Екатерина Шереметьева - Весны гонцы (книга первая)
Сколько раз с тоской и надеждой смотрела Алена на этот дом, ставший теперь ее домом, — она ли не знала его! И, желая заслужить одобрение Анны Григорьевны, Алена первая вырвалась с ответом:
— Трехэтажный серый дом!
— С очень большими окнами! — точно делая открытие, добавил Женя.
— Зеркальными! — подхватила Агния.
И все заговорили наперебой:
— Над входом балкон.
— У входа доска.
— Черная с золотыми буквами.
— И написано: «Государственный театральный…» — Джек с видом взрослого человека, мило играющего с детьми, очень точно привел длинную надпись на доске.
— В заявлении писали, запомнили, — мимоходом заметила Соколова. — Еще что?
— Три ступеньки!
— Нет — две!
— Три!
— Четыре!
— Две!
— Три! — Алена заметила, что кричит громче всех, и рассердилась на себя.
— Не спорьте, — слегка зажимая уши, остановила Соколова. — Проверите. Дальше!
— Двери черные, со стеклами.
— Матовыми.
Казалось, институт описан достаточно подробно — только разрешить спорные вопросы и…
— А фасад гладкий, серый, без украшений и лепки? — чуть улыбаясь, расспрашивала Соколова.
— Ведь что-то есть… там, повыше… — начал Огнев и растерянно замолчал.
Алена изо всех сил старалась вспомнить. Ей казалось, что верхние этажи какие-то светлые, а между ними то ли карнизы, а может быть, медальоны? Или вовсе ничего?
— Ну, значит, ничего? Никаких особенностей? — как бы подзадоривая, спрашивала Соколова и вдруг скомандовала: — А ну-ка быстро и тихо — главное, тихо! — подите на улицу, посмотрите, чего не заметили, что напутали! Через пять минут, — она взглянула на часы, — все должны быть здесь.
Группа стремительно и тихо высыпала на улицу.
Алена так и замерла, оглядев фасад.
Начиная со второго этажа он был облицован желтыми блестящими кирпичиками, между окнами шли лепные украшения, оказалось, что окна неодинаковые и крыша необычная — с балюстрадой по всему краю, а на балконе фонарь, над фонарем вышка, и перед ней «непонятная сосуля вроде креста», как сказала Глаша. И еще было множество мелочей, не замеченных никем.
Возвратились в аудиторию смущенные, и на этот раз описание фасада шло менее бойко и весело, но зато полнее и точнее.
Подробнее и увереннее других говорили Агния, Саша и сама Алена. Ей так хотелось, чтобы Анна Григорьевна заметила это.
— Ну вот, в одном уже убедились, — с лукавой грустью, совершенно одинаково глядя на всех, сказала Соколова. — Внимание и наблюдательность у нас хромают — даже смотреть не умеем. Теперь давайте… — во взгляде ее постепенно нарастал интерес к тому, что она собиралась предложить, — давайте посидим тихо и послушаем… Одну минуту послушаем и запомним все, что услышим.
Застыли, боясь пошевельнуться, чтобы не скрипнул стул, не зашуршала одежда. Как странно и интересно оказалось в этой внезапной напряженной тишине прислушаться к звукам, доносившимся в аудиторию извне. Но выяснилось, что слушать тоже надо учиться. Глаша не заметила дальнего гудка машины. Джек — крика мальчика на улице, Олег не услышал шагов за дверью аудитории, Женя пропустил негромкий женский смех под окном, Алена и Агния запутались в порядке, и возник спор, что после чего звучало. Впереди явно был Саша — он поправлял неточности в определении самих звуков и их последовательности, а потом еще заставил послушать то, чего никто из группы не заметил: откуда-то из подвала долетел очень слабый звук вроде жужжания, с ритмичным усилением и почти полным затуханием, как будто пилили или точили что-то. Взгляд Соколовой несколько задержался на Огневе. «Самый способный», — ревниво подумала Алена.
— Хотите еще один опыт? — предложила Анна Григорьевна.
— Да! Конечно! Хотим! Хотим!
Алена опять закричала громче всех, и — о радость! — Соколова наконец-то посмотрела на нее.
— Выдвиньтесь немного, чтобы товарищи остались позади, чтоб вы их не видели.
В восторге от того, что выбор пал на нее, и замирая от желания заслужить одобрение, Алена быстро встала, точным движением выставила на полметра вперед свой стул и села — вся внимание.
— Какое платье на Петровой?
Алена окаменела. У Глаши всего-то было три платья: васильковое крепдешиновое, коричневое школьное и пестренькое — серое с оранжевым… Какое же на ней сегодня? Ведь только что они сидели рядом!
Какое же на ней сегодня? Молчать дольше было нельзя, она сказала наугад:
— Пестрое.
Дружный смех позади был ответом.
