Сергей Воронин - На своей земле

— Не боги горшки обжигали, Иван Владимирович, — улыбнулся Кузьма, вынимая из полевой сумки толстую книгу, — вот, смотри-ка, — и он медленно прочитал: — «Двигатели внутреннего сгорания». Понятно, к чему идет дело? Приходи вечером, почитаем, сами дойдем.

— Нет уж, — безразлично взглянув на книгу, отмахнулся Сидоров. — Нам это ни к чему. Это кому делать нечего, ну, тот может ради прохлажденья листать ее, а я уж займусь попроще чем, скажем, хоть зубья для борон наготовлю.

— Я говорю про вечер, — суше сказал Кузьма.

— А вечером у меня свои дела, — Сидоров согнулся, прикуривая, и, не глядя на Кузьму, раздраженно сказал. — Гляжу я вот на тебя, товарищ председатель, и диву даюсь. Чего ты мудришь?

— Ты что, опять про механика?

— И про механика и вообще… — Сидоров вдруг распалился. — Может, это тебе не по нраву придется, товарищ председатель, но только в нашем колхозном деле такой прием не годится, — ты свой интерес ставишь выше нашего! Или не смыслишь ни черта… тогда это легче, тогда это исправимо. Я, там, или Степан Парамонович, или еще кто подскажем что к чему, а если ты это по-своему надумал, то ни в какие ворота не лезет. Может, и оплошку мы сделали, что избрали тебя председателем, землей ты подкупил нас. Так, что ли?

— Продолжай, — сказал Кузьма, удивленно смотря на его злое лицо.

— Продолжу! Уж коли начал, так я продолжу. Только ты не сбивай меня с мысли. Да. Я всю правду-матку на стол выложу. Вот один был такой председатель в нашем колхозе, так он нас чуть в раззор не пустил. Может, и ты так же метишь: то плуги отдал, теперь, не иначе из благородства, от механика отказался, а тут еще не успели сарай поставить, ты уж подбил комсомол избу-читальню делать, а того не прикинул, что для народу, бывает, за дровами в лес лошади нету. Да тебе что? Тебя, вишь, и в районной газетке пропечатали, и насчет плугов, и прочее… Ты не думай, что мы не видим, — мы все понимаем! Молод ты нас проводить. Вот что я хотел тебе сказать! — Сидоров тяжело дышал. — Что молчишь? Говорить нечего?

— Очень хорошо, Иван Владимирович, что ты мне все высказал, — спокойно, совершенно не обижаясь на кузнеца, сказал Кузьма. — Я приложу все силы, чтобы скорее построить избу-читальню. Вижу, без нее нам, как ночью без фонаря, — и, поправив шапку, стал спускаться по склону, прыгая с камня на камень.

Сидоров постоял, мрачно сощурив злые глаза, плюнул и, чувствуя, что наговорил что-то лишнее и все же не добился проку от разговора, торопливо пошел за председателем.

Дорога вывела из леса, потянулась среди полей, и вскоре показалась деревня. Кузьма увеличил шаг. Навстречу ему, старательно мотая головой, трусила мохноногая лошаденка. За санями шла Полинка. В морозный воздух поднимался от воза белесый дым, запахло теплой конюшней. Увидев Кузьму, Полинка растерялась. Вот уже больше недели она не может спокойно думать о Кузьме. Как пришла к ней эта любовь, Полинка не знает, но все началось с того дня, когда Кузьма, встретив ее на улице, спросил, почему она не ходит в вечернюю школу. Полинка подумала и засмеялась: «А мне некогда!» Тогда Кузьма сказал: «Нехорошо, такая красивая девушка и вдруг малограмотная, к тому же комсомолка, не годится». Вот и все, что он сказал, но на другой день Полинка пошла в школу, а когда дома ей никто не мешал, бегала к зеркалу и внимательно рассматривала свое лицо, не понимая, что красивого нашел в нем Кузьма.

Теперь, завидя Кузьму, Полинка совсем растерялась. Она бросилась было вправо, чтобы скрыться за возом, но как раз в ту сторону и свернул Кузьма, чтобы дать проход лошади.

— Ой, Кузьма Иваныч! — чуть не столкнувшись с ним, застенчиво улыбнулась она. Но председатель, видимо, не был расположен шутить. Окинув взглядом воз, он строго сказал:

— Почему такой воз наваливаешь? Расстояние близкое, клади меньше, вози быстрей.

Полинка хотела сказать, что как раз сегодня ей дали возить навоз на дальние участки и поэтому лучше положить больше и ехать медленнее, так выгодней, но она оробела и, не смея взглянуть на Кузьму, опустила голову.

— И верно. Полька, чего не бережешь лошаденку, смотри, еле ползет, того гляди, окачурится, — осуждающе сказал подошедший Сидоров.

Лучше бы провалиться сквозь землю, чем слушать такое.

— Долго ль до греха, вот окачурится лошаденка, и поминай, как звали. Беречь должна коня, особенно в нашем положении. А еще закрепленная за тобой лошадь, сами постановляли на своем комсомольском собрании, а теперь что я вижу? — не унимался кузнец.

