Николай Садкович - Мадам Любовь

Поразительно, с какой быстротой работает базарный телеграф. Через какой-нибудь час-другой на противоположном конце города уже мне самой нашептывали то, что я выдумала. Значит, люди ждали, надеялись. Тогда я решила укрепить их надежды, написать листовку, якобы от партизанского штаба… С этим и попалась…

То есть попалась своим, Владиславе Юрьевне. Отругала она меня, как девчонку. И грозила, и стыдила, и предупреждала, что если повторится подобное, то я навлеку большую беду не только на себя, но и на многих невинных людей.

Влетело здорово. Запомнила, как говорится, «до новых веников». И все же вылазка моя дала свои результаты. Я осмелела, убедившись, что по городу можно мне ходить без особого риска. Можно и за город, куда раз в неделю комендатура разрешала выходить за продуктами. Менять «шило на мыло», барахлишко на бульбу.

Мне-то менять было нечего, а возвращалась с полными сумами. Если бы партизаны нас, связных, не поддерживали, не знаю, как бы мы ноги переставляли.

Больница никем не снабжалась. Кормили больных тем, что родственники подвезут и доктора по дворам выпросят. Ей-богу, как милостыню… эти же продукты иногда в немецких лазаретах на медикаменты выменивали. Часть лекарств я выносила за город, партизанам.

Конечно, первое время я всего боялась, потом привыкла. Наловчилась патрулям зубы заговаривать. Хуже было с «бобиками», с полицаями. Уж очень они старались выслужиться. Разумеется, и немцы разные попадались. Кого обхитришь, а кто и сам не дурак. Не так он прост был, завоеватель, как теперь у нас иногда в кино показывают. Не все нам удавалось. Мне-то везло, а сколько связных попалось на провокацию? Сколько погибло из-за неосторожности! Одно дело – простой немецкий солдат-патрульный, и совсем другое – опытный гестаповец или полицейский. Но хоть не все черти одной шерсти, а все черти…

Приближались большие события. Я получила задание. Во что бы то ни стало раздобыть походную радиостанцию и срочно переправить ее в район «Теплых криниц». В отряд «Буревестник», где командиром был учитель Будкин.

В один из последних январских дней деревня Убибачки вдруг стала центром необычного военного лагеря. Из лесов, деревень Углы, Старосек, Живунь, некогда богатого совхоза «Жалы» до самой ночи скакали в Убибачки связные, съезжались командиры, подходили пешие отряды. Получали наряды на коней и сани. Нашлась и упряжь и ездовые. Более шестисот пароконных саней да группа конников, сформированная из опытных кавалеристов, заняли соседние хутора и колхозы. Заняли ненадолго. Нужно было спешить, пока слух о большом скоплении партизан не навел на Убибачки «крылатых гостей».

Разделившись на две колонны, партизаны двинулись по параллельным маршрутам. В середине шел штаб с конной группой. Двинулись к станции Посталы. Это был важный стратегический пункт на пересечении дорог. Оккупанты укрепились в нем, держа в Посталах, совхозе «Сосны» и соседних деревнях крупные гарнизоны. Мороз и вьюга загнали немецкие дозоры в хаты. На рассвете партизаны бесшумно окружили Посталы, подавили пулеметные гнезда и захватили казармы с неуспевшими проснуться солдатами. Только на железнодорожной станции охранная рота открыла пулеметный огонь, но к полудню и она умолкла. Не понеся потерь, партизаны взяли богатые трофеи. Среди них вагоны зерна, приготовленные к отправке в Германию.

Зерно роздали населению, оружие, боеприпасы поделили между отрядами и, окрыленные первой крупной победой, рвались к следующим гарнизонам. Обкому-штабу приходилось сдерживать иногда слишком бурный энтузиазм партизан.

Готовя санный рейд, подпольный обком расставил на его пути боевые посты, отряды, которые отвлекали силы врага и проводили разведку боем. В отряды направляли наиболее сильных, отважных командиров и опытных радистов.

В одном из таких отрядов разведчиком был лесник Игнат Цыркун, брат Катерины Борисовны, оставшейся в родных местах – «по лесам ходить, за нарушителями зорко следить». Отрядом командовал преподаватель физики Михаил Васильевич Будкин. К нему-то и должна была переправить немецкую походную рацию Варвара Романовна, или, как ее теперь называли, товарищ Люба.

Товарищ Люба:

Достала я эту рацию… Уж не буду хвалиться, какой ценой. Не для того рассказываю. У чешского офицера достала. Трудней было донести ее до отряда… Тут я хлебнула страху. Хотя, в конце концов, приехала в отряд навеселе. Честное слово… Ну, просто пьяная. Никогда не забуду. И смех и грех…

Меня последнее время всегда встречали в условном месте пешие или подвода.

