Евгений Воробьев - Высота
— Вроде успокоился.
Токмаков все же недоверчиво смотрел на вытянутые облака, догоняющие друг дружку.
— Начнем подъем, — решил Токмаков. — Только перестроповку сделаем. Возьмем строп — дюйм с четвертью. Запас прочности не повредит. Груз парусный…
Прежде чем начать подъем, царгу, согласно правилам, подержали с четверть часа на весу, над самой землей. Токмаков убедился еще раз — строп не ерзает, узлы надежны, центр тяжести груза найден точно.
И вот наконец Токмаков подымает над головой правую руку и описывает указательным пальцем несколько витков, будто ввинчивает в воздух штопор.
— Вира!
Десять, двадцать, двадцать пять, тридцать метров высоты.
Все в порядке.
Снова и снова Токмаков буравит указательным пальцем воздух, описывая восходящий штопор. При этом он не отрывает взгляда от царги, висящей на крюке.
Токмаков внимательно следит за тросами. Тросы и канаты, толстые и тонкие, пересекаются под разными углами, в разных плоскостях. Тросы привязаны к верхушкам мачт и кранов, к стрелам, похожим на корабельные реи. Бесфамильных тянет за трос, повиснув на нем всем телом. Подбегает Невьянцев и тоже виснет. Они — как матросы, ставящие паруса на диковинном Фрегате, оснащенном стальными снастями.
Пришлому человеку все это переплетение тросов представляется беспорядочным, но такелажник отлично разбирается в оснастке строящейся домны. Здесь свои законы, своя точность и мудрость. Все эти тросы — работяги и силачи. Одни подымают тяжести, другие сообщают устойчивость и силу подъемным механизмам.
Царга, которую предстоит поднять, — последняя. Шестнадцать таких царг, сваренных вместе, составляют стальную оболочку домны. Шестнадцатая царга — самая тяжелая.
Подъем шестнадцатой царги осложнен тем, что на высоте сорока метров путь ей пересекает трос, держащий соседнюю подъемную мачту. Нужно славировать, обогнуть этот трос.
Токмаков поднял царгу выше домны, повернул стрелу крана и, сильно увеличив ее вылет, бережно пронес царгу над самым тросом, впритирку к нему, затем, сразу повеселев, подал команду «майна».
Самое опасное позади.
В момент, когда царга огибала этот злополучный трос, кран испытывал предельную, для себя нагрузку. При большом вылете стрелы кран теряет в силе. Ведь и человек может поднять меньше вытянутой в сторону рукой, чем согнутой в локте.
Как только царга пошла вниз, снова появился Дерябин.
— Ну, вот видите. — Дерябин пожевал губами. — Полный порядок! Теперь вы и без меня справитесь.
— Теперь мы и без вас справимся.
Дерябин притворился, что не понял иронии. Он надул впалые щеки и сказал:
— Ну, а я наверх. Дело ответственное. Буду лично руководить.
Едва Дерябин поднялся по лестнице, как царга качнулась от сильного порыва ветра.
Токмаков тревожно взглянул на флажок.
Флажок бился так, будто ветер решил разорвать его в клочья или отодрать от древка.
Токмаков осмотрелся и прислушался.
Ветер крепчал с каждой минутой. Он шатал тросы, раскачивал кислородные шланги, электрокабели, трепал обрывки проволоки и веревок, выхватывал листки из рук прорабов, срывал косынки с девушек. О том, чтобы расстелить чертеж, свернуть цигарку или зажечь спичку, и думать было нечего.
На литейном дворе нагружали в тачку цемент. Каждый взмах лопатой рождал пепельное облачко, будто лопата взрывала всю кучу цемента. И там тоже прекратили работу и прикрывали цемент досками, чтобы его не выдувало.
Бросила работу Одарка, монтер высоковольтной лилии. Тяжело шлепая резиновыми сапогами, с контрольной лампой в руке, она побежала к трансформаторной будке. Рукой в резиновой перчатке потянула к себе стальную дверь с белым черепом, перекрещенным красными молниями. Дверь, прижатая ветром, не поддавалась. Одарка засунула лампу в карман комбинезона а схватилась за дверь обеими руками. Ветер надул повязанный по-старушечьи красный платочек. Одарка прикусила его зубами, рывком приоткрыла дверь и скрылась в будке.
Ветер свирепо хлопнул дверью ей вслед.
Электросварщики бросали работу и спускались вниз. Одна за другой гасли лазурные звезды.
На кауперах бросали работу клепальщики. Замолк последний молоток.
И только монтажники из бригад Вадима и Пасечника не уходили. Они должны принять царгу, поймать ее на болты.
Токмаков заметил опасность сразу и подал команду «полный майна».
Но ветер уже ударил, как в парус, в округлые борта царги и в дощатые подмости, которыми та была обшита.
