Ураган - Джонрид Абдуллаханов
— Вы правы, стать артистом — моя мечта. Но, к сожалению, мои лучшие устремления поглотили здешние пески, и я вяну, как осенний лист. Теперь вся моя надежда — это вы! Поддержите меня, помогите достичь моей цели, и я украшу сцену любого театра. Смилостивьтесь, царица, не дайте таланту захиреть в этих барханах...
— Удивляюсь, как вас до сих пор не выгнали отсюда, — решительно поднимаясь с места, сказала Махидиль. — Сколько времени я потратила, вместо того, чтобы сразу подать на вас рапорт! А вы, — оглядела она остальных парней — вы — прихвостни этого клоуна. Разве скажешь про вас, что вы мужчины! Зачем вы приехали на стройку? Чтобы пьянствовать с этим пропащим человеком и покрыть себя позором? Гульхайри, девушка, выполняет две нормы за смену, а вы?.. И еще считаете себя мужчинами. Я напишу подробные письма вашим родителям о том, как вы тут проводите время!
И, резко повернувшись, Махидиль вышла из барака.
Парни застыли на месте, не произнося ни слова. Тренькнула гитара, которую случайно задел Алеша. И все.
В тот же день Махидиль написала Даниярову рапорт на прогульщиков Маннапа и Надыра.
IV
Данияров читал рапорт и все больше и больше хмурился.
— Если бы бумажки приносили пользу... — задумчиво сказал он, глядя куда-то вдаль.
— А что прикажете делать? — запальчиво спросила Махидиль.
Данияров пожал плечами. Его внешнее равнодушие раздражало Махидиль, и она невольно вспомнила характеристику, данную ему Хашимом Балтаевым.
— Интересно устроен человек, — сказал вдруг начальник участка, по-прежнему глядя вдаль и будто размышляя вслух. Он поднялся с места и, шагая по комнате из угла в угол, продолжал: — Если он не знает, зачем трудится, с чем борется, если ясно не представляет себе конечной цели — все быстро надоедает ему: и работа, и жизнь... Постепенно душа остывает ко всему, он начинает легкомысленно относиться к своим обязанностям, бездельничает, пьет, тратит время на азартные игры... Человек, не видящий в своем труде смысла, — все равно что бумажный цветок, лишенный аромата... — Данияров остановился и посмотрел на Махидиль. — Вы, наверное, думаете, зачем я морочу вам голову своими рассуждениями... Мне хочется, чтобы вы поняли... Вам необходимо понять... Я вижу, с первого дня вижу, какие помыслы привели вас сюда, в пустыню... Это хорошо, что вы стремитесь навести порядок в бригаде, на всем участке, все изменить здесь к лучшему. Но только как это сделать?
Махидиль не отрывала внимательного и в то же время удивленного взора от Даниярова, силясь понять, с какой целью говорятся эти слова.
— Вы верите, что ваш рапорт исправит положение? — Данияров и сам не мог ответить на этот вопрос, его мысли искали ответа, но не находили его. — Вы верите, что ваши мечты осуществятся?
— Почему же не верить? — вопросом на вопрос ответила Махидиль. — Добыть воду, оросить пустыню...
— Все это общие слова, — перебил девушку Данияров. — В свое время, отправляясь в Мирзачуль осваивать новые земли, мы тоже понимали свою задачу вообще, так сказать, в мировом масштабе, и даже не доискивались, что стоит за этими словами — «освоение новых земель», не понимали, как это будет претворяться в жизнь. Подумайте только: мы приехали туда, движимые романтическим порывом, тягой к подвигу, приехали осваивать новые земли, без конца повторяли громкие слова, проливая пот от зари до зари, но постепенно работа стала нам надоедать. Какие бы слова мы ни говорили — сделаем то, сделаем это, — как ни старались показать себя героями, но начали остывать, пыл прошел, все нам наскучило, и многие стали подумывать об отъезде. Слишком узкими были наши представления о том, что такое освоение новых земель, для чего оно необходимо и что принесет людям. Мы терпели и летний зной, и осенние ветры, и зимние холода, которые пробирали нас до самих костей... Но терпение стало иссякать, и бараки начали пустеть. То один, то другой, подхватив свои пожитки, словно журавль по осени, пускался в путь... Во всем бараке оставалось нас только несколько человек — раз, два и обчелся. Я не знал, что делать: оставаться или тоже бежать. Ходжаназар-ака был тогда у нас бульдозеристом, а я у него учеником. Он, конечно, чувствовал, какое настроение владеет мной и моими товарищами, и однажды здорово отругал нас. А потом усадил в кружок и рассказал о Мирзачуле, да так, что все только рты разинули. Собственно, ничего нового он не открыл. Мы и в газетах читали о будущем степи, и много всяких других слов слышали... Но рассказ дядюшки Ходжаназара был удивителен. Каждое его слово казалось нам откровением. Он рассказывал и о своем детстве, детстве бедного, вечно голодного мальчугана, и о своем отце, батраке, который гнул спину на бая и едва содержал семью. Говорил он и о наших днях, и о нашем будущем. Верите, в ту ночь я не мог сомкнуть глаз. Каждое слово Ходжаназара проходило у меня перед глазами, словно кадры удивительного кинофильма. Он зажег в моем сердце мечту, сделал меня счастливым от мысли, что и мой вклад будет в этом всенародном деле. Благодаря ему я стал с уважением относиться не только к своему труду, но и к труду окружающих меня людей... Да, это было чудесное превращение... А недавно я случайно встретился с одним из тех, кто бежал тогда из степи. «Ох, и дурак же я был! Если бы знал, что Мирзачуль станет таким, разве бы я уехал?!» — посетовал он. — Подумать только! «Если бы я знал, что Мирзачуль станет таким...» Значит, ему никто никогда не рассказывал о будущем Мирзачуля. Только твердили: «Освоение новых земель, освоение новых земель...» Закончив разговор с беглецом, я возгордился, наверное, с гору себе показался, и мысленно поблагодарил дядюшку Ходжаназара. Ведь после его беседы я как бы заново родился!.. Вот видите, как необходимо умное, вовремя сказанное слово. Порой мы представляем, будто агитация — это напыщенные, истрепанные, общие слова. Но давайте подумаем о настоящей агитации — умной, живой, то есть действенной агитации, и вы поймете, какое большое воспитательное значение она имеет. Нелегко, очень нелегко изменить характер человека, пожалуй, даже нет ничего труднее, но это зачастую необходимо. Как это сделать?
