Верность - Рустам Шавлиевич Валеев
— Кругом никого. Одни мы с тобой. И не страшно, — говорит Ленька.
— Нисколечко.
— И отплыли мы далеко…
— Очень далеко… Давай обратно, Ленька.
— Струсила? — суживает глаза Ленька, и его худощавое, острое лицо как-то твердеет и быстро покрывается густым румянцем.
— Нет, что ты!.. — смущается Натка. Она гонит прочь исподволь подступивший было страх, встряхивает головой.
И вдруг Натка видит: крайнее бревно, круглое, разбухшее, медленно отходит в сторону, оставляя страшный и все вырастающий провал. И вода в этом провале темная, сердитая.
Натка закрывает глаза и трогает, Леньку за плечо:
— Мне страшно…
— Сиди! — хрипловато приказывает Ленька, убирая ее руку с плеча. Вслед за этим раздается бухающий всплеск — Натку обрызгивает водой.
Когда Натка открывает глаза, Ленькина голова, взлохмаченная, мокрая, торчит из воды, а тонкие пальцы цепко ухватились за край плота. А вниз по воде скользит бревно, вслед торопится второе, тускло блестя мокрыми гладкими боками.
Натка сидит, боясь шелохнуться, и при мысли, что так вот может разбежаться весь плот, странный холодок передергивает ей плечи.
Она снова закрывает глаза. Сквозь страх успевает подумать, что когда едешь на телеге и закрываешь глаза, то кажется: телега идет обратно. И сейчас кажется: они плывут назад. Только не колеса тарахтят, а вода булькает — и шлеп-шлеп по бревнам. Вдруг движение замедляется, Натка открывает глаза и видит, что они на мели, вода едва доходит Леньке до пояса.
Страх исчезает мгновенно. Натка радостно вскрикивает и прыгает в воду, и мокрое платьице тотчас обхватывает ей ноги.
— Ты чего? Боишься — не дотащу?
— Нет! — мотает головой Натка. — Ты мокрый весь, а я не мокрая была…
…Ленька закрепляет плот, чтобы его не унесло течением, а Натка мчится к холмику, на который врассыпную взбегают цветы.
— Ящерица!
Подходит Ленька, медленно переваливаясь на крепких ногах, снисходительно улыбается:
— Хочешь поймаю?
— Спряталась где-то в камнях.
— Ничего-о…
Бесшумно ступая по шершавым камням, он уходит вверх по холму. Вот остановился, замер, наклонившись над чем-то, потом, падая, выбросил руку вперед.
— Поймал? — бросается к нему Натка.
Ленька поднимается, незаметно потирает ушибленный локоть.
— Куда она уйдет? Во-о-т!
Натка нежно смотрит на светлое клетчатое брюшко ящерицы, касается пальцем спинки в коричнево-сизых подпалинах.
— Это вот галстук, — показывает Натка желтоватую, с темными крапинками складку на шее ящерицы и смеется, довольная своей выдумкой.
Ленька, сощурив глаза, смотрит куда-то за речку, и он кажется Натке капитаном корабля, потерпевшего крушение. Конечно, капитан: только у капитанов могут быть черные, как у Леньки, глаза и такие желваки на скулах.
— Мне нисколько не страшно, — негромко говорит Натка.
А время идет. Натка вдруг с удивлением замечает, что солнце опустилось низко и отодвинулось за речку, окатив красными брызгами поверхность воды.
— Мне нисколько не страшно, — повторяет Натка. — Только вот… я мокрая… И хочется есть.
Ленька не отвечает и смущенно дергает себя за мочку уха.
— Поплывем обратно, — говорит он, подумав.
— Да-а, обратно… Обратно плот не пойдет.
— Я поволоку его. Идем…
Ленька отвязывает плот, перекидывает через плечо мокрую разлохматившуюся веревку и, весь подавшись вперед, делает шаг, потом другой.
Кажется, плот еще и не сдвинулся с места, а у Леньки на висок уже выползли капельки пота. Натка смотрит на усталое, но упрямое лицо Леньки и, словно что-то толкает ее с места, бросается к нему и, вцепившись в мокрую скользкую веревку, помогает тянуть…
* * *
Над водой бродит свежесть. Она, прокравшись через кусты тальника, трогает ноги холодком. Натка ежится, обхватывает руками плечи.
— Холодно? — спрашивает Ленька. — Эх ты, а еще путешествовать собралась. Я могу сколько хочешь купаться — и ничего.
Натка смотрит недоверчиво: хвастает? Нет, Ленька не будет хвастать, он все мажет.
— Ой Ленька, мама сердиться будет!..
— Не будет. Скажешь, со мной была. Чего тебе со мной бояться?
— Да-а, скажешь… Она еще пуще рассердится.
— Верно, — вздыхает Ленька, — не любит меня твоя мама.
Он поворачивается к Натке. В темноте бледным смутным пятном круглеет ее лицо. Вздрагивают плечи. Ленька топчется на месте, потом, шагнув к Натке, неловко кладет ей руку на плечо.
— Ладно, не реви… Плот оставим здесь. Я отведу тебя, а потом приду опять… Не реви.
И скрывается в кустах. Только за ним затихает треск подминаемых кустов, как Натке становится боязно. Кажется: Ленька исчез уже очень давно.
— Ленька! — жалобно зовет Натка.
— Тут я, — раздается совсем рядом, и Ленька, выстукивая зубами дробь, выходит из кустов.
Как-то незаметно из-за серой тучки выкатывается месяц. Вот он нырнул в темную глубынь речки. И в том месте, где отразился месяц, поверхность воды высеребрилась и задрожала.
Ребята идут торопливо. Только сейчас они вдруг вспомнили, что где-то за этой плотной завесой ночи есть уютные квартиры и что там, должно быть, не спят мамы и папы и, не зная, где их искать, сидят теперь, тревожась.
В неярком свете месяца все незнакомо, непонятно и страшно. А Ленька идет уверенно, как будто этим путем он ходит каждую ночь.
— Лень, а почему, когда стоишь — холодно, а когда идешь — тепло? — спрашивает Натка, вприпрыжку догоняя друга.
— Потому что… Потому что… Отстань, не знаю я.
Натка искренне удивлена, что Ленька может чего-то не знать. Потом она объясняет суровость Леньки тем, что сейчас ему некогда разговаривать: он должен отвести Натку до мостков, а потом вернуться назад, за плотом.
Глаза почему-то начинают закрываться сами собой. Натка семенит, держась за Леньку, и вдруг ей кажется, что она не идет, а снова плывет на плоту. Плот покачивается на воде, голова полнится туманом. И тут кто-то резко дергает Натку за руку, и она, вздрогнув, открывает глаза. До слуха доносится голос Леньки, но что он говорит — не разобрать.
— Ты что, уснула? — наконец слышит она. — Эх, ты! Смотри вон! Видишь?
Впереди, пробивая мглу, подмаргивают огоньки города. Сразу исчезает и сонливая усталость и страх перед тайнами ночи. Шагается быстрее и легче.
…Натка на цыпочках поднимается на крыльцо, берется за дверную ручку, и тут же навстречу ей бросается мама. Руки ее, обыкновенно холодные, вялые, сейчас жарко и суетливо обхватывают Наткины плечи, трогают лицо, перебирают спутавшиеся волосы.
— Как же так? Доченька, что же ты, а? Наташа!
В доме ярко горят лампочки. Вначале Натка долго щурится, потом глаза привыкают к свету, и она видит опухшее, красное от слез лицо матери.
Приходит папа. Он, не говоря ни слова, опускается на стул, медленно проводит ладонью по лицу.
Натка слушает тишину, охватившую