Царга ходила ходуном над головами монтажников.
Монтажники, облепившие верхушку домны, никакие могли утихомирить царгу.
Токмаков подозвал Матвеева:
— Возьмите двух такелажников. Живо наверх! На пылеуловитель! Посадим царгу туда. Держать «в зубах» опасно. Каждая минута…
Матвеев, низко пригнувшись и отчаянно размахивая руками, побежал к пылеуловителю.
Только бы удалась эта затея! Диаметр царги — шестнадцать метров, диаметр позволяет. Пусть хоть набекрень сядет, пусть совсем криво — лишь бы переждать непогоду!
«Где же старый черт застрял?» — нетерпеливо поглядывал наверх Токмаков.
На макушке пылеуловителя — высоченной железной башни — показались две человеческие фигурки.
Матвеев принялся свистеть что-то Вадиму, стоявшему на домне.
Вадим закричал в ответ.
Матвеев приложил руку к уху, вслушиваясь и не слыша, — Вадим кричал против ветра.
Токмаков показал большим пальцем, отставленным от ладони, вправо, и стрела крана, несущая царгу, повернулась к пылеуловителю.
До Матвеева остается двенадцать, десять, восемь, семь, шесть метров.
С каким трудом движется царга!
И когда до Матвеева оставалось не больше пяти метров, Токмаков понял, что царгу подтянуть ближе не удастся.
Поворотная лебедка в состоянии тащить эти двадцать восемь тонн. Но ветер спутал все карты. Неизвестно, какую ветровую нагрузку несут сейчас царга и сам кран.
Кран подрагивает от усилий, нечего и думать о том, чтобы увеличить вылет стрелы.
Пять, всего пять метров осталось до Матвеева!
Токмаков стоял бледный.
Горькие складки легли у плотно сжатого рта, глаза потемнели. Если бы ему сейчас нужно было бегать, отдавать во весь голос приказания, перекрывая шум ветра, кого-то подбадривать, а кого-то ругать, лазить самому по фермам на головокружительной высоте, — ему было бы легче. А он вынужден молча стоять на месте и только жестами приказывать машинисту крана.
Токмаков провел рукой по лбу — сухая ладонь. А ему казалось, что лоб в испарине.
Или это ветер высушил?
Откуда-то появился корреспондент Нежданов с фотографом Флягиным. Ближе всех к Токмакову стояли Карпухин, Баграт и Катя. Тут же топтался бледный от волнения лебедчик Метельский.
Желтую с цветами задымленную косынку Катя завязала, чтобы не сорвало ветром, под подбородком тугим узлом. Но платок все-таки отбросило на плечи. Ветер растрепал и откинул назад смоляные волосы, открыл смуглую шею. Платье прилипло к ногам выше колен, к животу и груди, четко вылепив девичью фигуру, будто Катя только что вышла из воды и стояла во всём мокром.
Токмаков показал оттопыренным большим пальцем влево. Стрела вернулась в прежнее положение, и царга вновь закачалась над головами монтажников.
Ветер дул с той же знойной силой, неутомимый и настойчивый, Сколько же баллов — шесть, семь, восемь?
Но ведь этими баллами измеряют ветер на земле, На высоте он сильнее.
Тучи горячей пыли носились над строительной площадкой. Ветер, как старательный дворник, подмел вокруг — ни щепки, ни бумажки, ни стружки. Он подрывал крошки земли и песчинки, рвал с корнем траву, шевелил камешки. Вскоре ветру уже было под силу катить и перекатывать круглые камешки, а иные кругляши отрывать от земли.
Когда порыв ветра ударял в лицо, больно били песчинки и мелкие камешки. Целые барханы поднялись в воздух.
Неопадающая подвижная завеса!
Здесь, у Каменогорска, берут сильный разгон ветры, прорвавшиеся через отроги Уральского хребта. Может быть, ветер, не позволяя песчинкам оседать на землю, примчал эти мириады песчинок с берегов Аральского моря или откуда-нибудь из Каракумов?
Видимость ухудшилась. Время от времени Вадим, подающий Токмакову сигналы рукой, и верхушка домны со всеми людьми на ней скрывались из глаз в пыльном затмении, в тончайшей сухой мгле.
Но и тогда Токмаков удивительно отчетливо представлял себе своих монтажников. Все виделись Токмакову такими, какими он запомнил их перед подъемом.
У Пасечника, когда тот слушал напутствие, был подчеркнуто скучающий вид, даже золотистый чуб его поблек. «Все это я знаю не хуже тебя, — как бы говорил Пасечник. — Хватит наставлений. Скорей бы наверх». От скуки он ощупывал пряжку командирского ремня, которым подпоясан синий комбинезон, и неторопливо приглаживал чуб.
