Михаил Жестев - Татьяна Тарханова
— Занятно говоришь, — сказал Игнат. — А как тебя по батюшке и по фамилии?
— Одинцов я. Петр Петрович.
— Ты, Петр Петрович, наверное, когда помоложе был, по партийной части заворачивал?
— Я и сейчас в партии. А в семнадцатом Зимний брал.
— Вот видишь. Только непонятно — такой человек и вдруг шорничаешь. Как же так?
— Это, между прочим, Тарханов, тоже дело партийное. А по работе я механик.
Когда последний ремень был сшит, Игнат встал, но не уходил.
— Ты чего? — спросил старик, подняв на него глаза.
— Просьба к тебе маленькая.
— Не беспокойся, будет заплачено.
— Я о другом. Дай мне вот этот обрезочек.
— Зачем он тебе?
— В аккурат на две подметки хватит.
— Эх ты, мужик, — поднявшись, сказал Одинцов. — Да ведь это от казенного ремня! И надо же чего попросить!
— Раз нельзя — стало быть, и говорить не о чем.
— Ладно, бери. Я тут на базаре у одного ворюги купил целый привод и принес на всякий случай. Так что из своего даю.
— Тогда и подавно не надо.
— Ишь ты! Коль собственное — так не надо, а казенное — так можно и взять. И впрямь, мужик.
Происшествие в механическом взволновало весь комбинат. По делу о шкивных ремнях началось следствие. Одним из первых был вызван на допрос Тарханов. Все, что он знал, — показал. Даже упомянул о неизвестном человеке, который едва не наскочил на него во дворе. Но о том, что он принял этого неизвестного за Егора Банщикова, умолчал. Он мог ошибиться, да и по-прежнему в нем жило убеждение, что всякое разоблачение Банщикова раскроет его самого.
Игнат вернулся с допроса, когда протяжный гудок возвестил обеденный перерыв. Матвей сказал:
— Сволочи, что наделали. Весь комбинат как в лихорадке. Механическая не работает, в прессовом брак идет — люди нервничают. На обжиге тоже что-то неладное. Может, и сами виноваты, а валят на вредителей.
В комбинатской столовой было необычно много народу. Кто-то самостийно нарушил расписание и столкнул за обеденным столом монтажников, строителей комбината и горновых.
Матвей и Игнат, как полагается, стали в очередь. Сначала за ложкой, потом в кассу, от кассы в раздаточную. Очередь двигалась немного медленней, чем обычно, но в общем не предвещала никаких конфликтов. Они уже сели за стол, когда кто-то закричал громко, покрывая своим голосом обычный обеденный шум и заставив стихнуть большой зал:
— Эй, кто мою ложку взял?
Игнат оглянулся. Кричал его недавний сосед по котловану — Архип, по прозвищу Медведь. Огромный, действительно похожий на медведя, он стоял посреди зала и оглядывал всех свирепыми глазами. И вдруг бросился к Матвею.
— Отдай мою ложку!
— Дать могу, пожалуйста, — спокойно ответил Матвей, — но отдать — при всем желании, увы! Я же ее не брал у тебя.
— Брешешь! Неохота в очереди стоять, и взял. Знаем мы вашего брата.
Матвей побледнел. От обиды и еще больше от чувства собственного бессилия. Ну, что он перед этим огромным, сильным человеком! И он не двинулся с места, когда Медведь взял ложку.
Игнат медленно поднялся с места.
— Верни!
— Игнат Федорович...
— Верни, говорю. — И, не ожидая, когда Медведь выполнит его приказание, вырвал ложку из его рук и спокойно сказал Матвею:
— Давай обедать.
Однако пообедать не пришлось ни Матвею, ни Игнату и вообще никому, кто оказался в это время в столовой. Не успел Игнат сесть за стол, как, откуда ни возьмись, его обступили незнакомые люди. Размахивая руками, они наседали на него.
— Ты что в чужие дела встреваешь? Знаем мы тебя, подлипалу, слыхали, как ты на чужом горбу славу себе зарабатывал.