Дядя Иван за пять верст двух слов не сказал. Самосад свой курит, шапкой дым разгоняет – не дай бог, мне, некурящей, в нос попадет. Тихий такой мужичок, словно пыльным мешком пришибленный. Ну, думаю, выслали боевого товарища. Случись что – помощи не жди, еще о нем придется беспокоиться. И… как нагадала. Только к Дубкам подъезжаем, навстречу немцы. Пятеро, на самокатах по дороге вензеля вяжут. Они даже зимой на своих самокатах катались. Песни поют, один на губной гармошке играет.

Вижу, пьяные. Сижу ни жива ни мертва… Остановят или проедут? В санях, в соломе, шрифт, в лукошке радио. Поверх яички, колбаса и самогон. Был бы немец или двое, наверняка бы откупились, а тут пятеро, да еще пьяные… Остановили нас. Я рта раскрыть не могу, а дядька Иван, будто его подменили. Повеселел, на дорогу соскочил.

– Паночки мои дорогенькие! Мы вас чекали, трасца вам в бок, к вам поспешали… Якое веселье, коли нема того зелья!

И хвать из лукошка бутылку.

– Прошу, коли ласка… Головка болить, як нема чего налить!

Немцы смеются, требуют:

– Сначала сам хлебни, не отравлена ли?

Один длинный фриц на полупольском, полурусском заговорил:

– Куда Иван еде?

Они всех русских Иванами звали.

– А и верно ж, я – Иван, – удивился дядька, – признал, холера… Едем мы до Дубков, на крестины, к пану главному полицаю… Погулять, значит. А пан не адтуль?

– Так, так! – замотал головой длинный фриц. – За матку пили, за цурку пили… Ты за цурку выпей!

Иван рад стараться. И не поморщился.

– За цурку-дочурку… Будем себе здоровы!

Фриц у него бутылку отнял, мне протягивает. Тот, другой, с фляжки стаканчик свинтил, подает, шаркнув ножкой, как кавалер:

– Биттэ, майн пуппе… Руссише баба, карашо! Тринкен, тринкен.

Я хлебнула первача этого – в глазах потемнело. А им забава. Запели песню какую-то и мне приказывают:

– Пой вместе!

Где тут петь, когда в груди все огнем горит. Дядька Иван кричит:

– Пой! Тудыт-растудыт!

Я слезы вытерла, запела тихонько. А он опять.

– Громче давай!

Немец на гармошке наигрывает, ждет… Думаю: «Ладно, податься нам некуда. Слушайте нашу, комсомольскую…» И во все горло:

– Сергей поп! Сергей поп!..

Ей-богу… Они ж смысла не понимают, а похоже, что-то церковное. На гармошке быстро мотив поймал, все подтягивают, веселятся. Не знаю, чем бы кончился наш концерт самодеятельности, если бы дядька Иван не догадался.

– Паночки, – говорит, – я вам таких певиц привезу, краше этой.

– Добже! – согласился длинный фриц и заставил Ивана выпить с ним: дескать, будем друзьями.

Иван объясняет:

– Каждому по бабе, – показывает пятерню, – и еще шнапс. Вы зицен, зицен, почекайте, а мы зараз… – Сунул им в руки бутылку, яички.

Немцы согласны. Дядька Иван вскочил на сани, встал во весь рост и хлестнул вожжами кобыленку. Она с места в карьер.

Вижу, немцы на самокаты повскакали, крутят за нами. Иван им шапкой махнул.

– Не догонишь, трасца вам в бок! Кишка тонка! Гутен морген!

Уж как мы в эти Дубки влетели, не помню. Сани на ухабах взлетают, задок по воздуху носит… Что от нашей рации останется? Я лукошко на руки подхватила, как дитя дорогое. Только за старой мельницей, въехав в лес, натянул Иван вожжи. Кобыленка вся в пене, у меня в глазах разноцветные круги плывут, а Иван по-прежнему ноги под себя подогнул, сидит. Снова тот же печально-тихий, белорусский мужичок, цигарку скрутил, шапкой дым разгоняет и виновато так говорит:

– Пробачте, што я вас матюком шуганул… спужался малость.

Я смотрю ему в спину и не могу понять: откуда же тут два Ивана? Один вправо отваливается, другой – влево. Который же из них настоящий? Тот, что «спужался малость», или тот, который фрицев вокруг пальца обвел?.. Мне становится как-то весело оттого, что не могу догадаться, и тепло-тепло…

В отряд меня привели совсем сонную, как маку наелась…

– Садитесь полдневать. – Командир подвинулся к углу стола, освобождая место на широкой отполированной временем лавке. – Достань, Степа, ложку.

Степа шагнул к шкафчику с посудой, но Игнат остановил его:

– Спасибо за приглашение, можно сказать, только с этим управился.

Он повесил на деревянный колок у двери шапку, расстегнул полушубок и, присев в сторонке, достал кисет.