— Напрасно веселитесь. — Соколова с улыбкой предостерегающе погрозила пальцем полукругу. — С каждым из вас было бы то же самое. Что у Петровой на ногах? — опять обратилась она к Алене.
Босоножки у Глаши были одни.
— Коричневые, — расписывала Алена, радуясь удаче, — такие… в дырочку и ремешок… Каблук средний. — Она даже показала, какой именно высоты каблук.
— Хорошо, — похвалила Соколова. — Какая застежка у них?
Алена опять вся напряглась.
— Не помню, — сказала она еле слышно.
Сзади прошелестели смешки и шепот.
Анна Григорьевна спокойно улыбалась, глядя своими «насквозь видящими» глазами.
— А кроме босоножек?
— Носки, — в этом Алена была уверена, но…
— Какого цвета носки? — будто прочитав Аленину мысль, спросила Соколова.
Какие Глаша надела сегодня носки? Вот беда! Белых у нее много, а бежевых и коричневых по одной паре, так что вернее…
— Белые!
Сзади опять дружно засмеялись. Какой ужас сидеть на виду и показывать свою бездарность!
— А глаза у Петровой?
— Голубые. — Было счастьем верно ответить не только на этот вопрос, а еще и подробно описать Глашины волосы и прическу.
Все же Алена чувствовала себя совершенно опозорившейся. На Глаше было васильковое платье, бежевые носки, а босоножки ее застегивались на самые разобыкновенные блестящие пряжки. Она была рада, что Джек отвлек от нее общее внимание.
— Разрешите? — Он встал и, улыбаясь, сверкая белыми ровными зубами — единственное, что было красиво в его лице! — спросил с почтительностью, за которой слышалась ирония: — Мы долго еще будем заниматься этими… вот…
— Упражнениями? — подсказала Соколова и сразу ответила: — Всю вашу актерскую жизнь.
— Да нет! Это тренинг, а когда начнем играть?
— Играть? — переспросила Соколова с живостью. — Давайте. Вы же за этим и пришли сюда, чтобы учиться играть. Кто хочет попробовать?
Стоило ли спрашивать? Играть! Именно этого и ждали все. Алена проклинала свой позорный провал — второй раз ее не спросят, а ведь играть в тысячу раз легче.
— Начнем с вас. — Соколова обратилась к Жене, сидевшему с края. — А остальные перебазируются сюда, — она указала по обе стороны своего стола. — Будем публикой.
Подхватив стулья, рванулись к Анне Григорьевне.
— Стоп! — подняв руку, остановила она. — Опять шум, грохот, суета? Обратно. — И все покорно и чинно снова вернулись в полукруг. — Теперь пожалуйте сюда.
Ни единого стука, только легкий шорох сопровождал этот переход, и из боязни нашуметь Алена не захватила желанного места подле Анны Григорьевны — Глаша заняла его.
— Что же мы сыграем? — в раздумье сказала Соколова, глядя на Женю, как всегда от смущения засунувшего руку за отворот пиджака. — Ну, постучите в дверь, — она взглядом указала на закрытую наглухо дверь в боковой стене.
Алене показалось странным — что тут можно играть? Какие тут могут быть чувства? Если постучать и крикнуть: пожар! Или сказать любимому человеку, что уходишь навсегда, потому что он изменил…
Женя еще более косолапо, чем обычно, подошел к двери, как-то особенно смешно изогнувшись, постучал, повернулся и заморгал, глядя на Анну Григорьевну. Она с интересом смотрела на него.
— Я постучал, — осторожно, точно боясь разбудить кого-то, проговорил Женя.
— Зачем постучали? — отозвалась Соколова.
Лицо Жени выразило испуг:
— Вы велели.
— Ну-у!.. — разочарованно протянула Анна Григорьевна. — А хотели играть! «Вы велели» — это же не игра! Придумайте, зачем вам самому могло бы понадобиться постучать в дверь.
У Алены даже кулаки сжались от обиды, что не ей досталось это упражнение играть! Женя быстро вернулся на середину аудитории и снова не спеша подошел к двери, постучал, отступил на шаг, потом вдруг низко поклонился, смешно выставив задок, и громко сказал:
— Здрасьте! Нина дома?
— Лопатин, милый! — прервала его Соколова, и Алене показалось, что она с трудом сдерживает смех. — Когда вам понадобится партнер — Нинин папа, мама, тетя, брат, сестра, — мы вам дадим, у нас их достаточно. Но пока нам это рано. Придумайте, почему дверь не открылась.
— А можно это же. Получится! — с готовностью весело ответил Женя, снова подошел к двери, постучал, обождав немного, постучал сильнее, сделал удивленное лицо, постучал третий раз и опять, не дождавшись ответа, недоуменно завертел головой, потом подергал плечами, похлопал себя по бедрам, выражая этим все степени удивления, и наконец, безнадежно махнув рукой, гордо удалился. И все было совсем не по правде и даже непонятно.
