Лев Правдин - Океан Бурь. Книга вторая
— Знаешь что, — невесело сказал Николай Иванович, — ты меня не учи.
— Уж и спросить нельзя…
Выхватив из кармана блестящий портсигар, директор достал папиросу, покрутил ее между пальцами и бросил на стол. Постукивая ребром портсигара по своей ладони, он сказал:
— Вот сейчас мама твоя придет.
— А зачем? — Володя потянул носом. Почему-то, когда человеку приходится трудно, нос начинает усиленно вырабатывать свою продукцию.
— А в этом вопросе как-нибудь без тебя разберемся.
Подумав, что без него как раз ничего бы и не было, Володя сообщил:
— Не придет она.
— Как так не придет?
— Сегодня партсобрание.
— Все тебе известно, — проговорил Николай Иванович и снова занялся своим портсигаром.
Наступила томительная тишина. Володя тоскливо рассматривал старый диван, обитый черной облупившейся клеенкой, равнодушно ожидая наказания. Молчание затянулось. Именно в такие минуты чувствуешь себя неловко, сознание собственной вины чудовищно набухает, и ты начинаешь глупо надеяться на какое-нибудь чудо: вдруг начнется пожар, или провалится пол, или случится еще что-нибудь такое, отчего все твои преступления сразу побледнеют. В дверь постучали.
— Войдите, — сказал Николай Иванович.
Вошла мама. На ней было новое пальто, которое она привезла из Москвы, широкое, светло-желтое, с коричневыми черточками. Володе оно очень нравилось. От быстрой ходьбы у мамы разгорелись щеки и ярче, чем всегда, заблестели глаза.
— Я опоздала, — проговорила она, порывисто дыша, — извините, пожалуйста.
И тут Володя заметил, что она робеет перед директором, наверное, от этого у нее так и разгорелись щеки. Володя гуще засопел и отвернулся. А директор встал, подошел к маме и подал ей руку.
— Садитесь, пожалуйста.
И указал на клеенчатый диван.
— Спасибо, — ответила мама и, прежде чем сесть, почему-то пристально посмотрела на диван, а когда села, то тихонько погладила его. Володя это заметил и ничего не понял, а директор сказал:
— Диван чистый, вы не бойтесь.
Оказывается, он тоже ничего не понял. Мама разъяснила:
— Нет, не то. Этот диван напомнил Мне войну. Тогда в нашей школе был госпиталь, а здесь, в этой комнате, кабинет главного врача. А диван так и стоит на своем месте. Я тут работала санитаркой.
— Вот как, — сказал Николай Иванович и тоже погладил диван.
Оба они на какую-то минуту забыли о Володе, а он стоял да посапывал.
Мама сказала:
— Где у тебя платок?
— У меня нет.
— Опять потерял?
— Еще вчера или позавчера.
— А сказать не мог…
Володя мог бы сказать, что вчера и позавчера мама так поздно приходила домой, что он уже спал. Но это были дела семейные. Он промолчал.
Мама покраснела, выхватила из своей сумочки платок и сунула его Володе. От платка слабо пахло духами.
Директор вздохнул, отошел от дивана и сел на свое место к столу.
— Да, платок, — задумчиво проговорил он. — Мелочь.
— Я понимаю, — торопливо проговорила мама, — в деле воспитания мелочей не бывает.
— Правильно. Как ни странно, а беспризорность у нас существует, и самая страшная — семейная беспризорность. Ее трудно разглядеть, и еще труднее с ней бороться. Труднее, чем со всякой другой беспризорностью.
— А что я могу? У меня такая работа.
— Это вас не оправдывает…
— А я и не ищу оправданий!
Володя неясно представлял себе, о какой, беспризорности идет речь. Он только видел, что маме приходится плохо, как, наверное, в тот день, когда она просила, чтобы ее взяли работать в госпиталь. Вот так же сидела на этом диване, и ей было нехорошо. Но тогда она была одна. Некому было ее защитить.
— Мама, пойдем, — шепнул Володя.
— Подожди там, в коридоре, — приказал директор.
— Мама, пойдем, — громко повторил Володя.
— Тебе сказано: выйди! Что за неслух такой! — рассердилась мама.
А все-таки чудеса бывают. Тонко зазвенело стекло, и черный, грязный футбольный мяч влетел в кабинет. Свалившись на подоконник, он перепрыгнул через голову директора на стол. Оставив на бумаге свой грязный след, мяч спрыгнул на пол и тихонько подкатился к Володиным ногам.
Сразу стихли на дворе ликующие крики.
Николай Иванович распахнул окно.
— Опять в футбол играли? — спросил он не очень сердито.
Раздался чей-то голос:
— Мы нечаянно, Николай Иванович!
