Андрей Упит - Новеллы
Священник тоже был недоволен — очень, очень недоволен. Ему казалось, что в этот вечер все складывалось совсем не так, как обычно. Что-то было не на своем месте… Лохматая голова заключенного все еще виднелась в дыму докторской сигары.
Второй стакан врач одолел лишь наполовину. Пора было в путь, и они двинулись.
У выхода в коридор комендант остановил их. Нужно было подождать, пока не пройдут вперед помощник с осужденным. Все узкое помещение было битком набито: тюремные сторожа и солдаты тащили что-то тяжелое, громоздкое, то сбиваясь в кучу, то растягиваясь в две цепочки, как бурлаки на берегу реки. В тот момент, когда уже раздавался скрип отворяемых ворот, в самом конце коридора прозвучал протяжный крик, напоминающий вой задыхающегося животного. Крик тут же заглох, словно под быстро накинутым войлоком.
Священник стоял, спрятав руки в широкие рукава, и твердил про себя, что там ничего не случилось. Ничего, решительно ничего не могло произойти. Кто посмеет так неприлично кричать, когда здесь такие строгие порядки, да еще в присутствии самого коменданта? Комендант совершенно спокойно натягивал белые перчатки; душистый дым его английской сигареты наполнял узкий коридор. Нет, ничего не случилось.
Солдаты разместились в двух грузовиках. Подъехали еще две легковые машины. В первую сели оба коменданта и чиновник из военного трибунала. Священник узнал свой автомобиль и занял в нем место. Когда рядом с ним, пыхтя, уселся врач, влез еще какой-то незнакомец, который никогда не ездил с ними.
У ворот при ярком свете фонаря священник вопросительно посмотрел на врача, потом всмотрелся в незнакомца. Тот сидел, надвинув шляпу на глаза, втянув голову в поднятый воротник серого пальто. Умышленно или нет, но он повернулся так, что лицо его оставалось в тени.
Весь его вид говорил, что он занял законное место и не намерен покидать узкое переднее сиденье. Колени незнакомца неприятно упирались в ноги священнику, но ему казалось неудобным оттолкнуть их или подвинуться самому. Он чувствовал тепло чужого тела, и в этом было что-то страшно унизительное, даже оскорбительное.
Грузовики с грохотом неслись по горному шоссе, которое служило продолжением главной улицы города, — мимо редких домишек, прятавшихся за вишнями и грушевыми деревьями. Когда они выехали из старой вязовой аллеи, очертания склона смутно белели, но далеко были видны в призрачном бледном полусвете.
Над долиной стояла луна.
Белые городские дома внизу сливались в одно неясное пятно. Редкие тополи отбрасывали полоски теней, словно черные пальцы, указывающие на что-то. Тени упирались в далекие синеватые горы.
Врач не был любителем природы, не отличался сентиментальностью и все время дымил сигарой. Он сплюнул сквозь зубы, прямо мимо шляпы незнакомца, и подтолкнул священника.
— Странное дело, почему все они упираются и кричат? Ведь отлично понимают, что все равно это не поможет.
Священник вздрогнул. Именно об этом думал сейчас и он, пытаясь убедить себя в том, что этого не могло быть. Теперь у него больше не оставалось сомнений. Но ведь он видел и не такое сопротивление, слышал и не такие крики, когда осужденных волокли по узкому коридору к воротам. Почему же именно давешний крик все время раздавался у него в ушах и никак не смолкал?
Конечно, во всем виноват был врач. Язык у него ни на минуту не оставался в покое.
— Эти ребята не будут разводить с ним долгие церемонии. Гражданских прав у этого бедняги осталось не очень-то много. Да и те на каких-нибудь полчаса. Чужую собственность уважают лишь тогда, когда она стабильна. Раз-другой дадут пинка, раз-другой кольнут штыком — кто с них спросит?.. Лишь бы он был еще жив, когда ему будут накидывать на шею петлю.
Священник мерз. Он съежился и забился в самый угол сиденья.
— Да замолчите же! Зачем говорить о таких неприятных вещах.
Врач чиркнул спичкой и зажег потухшую сигару.
— Да, приятного тут мало.
И опять сплюнул прямо мимо шляпы незнакомца.
— Черт возьми, почему я не заказал третий стакан!
Нервозность доктора передалась и священнику. Он вздрагивал при виде каждой тени на дороге. Телефонные столбы бросали длинные, прямые тени до самой долины, где виднелся поросший кустарником берег реки. Тени редких вязов напоминали черные лужи, разлитые на ровном месте. А тень автомобиля, огромная и густая, бежала рядом, подпрыгивая на рытвинах и кустах, высоко подбрасывая головы едущих и снова опуская их.