«Ох, хоть бы дядя Иван помолчал», — подумала Полинка, все ниже склоняя голову.

— Чему только вас батька с маткой учат? Одно и слышишь, как бы скорей замуж пристроить.

Больше Полинка терпеть не могла, у нее даже слезы выступили:

— Что это вы такое говорите, дядя Ваня, — шопотом сказала она и через силу подняла голову. Кузьмы не было. Он шагал уже далеко, подходил к деревне. Перед ней стоял один Иван Сидоров. Полинка быстро оправилась, посмотрела на лошадь, которая уже скрылась за поворотом, потом на Ивана Сидорова и, вдруг разозлившись, набросилась на кузнеца:

— Чего это ты, дядя Ваня, кричишь на меня? Кто ты такой есть? Чего это ты меня отцом-матерью попрекаешь? Небось, когда будем выходить замуж, тебя не спросимся, и нечего тебе соваться не в свои дела. Опять, поди, напился в районе! — она отбежала от него, остановилась и выпалила: — Зубило, а тоже еще учить лезет!

— Молчать! — прикрикнул на нее Сидоров. — Вот я тебе! — и, в конец расстроенный, зашагал домой. И что это за проклятый день выдался, — что ни скажет, все невпопад.

— Председатель идет! — всполошилась Марфа и, накинув на плечи платок, выскочила из избы. Павел Клинов завалился на постель, покрылся тулупом. У Клиновых ни с того ни с сего пала общественная корова, и теперь они отчаянно волновались.

— Не забудь, больной я! — крикнул Павел жене.

Кузьма заглянул в хлев. Маленькое окошко, заросшее толстым серым льдом, не пропускало света. Марфа всхлипнула.

— Уж так-то я оберегала Звездочку, ноченьки не спала, за своей-то коровкой никогда в жизни не было такого ухода, как за ней… — Марфа пытливо взглянула на председателя.

Кузьма чиркнул спичкой. При колеблющемся свете проступили обиндевелые стены, потолок с желтыми сосульками, деревянные стойла.

— Не замочиться бы вам, Кузьма Иваныч, — заботливо заметила Марфа, но сказала поздно, Кузьма уже вступил в навозную жижу.

— Фу, чорт! Что у тебя тут делается! — воскликнул он. — Не мудрено, что корова издохла. Тут слон, и тот издохнет. Почему навоз не убираете?

— А теплее, Кузьма Иваныч… Теплее, когда с навозом-то.

— Не теплее, а грязнее. Сейчас же вооружайся лопатой, вилами, и чтобы было чисто, как в горнице. Муж дома?

— Дома он, дома, болезный. Весь исключительно болезный.

— Не знаю, что ветеринар скажет, но, по-моему, не уберегла ты корову. Простудила ее. Субботкин когда был?

— Онамеднись был, — начиная сморкаться в подол, ответила Марфа.

— Онамеднись… Онамеднись… — Кузьма вздохнул и медленно пошел к дому Клиновых. Нелегко было наладить колхозное хозяйство. Только-только одно наладится, как смотришь, словно из-за угла, выскакивает новая, еще большая, забота. Не забывал, помнил Кузьма, что коровы больны, и часто приходила мысль поставить в хлевах печи-времянки, да где их взять? «Сейчас ничего не могу сделать, — отвечал Емельянов, когда Кузьма заходил к нему в райком партии, — подожди, вот Ленинград скоро шефов пришлет, помогут. И печки тебе будут, и стекло, и гвозди, и скобы, а сейчас ничего нет. Ведь все к чорту разрушено. Вот построим заводы, свое стекло будет, свой кирпич. Что появится — не забуду, прослежу, чтоб тебе направили».

Марфа шла за председателем, нудно вытягивая слова:

— Да чем же я виноватая-то, Кузьма Иваныч? Зачем понапраслину-то говорить…

Кузьма остановился, посмотрел на ее вязаную кофту, подпоясанную вместо кушака лохматой веревкой, на лицо, испачканное сажей, и раздраженно сказал:

— Какая же понапраслина? Корова легла, сухой подстилки не было, а этим коровам много не надо, чтобы простуду схватить. Вот и доконала ты ее. — И, обив еловым веником валенки, Кузьма вошел в избу.

И когда только Клиновы успели так закоптить потолок, — он был черный, по углам свисала густая махровая паутина. У плиты из топки вывалились два кирпича, в куче мусора копались куры. Пахло луком и какой-то прелью.

Услыхав грузные шаги Кузьмы, Клинов сморщился.

— Это ты, Марфа? — слабым голосом спросил он.

— Здравствуй, Павел Софронович. — Кузьма посмотрел на небритое лицо Павла, на грубые, валенки, торчавшие из-под тулупа.

— Кто это? — еще тоскливее простонал Клинов и приоткрыл свои маленькие черные глаза. — Кузьма Иваныч? Навестить пришел… проведать. Вот лежу, грызеть и грызеть… всего начисто сглодал ревматизм. Как в войну застудил спину, так до сей поры не оттаяла…