Всеволод Иванов - Кремль. У

Е. М. Чаев отдыхал на лавочке, неподалеку от дома И. П. Лопты. Он видел, как спускалась к реке Агафья. Он думал, какую б ему все-таки найти специальность и что и по какому вопросу подчитать. Он чувствовал, что на въезде в Кремль можно отлично нажиться, но как и кому нужен его чудесный въезд? Даже водитель медведей А. Сабанеев, и тот обиделся и не желал разговаривать! Е. Чаева злили бестолковые люди, увивавшиеся у юбок Агафьи!

Волоокий азиатец рыскал по переулку. Е. Чаев подозвал его и, нагло уставившись ему в глаза, спросил сначала, не из экскурсии ли он, и когда тот ответил отрицательно, Е. Чаев сказал:

— Это ты правильно, гражданин, поступил, отказавшись от экскурсии, я тебя смогу отблагодарить. Ты мне работать не мешал, я тебе самостоятельную экскурсию устрою, — желаешь на голую кремлевскую богородицу посмотреть?

— Хочу, — быстро ответил Мустафа.

Е. Чаев пожелал узнать, сколько у Мустафы денег. Денег оказалось рубль тридцать пять. Он успел купить лишь кавказский пояс, а на носки у него не хватало. Ему не хотелось отдавать свои деньги, но русский смотрел на него с обидной горечью, и было понятно, что если он обманет Мустафу, ему самому будет тяжелей. Да и хорош русский, который торгует телом своих девушек! Мустафа кинул деньги на лавочку. Е. Чаев открыл новую калитку в сад, провел Мустафу мимо сторожки по тропке, засыпанной песком, средь яблонь и ульев. Он подвел его к стене, раздвинул плохо порубленную крапиву, достал лестницу. Мустафа влез на Кремлевскую стену. Он увидал Ужгу, кусты, розовое тело женщины.

— Далеко, плохо видно, — сухим голосом, не оборачиваясь, сказал он Е. Чаеву.

Е. Чаев откликнулся:

— Что ж тебе, за рубль тридцать да и рядом?

Мустафа услышал стук, он оглянулся — Чаев отнял лестницу и уходил. Мустафа стал браниться. Чаев стукнул калиткой, и Мустафа слышал, как он закричал на весь переулок: «Лопта, никак в твой сад вор залез!» Голова закружилась. Мустафа поднял руки, выругал Чаева русским отвратительным ругательством — и прыгнул. Он покатился по рву. Он сильно ушиб себе колено, но вскочил и побежал к тем кустам, среди которых раздевалась девка. Он бежал теперь не для того, чтобы посмотреть, а для того, чтобы отплатить наглому кремлевцу. Он подбежал к коричневому, густо переплетенному кусту. Девка стояла к нему лицом, он увидал: на ее теле доблескивали капли воды, она наклонилась, чтобы взять рубашку, и, не торопясь, оторвала от ноги приставшие листья. В груди у Мустафы съежилось и исчезло, словно взяли из него что-то. Он отошел. Он чувствовал, идя лугом, — тело его опустошено. Злость на Агафью охватила его, он остановился, чтобы ее обругать, она уже исчезла. И тогда боль в коленке., до сего не ощущаемая им, осыпала его всего. Он присел на береговой песок.

Голос Измаила окрикнул его. Измаил, вытирая папахой лоб, смотрел на него с другого берега. Конь танцевал, стремена плыли.

— Первоклассно ты прыгнул со стены, Мустафа, ценю такой прыжок, пожалуй, и мне, старику, не мешает осмотреть ценную девку.

— Ерунда, — сказал Мустафа, вставая.

Он разделся и кинулся в воду. Плыть было тяжело, течение быстрое, и мешала привязанная на голову одежда. Измаил внимательно следил за ним, готовый броситься. Конь перестал играть.

— Дурные мысли у тебя были, Мустафа, — сказал Измаил, когда Мустафа оделся. — В результате твоих мыслей я мог бы остаться без подметок, но счастливо мне: за некоторую работу дали подметки.

— Дурные, — согласился Мустафа и подумал, что необходимо ему три года рабфака и затем, самое меньшее, четыре года вуза, а всего она должна ждать семь лет, а сейчас ей, судя по ее сильному и ловкому телу, двадцать пять…

Е. Чаев побежал на берег, к плотам, в домик «Собеседника». Он злорадно желал встретить Агафью. Чаев бывал в Туркестане и на Кавказе и знал, как могут вспыхивать азиатцы при виде такого женского тела, которое чувствовалось у Агафьи. Он только боялся, как бы Агафья, устыдившись оскорблений Мустафы, не направилась бы обходным путем в свой дом. Агафья шла, размахивая полотенцем. Лицо у нее было веселое и, как всегда, наполненное бегущей нежностью. Она посмотрела на Чаева, смело улыбнулась и пошла еще легче. Е. Чаеву стало скучно. Он понял, что не он обманул, а его обманули. Ему даже подумалось, что и событие с медведями не подстроено ли. Он услыхал тихий голос А. Щеглихи из-за прилавка: «Молодец, разве водки подать?» Е. Чаев отказался испуганно: он боялся спиться. Но чтоб как-нибудь отблагодарить А. Щеглиху за ее участие, он заказал две порции чая, но тотчас же раскаялся. А. Щеглиха сказала, подавая чай: «Вон и компаньон ваш идет».

