Петр Замойский - Лапти
— Абыса!
Испугавшись сама, Юха молча глядела на притихших людей. А Минодора часто-часто замигала и невольно шагнула к Юхе. В открытые окна с улицы смотрели люди. Все были внезапно поражены ее напоминанием о пьянице Абысе, который так неожиданно умер зимой в печке. Минодора, опомнившись, схватила Юху за руку:
— Что с Яковом?
— Молчи! — прикрикнула на нее Юха. — Молчи, не раздражай меня. Я теперь ничего не боюсь. Мне все равно. Натерпелось мое сердце, окаянна ваша сила!
— Эй, люди, да она никак впрямь с ума спятила! — раздалось из зала.
— А, это ты, сухой черт? Тоже пришел?
— Опомнись, шутоломная! — крикнул ей Митенька.
— Граждане! — отчаянно завопила Юха, видимо, решившись на все. — Тут живые мертвецы. Один — сзади меня, другой — вон голос подает. Они это, они, проклятые, Абыса отравили. Они в вино мышьяку ему насыпали.
— Ой! — вскрикнула Минодора и повалилась.
Кто-то заплакал, кто-то выругался. Задвигались люди, некоторые привстали, в испуге жались к двери.
— Собака! — на весь зал крикнул Митенька. — Это вы с мужем сделали.
— А к Авдею кто за ядом ходил?
— Ты!
— Спроси его.
— Никому ничего я не давал, — быстро отозвался Авдей.
— Отпирайся! Кто мышьяк для крыс у тебя брал? Почему отговорили везти Якова на вскрытье?
— Братец? — завопила сестра Абыса из окна. Плача, она просила Варвару: — Милая, говори, говори, за что сгубили невинну душу.
— Много знал, вот и сгубили, — ответила Юха, не обернувшись к окну.
— Слушать тошно, — опять выкрикнул Митенька, — попалась, так молчи!
— Утону и вас потяну. Тебя — в перву голову.
— Такую дуру слушать больше нет сил, — и Митенька, проталкиваясь, направился к двери.
— Подожди, Карягин! — окрикнул Алексей. — До конца послушай.
— Некогда мне на глупые побасенки время терять, — и снова направился к двери.
— Приказываю идти сюда! — резко произнес Алексей.
Митенька пошел к сцене. Проходя мимо Юхи, бросил на нее злобный взгляд.
— Продолжай, Варвара, — сказал Алексей.
— Говорить больше нечего. Зимой они Абыса отравили. А за что, Минодора сама расскажет. Про Митеньку вот еще: молитвы от папы римского они с Авдеем писали.
— Совсем, сплетница, завралась! — развел Митенька руками.
Минодора очнулась и, когда Варюха замолкла, подошла к Алексею. Все еще всхлипывая, тихо что-то ему сказала.
— Говори, если можешь.
Превозмогая дрожь и качаясь, она начала несвязный рассказ:
— Если правда, как они отравили Якова, я знаю, за что. В ту ночь пил он у Лобачевых. И я ругалась с ними — зачем спаиваете. А был суд в селе, и Якову хотелось рассказать судье про все, а его выгоняли. А они боялись — скажет, и давай его поить. И, стало быть, он не в печке уморился, а отравимшись. Травили его, выходит, не один Митенька с Авдеем, а свекор Варварин и муж ее, Карпуха. И как теперь озлобилась я, расскажу, за что сгубили моего мужа. А за то, знал он ихни проделки. А проделки эти такие, что сидеть в остроге им всю жизнь и не отсидеть. Он, Яков-то, знал, кто с Хромым Степкой плотину взрывал и кто кооператив сжег. А сжег кооператив и пятнадцать дворов Митрий Архипыч!
— Ой, ведьма! — выкрикнул Митенька. — Вот брешет…
— Не горячись, Карягин. — успокоил Алексей, — дам и тебе слово.
— Патрон под плотину положили Степка Хромой и Карпунька, — продолжала Минодора. — Только один сгиб на месте, — отбежать, видно, не успел, — а другой скрылся. Все это мне Яков, выпивши, на ухо шептал. А порох брали у охотника Прокопа. И шнур брали у него.
Алексей подозвал Сотина, и шепнул, чтобы послали за Прокопом и Лобачевым. Минодора продолжала рассказ.
Народ валил к клубу, но в зале было совсем тесно и жарко. Люди становились возле окон, заполняя сельсоветский сад. Бурдин сидел на сцене. Он не вмешивался. Сначала удивился, почему Алексей решил сам вести публичный допрос, а не вызвал для этого милиционера, но потом понял, что милиционер один на один никогда бы не узнал таких подробностей. Роза Соломоновна все еще ничего не могла понять. Когда говорила Варвара, она не верила ей, но рассказу Минодоры начинала верить и теперь искоса посматривала на Авдея. Она ждала с нетерпением, что скажет этот сухощавый Митенька, про которого многое слышала.
