белую пену зеленую воду, и вдруг почти в одно время грянули два залпа — отсюда и оттуда; и Корнилов изумленно поглядел на своего адъютанта, правой рукой ударившего его в подбородок и потом повалившегося мешком на палубу.
— Что? Что с вами? — нагнулся было к нему Корнилов, но отшатнулся тут же: Железнов был убит наповал, — картечь пробила ему лоб над переносьем, лицо его было залито кровью…
А залпы гремели один за другим с такими малыми промежутками, что трудно было бы сосчитать их, и вдруг, как отрезало, упала тишина: это Бутаков заметил, что турки спустили флаг.
— Отбой! Бей отбой! — скомандовал Корнилов.
— Отбой! — передали команду дальше, и барабанщик-матрос истово отстучал короткую, но значительную по своему смыслу дробь отбоя.
Бутаков поглядел на свои часы, — было около часу, бой продолжался три часа.
VIIИмя неприятельского парохода оказалось «Перваз-Бахры», что значит «Морской вьюн», и принадлежал он египетскому флоту; мощность машины его была двести двадцать сил. Упорное сопротивление его «Владимиру» объяснилось геройством его капитана; как только он был убит картечью (в одно время с Железновым), команда решила сдаться. Два других офицера, бывших на «Перваз-Бахры», погибли раньше капитана. Пехотных солдат, как думал Корнилов, пароход не вез, но очень многочисленна была его команда — полтораста человек. Сорок из них было убито и ранено, в то время как на «Владимире» выбыли из строя только три матроса и лейтенант Железнов.
Приз был в руках хозяина Черноморского флота, но в каком жалком виде! Корнилов сам осмотрел его, как опытный хирург осматривает тяжело раненного, и покачал головой.
— В таком состоянии мы не доведем его до Севастополя!
Мачты были расщеплены, труба измята и пробита в нескольких местах, палуба продырявлена здесь и там, корпус изувечен так, что Бутаков решил:
— Не больше как через полчаса эта развалина затонет.
Но Корнилов был не из таких, чтобы допустить это.
— Как можно! — возмутился он. — Дать ему ремонт, если только машина в исправности.
— Едва ли успеем осмотреть как следует машину, ваше превосходительство.
— Нужно успеть осмотреть и нужно успеть починить, — отозвался на это адмирал и не сошел с приза, пока не услышал, что машина не пострадала.
Тогда начали в открытом море стучать топоры и молотки русских матросов, старавшихся предохранить добычу от немедленного потопления.
Но в то же время опрашивали пленных, куда и зачем шел «Перваз-Бахры», и установили, что шел он в Пендерекли.
— Откуда шел?
— Из Синопа.
— Зачем ходил в Синоп?
— Отправил туда какие-то важные письма.
— Почему именно нужно было идти в Пендерекли?
— Там назначено было ожидать эскадру фрегатов Османа-паши, которая должна была прийти из Босфора.
При опросе пленных присутствовал сам Корнилов. Когда он услышал, что турецкая эскадра, которую искал он столько дней напрасно, ожидается, если не пришла уж, в Пендерекли, он всех свободных матросов с «Владимира» и все, что могло пригодиться для ремонта «Перваз-Бахры», послал туда, чтобы ускорить дело и быть свободным для встречи этой эскадры.
Однако часа три возились, накладывая пластыри на разбитый пароход, и Корнилов, нетерпеливо ожидая на «Владимире» донесения об окончании работ, говорил Бутакову:
— Это, черт его знает, совсем так получилось, как в крыловской басне насчет медведя: «Чему обрадовался сдуру? Знай колет, — всю испортил шкуру!»
Но вот к четырем часам дня донесение о том, что приз в состоянии держаться на воде и, пожалуй, даже не на буксире, а вполне самостоятельно может дойти до Севастополя, было получено, и одновременно с этим были замечены две эскадры, подходившие к месту недавнего боя: одна — с юга, другая — с запада.
Эскадры были далеко, однако шли они на парусах, так как дул уже ветер. Приняв, как оно и могло быть на самом деле, первую эскадру за нахимовскую, соединившуюся уже с эскадрой Новосильского, Корнилов, указывая на вторую, крикнул Бутакову:
— Григорий Иваныч! Вот они, наконец, турки! Идти им навстречу!
Он забыл о своей боли в пояснице еще в начале боя с «Перваз-Бахры», теперь же он показался уравновешенному Бутакову как будто освещенным изнутри, так что не только одни его глаза стального цвета, но и все худощавое лицо светилось.
Бутаков понимал план адмирала: подойти к турецкой эскадре как можно ближе и, завязав перестрелку, отступать на свою эскадру, дав ей тем самым время как следует изготовиться к бою. Однако чем ближе «Владимир», шедший полным ходом, подходил к турецкой эскадре, тем больше сомневался Бутаков, что она действительно турецкая.
Наконец, сомнения подтвердились: он ясно различил в трубу знакомые очертания флагманского корабля «Константин», а за ним в кильватер шли «Три святителя», «Двенадцать апостолов» и другие суда эскадры Новосильского, которую задержал утренний штиль.
Но то же самое успел разглядеть и Корнилов. Он потемнел.
Бутаков ждал от него приказа о перемене курса, так как надо было все-таки беречь уголь, чтобы быть в состоянии дойти до Севастополя, но Корнилов не отдавал такого приказа.
— Федора Михайловича нужно предупредить, что эскадра Османа-паши ожидается в Пендерекли, — сказал он, — и чтобы Павлу Степановичу передал он об этом и о нашем с вами призе.
А русская команда этого приза, влачившегося за победителем, как тело Гектора за колесницей Ахилла, все еще продолжала латать его на ходу, чтобы коварно не вздумал он утонуть по дороге в чужой для него порт, где могли бы его как следует вылечить в доках.
«Владимир» подошел к эскадре Новосильского, и команды русских судов встретили его криками «ура». Корнилов приказал обойти все суда, чтобы все команды видели первый приз Черноморского флота в эту войну, захваченный после упорного боя. Это должно было поднять дух команд для предстоящего им большого сражения с турецким флотом, который ожидается в Пендерекли, а потом пойдет к берегам Кавказа.
Было около пяти часов вечера, а в это время в ноябре на Черном море наступают уже сумерки. Притом редко случается так, что погода бывает ясная: большей частью или идут дожди, или ползают белые, как стада овец, клубы тумана, или висит какая-то неопределимая мгла.
Подобная мгла надвинулась и теперь и пронизывала сквозь шинель худое и зябкое тело Корнилова, но он старался выдерживать это стоически: он был перед командами судов не только главное начальствующее лицо Черноморского флота, но и победитель, только что выигравший сражение. Кроме того, он привез командиру эскадры сведения о другой русской эскадре, с которой на соединение нужно было идти на юго-восток, и идти притом недолго, так как она стоит совсем близко, хотя ее совершенно не видно теперь, да не могло быть видно отсюда и часом раньше…
Увы, передавая это Новосильскому, Корнилов не знал, что, став жертвой ошибки в семь часов утра в этот день, он продолжал оставаться во власти этой же ошибки и теперь, в сумерки: эскадра, которую он уверенно принял за Нахимовскую, была все та же турецкая эскадра Османа-паши.