Человек, сидевший на переднем сиденье, повернул голову и как бы понюхал воздух. Священник заметил только очертания худощавого лица и неестественно длинный подбородок — как у старых ведьм на средневековых рисунках.
Ехавшие впереди грузовики смолкли, только где-то сбоку тарахтел легковой автомобиль. Теперь и их машина свернула с дороги и, переваливаясь, скрипя рессорами, стала медленно подниматься в гору.
Вдруг священник вздрогнул всем телом и схватил за руку врача.
По склону протянулась странная тень. Это мог быть телеграфный столб — только на конце его вырисовывалась поперечина, поддерживаемая подкосом, и с нее свешивалось что-то тонкое. С первого же взгляда священник понял, что это такое. Но никогда еще он не видел так отчетливо этот столб с поперечиной, никогда он не казался ему таким страшным, как его призрачная тень. Никогда священник не бывал здесь в такую светлую лунную ночь.
Врач, еще не проснувшись как следует, по-детски закивал головой.
— Что? Что?
Но возле автомобиля уже стоял комендант и торопил:
— Прошу вас, господа! Постараемся покончить с этим делом как можно скорей. Уже половина первого, а в половине второго приходит поезд из Вены.
И когда священник вылез из машины, он дружески взял его под руку.
— Надеюсь, вы не станете разводить долгие церемонии, хоть я и не имею права давать вам подобные указания. Но вы сами понимаете — это ведь пустая формальность.
И в самом деле все очень спешили. Пока чиновник из военного трибунала читал вслух какую-то бумагу, помощник коменданта светил ему карманным фонариком. Потом кто-то подтолкнул священника вперед.
Он шел, как лунатик, сознавая только то, что идет, не помня, зачем он здесь и что должен делать. Столб с поперечиной стоял прямо перед ним. Как маятник, медленно покачивалась от легкого ветерка веревка.
Потом его заслонил человек с чудовищно лохматой головой. Священник пришел в себя и все вспомнил. Вспомнил даже слова, которые обычно говорил в подобных случаях, но язык не повиновался ему. Лохматый стоял спиной к луне, так что не видно было его страшных глаз, и все же священник не мог заговорить. В этой сгорбленной, будто вросшей в землю человеческой фигуре было что-то такое, от чего язык священника прилип к гортани. Никогда, никогда еще не видел он, как выглядят люди, которых он так часто напутствовал здесь словом божьим. Никогда еще луна не светила так ярко и тени не были такими черными. Никогда… никогда… никогда…
Он бессмысленно повторял про себя это ничего не значащее слово. Наконец, что-то, словно извне, заставило его заговорить:
— Каково твое последнее желание, сын мой?
Веревка так закачалась, будто ее с силой отбросила чья-то невидимая рука.
— Если ты хочешь помолиться со мной богу, то преклони колени, сын мой.
Заключенный был уже освобожден от цепей, но стоял так, словно ноги его были прикованы к камням.
— Может быть, ты хочешь послать прощальный привет своим близким? Я могу передать им…
Священник осекся на полуслове и вдруг хрипло вскрикнул. Сбоку, из тени грузовика вынырнул человек, который ехал вместе с ним. Теперь он был без шляпы. Голову его покрывало что-то вроде монашеского капюшона. Одет он был в какое-то мерзкое, плотно прилегающее к телу желтое одеяние, — словно змея, только что сбросившая старую кожу. Вынырнул из тени, засучивая узкие рукава, — ясно видны были его жилистые руки, до самых пальцев заросшие черными волосами.
Лохматый, как видно, не понял жеста священника. А может быть, и сам не сознавал, что делает. Только он вдруг выпрямился, схватил обеими руками, точно клещами, руку священника, потянул ее и, как перепуганный ребенок, прижался к нему. Он что-то шептал, всхлипывал, пытаясь сказать что-то, и это что-то вырывалось из него, как пар из открытого котла. Горячие капли падали священнику на руки.
А желтый все приближался, продолжая засучивать рукава. Тогда священник, будто ему самому грозила опасность, снова вскрикнул изменившимся от страха голосом. Стоявшие поодаль люди мгновенно обступили их.
Лохматого схватили и поволокли прочь. Священник стоял на том же месте, все еще болезненно ощущая пожатие железных рук. Никогда здесь не было так светло. Впервые он увидел, как их волокут, как им заламывают руки за спину и стягивают веревками. Впервые он ясно слышал, что это они выли по-звериному, пока им не зажимали ртов и не заставляли замолчать навсегда.