Когда Минодора уже заканчивала свой рассказ, в зал вошли Прокоп и Лобачев. Прокоп, чернобородый, огромного роста, увидев Минодору, остановился и удивленно смотрел на нее. Лобачев стоял позади и, переминаясь, тяжело дышал. Алексей позвал их на сцену, потом предложил Митеньке:
— Говори теперь ты, да вчистую.
— Я завсегда чист, — не глядя на Алексея, заявил Митенька. — Грехов за мной нет. Про Абыса — верно, пил он на чужие деньги, и если умер, стало быть смерть ждать не захотела. В тот день пил он у Семена Максимыча, и я там случайно оказался и тоже полстакана выпил. Вскорости ушел скотину убирать, а до каких пор Абыс у них сидел, не знаю. Только утром пронесся слух, будто умер. Не помню зачем, но пошел я в тот конец и там повстречал Авдея Федоровича. Его как фершала потребовали на осмотр. Я тоже поинтересовался, как мог человек в печке умереть.
Федор, сосед Абыса, который вынимал труп из печки, крикнул Митеньке:
— Почему ты не посоветовал везти Абыса на вскрытие?
— Будет зря-то.
— Вот те раз. Да Устя может подтвердить. Устя, ты тут?
— Вот я, — отозвалась вдова.
— Ну-ка, подтверди.
— Ты что же это, — набросилась Устя на Митеньку, — отказываешься? Свидетелей была полна изба. Так при всех и сказал: «Ну, отвезете, изрежут там на куски, а толк какой?»
— Говорил так? — спросил Алексей.
— Память у меня слабая, — потер Митенька лоб.
В зале засмеялись. Кто-то безнадежно выкрикнул:
— Эх, дядя Митя, ты уж сыпь, как Юха с Минодорой.
— Про крыс тоже не забудь.
— Да, про крыс, — спохватился Митенька. — Верно, дал мне Авдей мышьяк, и заплатил я за него четыре с полтиной наличными. Заплатил я тебе, Авдей Федорович, аль нет?
— Заплатил, — подтвердил Авдей.
— Мышьяк ты к себе отнес или Лобачеву отдал? — спросил Алексей.
— Пущай он сам расскажет. Я вскорости ушёл. Мое дело тут сторона. Меня зазря суд в то время трепал.
Алексей обратился к Лобачеву:
— Скажи, Семен Максимович, давал тебе Дмитрий мышьяк?
— А то разь нет? — быстро ответил Лобачев и, сняв картуз, отер лысину.
— Теперь расскажи, старик, как вы склад кооператива жгли.
— Лучше я сам расскажу, — решился Митенька, — а то опять наговорят на меня. Юха тут наболтала много, а я человек правдивый и прямо заявляю, в этом деле нет моего участия. Склад сжег Абыс. Было это дело осенью, ночью. На плотину отправились Карпунька с Хромым, к складу пошел Абыс.
— Сам Абыс решился или кто его научил?
— Как бедняку не было Абысу резону вред власти приносить! Но пьянство — это абсолют.
— То есть как — пьянство абсолют? — не понял Алексей.
— У Абыса внутри червяк сидел.
Снова поднялся шум и злой смех. Но Митеньке было не до того. Облизывая сухие губы, он выкрикнул:
— Червяк вас рассмешил? Мозгов у вас не хватает. Алкоголь — вот червяк. И напитка он требовал, а денег Абысу где взять? И давал ему деньги вон… — неожиданно указал на растерявшегося Лобачева.
— Ты что все на меня да на меня сваливаешь, черт? А сам через мои руки сколько передал? — озлобился и Лобачев.
— Успокойся, старик, — заметил Алексей, — ты свое тоже скажешь.
— А если твоя сноха наплела три короба, я молчать буду? — прищурился Митенька. — Вы сговорились, чтобы конец положить и все на меня свалить. У кого Абыс брал бурав провернуть дырку в стене кооператива? В чьем керосине мочил паклю? Сам ты где был в то время? Головой качаешь. Скажи, Минодора, где Лобачев стоял?
— Покойник говорил — на крыльце будто.
— Митрий, в крыльце стоять запрету никому нет, а буравом орудовал ты.
— Адиёты! — вдруг закричал Прокоп. — Душевно сознавайтесь, а то я начну.
Неожиданному выкрику Прокопа зааплодировали. Знали, он человек молчаливый, а тут вдруг сам вызывается. Не дожидаясь, когда ему дадут слово, он подошел к Митеньке, отвел его к скамейке и усадил.
— Отдыхай, адиёт, моя очередь. Можно мне по чистоте сердца?
— Говори, как хочешь, — разрешил Алексей.
Прокоп мрачно посмотрел в зал. Черная борода его казалась гуще. Потом снял шапку, которую носил зимой и летом, положил ее на стол и ударил кулаком себя в грудь.
— Как перед истинным богом, темная моя душа и великий на ней грех. Простите, Христа ради, — совершенно неожиданно стал он на колени. — Как в древние времена всенародно преступники каялись, и я открываю вам сердце.
— Встань, Прокоп, — смутился Алексей.