Володя вспомнил, что ему приказано выйти. Подняв мяч, он выбежал из кабинета. Венка стоял на крыльце. Глаза его сияли.
— Ну как?
— Во! — ответил Володя, показывая большой палец. — Как раз вовремя. Зови ребят, пошли к дамбе.
МЕСТО ПРОИСШЕСТВИЯ
В этот день мама поздно пришла домой, так что Володя успел вернуться и даже приготовить уроки. С уроками он зря поторопился — мама сказала:
— Ты своего добился: исключили из школы на неделю. Можешь радоваться.
И все. Больше ничего она не сказала. Ни одного словечка. Молча пообедали, молча убрали посуду. Володя растерялся. Он ждал самого жесткого разноса, самого страшного наказания и был готов ко всему. Он все еще не терял надежды, что мама придет в себя и уж тогда-то он получит сполна все, что ему полагается.
Но, закончив уборку, мама взяла книжку и села у стола. Так ничего и не сказала. Если и без того жизнь не казалась Володе легкой, то теперь она становилась еще труднее. А главное — он отлично понимал, что сам во всем виноват. Он это понимал, но ничего не мог поделать.
Он немного повздыхал около мамы. Все напрасно, никакого внимания она не обратила на его вздохи. Он направился к двери, думал, что, может быть, она спросит, куда это он на ночь глядя. Нет, не спросила и даже головы не подняла.
Он вышел в прихожую. Повздыхал и здесь, уже для собственного удовольствия. Дверь в комнату Ваоныча была приоткрыта, на мольберте белело пустое полотно, по дивану разбросаны разные журналы и среди них тот журнал, где напечатаны картины Снежкова. Володя взял его и понес домой.
— Вот. «Любимая сестра…» На ромашку смотрит.
Мама очень долго смотрела, потом отодвинула журнал и глухим голосом проговорила:
— Глупости все это. Ни о каких ромашках мы там и не думали.
— А может быть, позабыла? — упрашивал Володя. — Вспомни.
— Ничего я не позабыла. Все помню.
— Так он сам же все видел. Своими глазами.
— Не было его там со мной! Пойми ты, не было!
Она встала и вышла из комнаты. Теперь от нее тем более слова не добьешься. Стоит посреди спальни, заложив руки за спину, и смотрит в угол. Просто стоит и смотрит туда, где ничего нет. Пустой угол.
Остановившись на пороге, Володя тоже посмотрел в угол, где не было даже пылинки. Что она там нашла? Просто она задумалась. Переживает. Громко и требовательно он сказал:
— Давай напишем ему письмо!
— Зачем? — тихо спросила мама.
— Пусть приедет. Скажет что-нибудь. А то я совсем тут пропаду.
Мама не ответила. Володя осмелел:
— И никто не знает, что со мной делать.
— Иди ко мне, — позвала мама.
Он подошел. Она прижала к себе его голову.
— А мне, думаешь, легко? Все одна и одна. Ты меня мало слушаешься. Мне бы тоже хотелось, чтобы у нас кто-нибудь был. И чтобы это был Снежков. Он хороший. Он был очень хороший. Я тебе рассказывала. И, наверное, я виновата, что его нет. А теперь уж и не знаю, наверное, у него кто-нибудь есть и без нас. И даже обязательно есть своя семья. А мы как жили вдвоем, так и будем жить. Только бы тебе было хорошо…
Что-то горячее упало на Володину голову. Он замер. Мама теплой ладонью стерла свою нечаянную слезу и тихонько посмеялась.
— Вот как я сама себя пожалела! До слез. Даже смешно.
Горячо дыша в мамину грудь, Володя сказал:
— А вдруг он ждет нас?
— Так долго не ждут.
— Никто не ждет?
— Почти никто.
— Ну, вот! Почти. А он вдруг ждет?
— Я сказала: так долго не ждут.
— А вдруг он потерял наш адрес?
— Все-то у тебя вдруг…
Володе показалось, что мама улыбается, и, высвободив голову, он посмотрел вверх, чтобы убедиться в этом. Он увидел, что и она смотрит сверху прямо в его глаза, и, наверное, ей надо понять, что он еще хочет сказать. Она как-то так умеет понимать все по глазам. И на этот раз поняла, сразу перестала улыбаться и даже как будто испугалась чего-то. Но Володя все равно твердо сказал то, что хотел сказать:
— Он сидит и ждет.
— Нет, нет, — прошептала она. — Не надо этого!
— Ждет, — убежденно повторил он, — ждет. А тогда зачем же он нарисовал тебя? «Любимая сестра Валя»!
Не отвечая на вопрос, мама, мягко отталкивая Володю, попросила:
— Давай-ка забудем все это…
