Корзина спелой вишни - Фазу Гамзатовна Алиева
— Ты за какими сливами сюда пожаловал, малыш? — подмигнула ему Ашакодо. — Но только… я слышала, кое-кому не по душе твои зубы…
Заира покраснела и, склонившись над корзиной, сделала вид, будто перебирает сливы.
— Не в зубах дело, — возразил Ахмади. — Зато мое сердце жарче, чем жаровня Кадилав.
— Ашакодо, ты что, опять поменяла потолок в комнате? — заметила Заира, желая переменить разговор.
— Да, доченька. Ведь доски так быстро гниют. Опять пришлось бы лет через двадцать — тридцать менять. А пластик — совсем другое дело. И моется легко.
— У тебя комната стала как танцевальный зал, — похвалила Заира.
Между тем Ахмади, задетый за живое намеком на свои редкие зубы, не удержался от упрека:
— Заирка, неужели ты из-за зубов не хочешь со мной встречаться?
— При чем тут зубы? — рассердилась Заира. — Не хочу, и все.
— Все равно будешь со мной, — вспыхнул Ахмади.
— Можно подумать, что мое сердце уже плещется на твоей ладони.
— Если ты станешь Эльбрусом, я солнцем опущусь на его снежную вершину и растоплю ее. Если станешь морем, рыбою обернусь и доберусь до самого дна.
— Вуя! — воскликнула Ашакодо. — Какие времена наступили! Девушка может разглядеть парня вплоть до зубов. А когда мне было семнадцать…
— Ой, Ашакодо, рассказывай, да помедленнее, — заволновалась Заира, открывая свою тетрадь…
— Когда мне было семнадцать, — вздохнула Ашакодо, — и земля и горы — все принадлежало одному богачу, звали его Жалил. Я росла сиротой. Как я потом узнала, мать моя умерла при родах, а ее сестра, моя тетка, значит, привязала к ручке люльки кусок курдюка и сунула мне в рот. На другое утро смотрит — а я живая. Видно, очень жизнь полюбила я с первых же дней. В пятнадцать лет выдали меня замуж. Вот как это было. Однажды вечером слышу, мой дядя говорит жене:
— Знаешь, мать, — он всегда называл ее так. — Жалил увидел, как работает на поле Аша, и теперь хочет на ней жениться. И дает нам за нее десять баранов.
— Не может быть! — обрадовалась моя тетя.
— Сам сказал. Если, говорит, согласны, завтра же можете привести.
— А сколько у него сейчас жен? — спросила тетя.
— Аша будет четвертой.
Подумала тетя и говорит мужу:
— Знаешь что, ты его попроси, может, он вместо баранов земли даст, хоть немного.
Целый месяц они рядились. Наши землю просят — он баранов дает. Наконец договорились, и моя тетя получила за меня маленькую делянку. Мне сшили первое в моей жизни новое платье: на розовом поле синие цветочки. Тетя набросила мне на голову пестрое гурмендо. И еще подарили калоши, блестящие такие, совсем новые, из города привезенные. Посмотрелась я в осколок зеркала, глаз не могу отвести. И вот вошла я в его дом.
Дети мои дорогие, чего только я не испытала в этой жизни. Наверное, даже эти горы столько бы не вынесли. Я была невесткой и была свекрухой. Тещей была и прабабушкой. Сколько я хлебнула горя! Скольких схоронила! И на четках не сосчитать, а ведь на них много десятков бусинок. А сама все живу. Так загостилась на этом свете, даже неудобно… И все умирать не хочется. Ну да отвлеклась я. Так вот, пришла я в его дом. Огромный! А работы в нем — еще больше. Комната у меня была, как шкатулка, вся коврами застеленная, а на коврах пуховые подушки.
Две его жены встретили меня ласково, а вот третья — последняя — ненавистью. Да и то понятно. Ведь до меня она была самой молодой и любимой. Но мне поначалу так было хорошо! Жалил, муж мой, ласкал меня. Свекровь относилась ко мне как к дочери. Однажды она и говорит: «Аша, ты сирота. Материнской ласки не видела. И потому ты мне словно родная дочь. Слушай, что я тебе скажу. Его старые жены ненавидят тебя, но ненависть свою скрывают за ласковыми словами. Только ты им не верь. Они радуются, что мой сын привел тебя, потому что хотят отомстить Кумсият. Пусть, мол, и она испытает то, что мы. Обе они коварны, остерегайся их. А Кумсият, та ненавидит тебя открыто, но ни на какое зло она не способна. Будь с ними ласковой, но не откровенничай. Они станут выпытывать, как, мол, у тебя с мужем, а ты молчи. Язык — корень всех бед. А ругать станут — не отвечай. Делай вид, что ты ничего не понимаешь. Эти двое как две скалы, и тебе их не свалить. Они теперь стараются разжечь вражду между тобой и Кумсият, чтобы вы надоели мужу своими ссорами. А Кумсият, она очень доверчивая и на ласку падкая. Станет нападать на тебя, а ты к ней — с лаской, она и отойдет». Тогда я еще не понимала, что происходило в душе Кумсият. Ведь она была только на год старше меня. Как же ей было смириться с тем, что приходится уступать свое место другой женщине. Но и мое счастье было недолгим. В одну холодную и дождливую ноябрьскую ночь я родила ребенка — девочку. И нужно же было случиться, чтобы в эту же ночь Кумсият родила сына. Ревность и злоба душили меня. Значит, не ко мне одной он ходил, не одну меня ласкал.
К ревности примешивалась и другая боль: что у меня дочка, а у Кумсият сын.
«Доченька, — предостерегала меня свекровь, — ты ничего не ешь из их рук». Свекровь прятала по углем моей комнаты жареные бобы, кусочки стали, кинжал, банку с водой, в которой плавало яйцо. — все это, чтобы предотвратить злую силу. Я быстро оправилась после родов, а вот бедной Кумсият с каждым днем становилось все хуже. «Пусть аллах покарает меня за злую мысль, — сообщила мне как-то свекровь тихим шепотом, — но боюсь, что они спрятали у нее алмаз». Считалось, что алмаз, принесенный в комнату роженицы, приносит несчастье. Кумсият истекала кровью. Бледная, она лежала на деревянных нарах, одни глаза горели. «Аша, — увидев меня, проговорила она, с трудом разлепляя губы, — не оставляй моего сына». В ту же ночь она умерла. А вскоре слегла и свекровь и больше уже не встала.
Это было самое тяжелое переживание в моей жизни: во-первых, я любила свекровь как родную мать, а во-вторых, после ее смерти я осталась совсем одинокой.
Я хотела взять сына Кумсият в свою комнату и кормить его грудью, но те жены отобрали его у меня и поставили колыбель в самую холодную комнату. Тогда я пошла на хитрость. Одной грудью я кормила свою дочь, а другую оставляла для сына Кумсият. Ночью, когда все спали, я прокрадывалась к