К столику Е. Чаева подсел И. П. Лопта. Е. Чаев понимал, что И. П. Лопта подослан Агафьей, и именно в тот момент, когда он, Чаев, чувствует себя наиболее слабым, когда ему негде ночевать, когда его изгнал не только профессор, но и в Доме крестьянина отказали ему, — дескать, съезд каких-то пастухов. В интересах общины церковники хотят дешево купить его и торговать его популярностью… И. П. Лопта любезно высказал радость, что в чайной никого, кроме их двоих, нет и что А. Щеглиха свой, религиозный брат. Он добавил, что давно намеревался поговорить с Еварестом Максимовичем. Еварест Максимович, насколько известно Лопте, иконописец и сведущ, небось, в церковных древностях. Община сейчас нуждается сугубо в деньгах, и Лопта, хотя и отдал ей все имущество, оставив себе Евангелие, сейчас жертвует и это последнее — Евангелие, древнее, рукописное, которое может быстро найти себе покупателя, но нуждается в справедливой оценке опытного лица.

Е. Чаев понимал, что о ценном Евангелии говорится лишь для того, чтобы связать их обоих неким денежным интересом, и Е. Чаев, собрав остатки злости и силы, резко сказал:

— Я человек бедный, я занял сейчас рубль и буду жить на тот рубль неделю или год, но торговать собой не позволю.

И. П. Лопта взглянул на него озлобленно, но тотчас же смиренно и вежливо поклонился, встал и, извинившись за беспокойство, ушел. Е. Чаев растерялся. А. Щеглиха смотрела на него сурово, он попросил двести грамм колбасы. Он испуганно сдирал шкуру с колбасы. Ему вспомнилась кремлевская стена, трава среди бойниц, примятая телом Мустафы. Над бойницами редкие облака, и сами бойницы похожи на шестерни. И Мустафа ему с этого дня враг. И Лопта тоже!.. Деревянной, неправдоподобной походкой прошел мимо окон тов[арищ] Старосило. Е. Чаев заискивающе поклонился ему.

Тов[арищу] Старосило душно сидеть в канцелярии! Он шел по городу и мысленно расставлял патрули. Красноармейцы окликали его, и он отвечал звонким паролем… Но пустынна улица, нет красноармейцев, нет пулеметов, батарей, один только Е. Чаев почтительно снимает перед ним фуражку в окне, один только Е. Чаев, должно быть, знает многие подвиги тов[арища] Старосило, его рейсы по Кубани и Дону, его битвы с бандитами и даже белогвардейскую легенду о том, что сподвижники его, когда тов[арищ] Старосило поймал неуловимого пять лет бандита Дунду, выварили череп Дунды в котле и, осеребрив его в пепельницу, поднесли тов[арищу] Старосило.

Вот какие легенды распространяли эмигранты и бандиты про тов[арища] Старосило, а теперь… Тов [арищ] Старосило смотрел на плоты. Агитпропаганда среди плотовщиков плохо налажена: клуб где-то высоко в городе; церковники имеют здесь большое влияние. Кто слушает тов[арища] Старосило и кто исполняет его приказания? Чинуши, отписчики, склочники! Он шел проверять пост у железного моста. По ту сторону Волги копошились поляки, и отлично ж расставил тов[арищ] Старосило свои части, отлично будет разметана белопольская сволочь!..

У парохода стоял хромой капитан Б. Тизенгаузен. Капитан опять начнет жаловаться на бюрократизм. Но, к счастью, капитан Тизенгаузен не заметил тов[арища] Старосило, подле капитана пыталась тихо смеяться Даша Селестенникова, сестра Луки Селестенникова, инженера, хлопковода, плотовщика и охотника по неизвестной дичи. Шесть лет, каждую пасхальную субботу, направляется капитан Тизенгаузен в Кремль и делает предложение Даше Селестенниковой.

На столе стоят наливки и середняковствуют куличи. Благоразумная девушка размышляет, седой и дикий Лука ухмыляется. Капитан Тизенгаузен, размышляет девушка, получает двадцать пять рублей в месяц на законсервированном пароходе, к тому же обещают еще снизить и убавляют команду, которой и без того осталось двое. В ночь на субботу Даша обходит весь Кремль и спрашивает у всех солидных людей — выходить ей или не выходить, и в субботу, долго и задумчиво смотря на капитана, отвечает: «Нет», и капитан Б. Тизенгаузен, вспоминая прекрасный Гамбург, — идет обратно, тяжело грохоча железной своей ногой. Он не видал Кремля вблизи, так как постоянно смотрит себе под ноги, ибо его железная ступня легко может застрять среди колеблющихся и грязных досок тротуара. Даша Селестенникова пришла к пароходу с Милитиной Ивановной Зюсьмильх, вдовой немца-фактора из бывшей Монастырской типографии. Она пришивает капитана Б. Тизенгаузена: «Капитан, читая немецкие газеты, не слышали ли вы о Людвиге-Иване Зюсьмильхе, не вернулся ли он и не прославился ли в Германии?» И капитан Б. Тизенгаузен неизменно, как уже много лет, отвечает ей, что среди известных ему по газетам вождей Германии имя Людвига Зюсьмильха еще не упоминается.