Игнат огляделся. Ишь ты, как на гулянке, задираются... Слово за слово, а потом и в кулаки. А вон тот, рябой, на потолок посмотрел. Не керосиновая лампа. Кругом горит, сразу не разобьешь, да и потолки высокие, поди-ка, достань. Так что же, мужики, будем драться иль по-хорошему разминемся? Неважно было, что ему кричат. Главное, чтобы со спины не зашли! Ах, молодец Матвей, стал сзади. Тихий парень, а в драке, видно, смыслит. Ну что ж, теперь, как только в драку полезут, можно и садануть. И вдруг он увидел, как рябой схватил стул и, замахнувшись, поднял его высоко над головой. Игнат, не раздумывая, нагнулся и со всей силой толкнул на рябого стол. Тот, видимо, не ожидал удара и, сбитый с ног, мгновенно исчез за столом... Вдруг кто-то истошно закричал: «Братцы, сезонников бьют», потом неожиданно погас свет, и в темноте полуподвального помещения, где находилась столовая, послышался звон разбитой посуды, грохот падающих на пол стульев, топот ног. Игнат успел лишь повернуться к Матвею, схватил его за руку и вместе с ним бросился к кухне.
Они выскочили на заводский двор. Мимо бежали люди. На куче битого кирпича стоял старик Одинцов и кричал:
— Ко мне, товарищи, никакой паники...
Вместе с другими Игнат и Матвей подбежали к Одинцову. Против дверей столовой образовалась большая толпа. Все ждали: вот-вот появятся хулиганы и снова попытаются затеять драку. Пусть тогда жалуются на себя. Но все выбегавшие из столовой присоединялись к стоящим вокруг Одинцова, и вскоре стало ясно, что хулиганы растворились в толпе.
Игнат и Матвей решили не возвращаться в столовую и пошли в новый корпус.
— Ты, Матвей, будь осторожен. В оба поглядывай. Долго ли нож в спину получить.
Матвей нагнулся и поднял кусок водопроводной трубы.
— Те, кто обрезал приводные ремни, и драку затеяли.
— Не иначе, — согласился Игнат.
Чтобы пройти в новый корпус, им надо было миновать сводчатый туннель. Под бетонным сводом было темно. Матвей зажег карманный фонарик. И в это время Игнат почувствовал, что кто-то навалился на него и вместе с ним покатился на влажный цементный пол. В следующее мгновение он увидел над собой лицо Егора Банщикова и поблескивающее лезвие ножа. Игнат рванулся в сторону, одновременно пытаясь встать на ноги. Но прежде чем это ему удалось, Матвей обрезком трубы ударил Банщикова и выбил из его рук нож. Банщиков вскочил и бросился в темноту. Вдогонку ему полетела труба. Она, видимо, только задела его, и Матвей, помогая Игнату подняться, громко выругался.
— Ушел, гад. Надо бы по голове бить, а я его трубой по руке погладил...
— Ну, Матвей, спасибо тебе. Не забуду. — Игнат ощутил к Матвею чувство отцовской нежности — хотелось обнять, поцеловать его, но, словно испугавшись собственных чувств, — ишь, как проняло мужика! — он сказал ворчливо и резко, отстраняя от себя слепящий свет фонаря:
— А теперь давай в цех. Добрые люди, наверное, уже работают. А мы с драки в драку попали.
Дома Лизавете он ничего не сказал. Не хотел беспокоить. И все время думал: не иначе как Банщиков ремни в механическом обрезал, и он же подбил людей затеять драку в столовой. Кто ему платил за это, Игнат не знал. Но он не сомневался, что Егор хотел убрать его с дороги, как опасного свидетеля.
Однако так ли это — спросить было некого. Банщиков и его дружки как в воду канули. Для расплаты за свои грехи они оставили Медведя. Он сидел у следователя и размазывал по лицу слезы и сопли. Он совсем не предполагал, что из-за ложки произойдет такая драка. И это была правда.
ГЛАВА ВОСЬМАЯ
Трудно сказать, как бы сложилась жизнь Игната Тарханова, если бы в тот тревожный для комбината день он рассказал все о себе хотя бы Матвею. Видимо, для такого признания требовалось больше смелости, чем схватиться с Егором Банщиковым.
Но если никто в Глинске не знал, что Игнат Тарханов беглец из обоза раскулаченных, то старик Одинцов все же очень быстро догадался, что в жизни его нового рыжебородого знакомца не все ладно. И в этой догадке не последнее значение имело то обстоятельство, что Одинцов жил на Буераке, а Тарханов на Песках.
Глинск тех лет внешне мало чем отличался от самого обычного уездного города. Река делила его на две стороны — торговую и заводскую, или заречную. В свою очередь заводская сторона делилась на две части: Буераки и Пески. Собственно говоря, только старожилы могли сказать — вот Буераки, а вот Пески. Их разъединяла лишь широкая булыжная мостовая да, пожалуй, еще воспоминания о прошлом. На Буераках издавна селились рабочие керамических заводов, а на Песках люди побогаче: мелкие лавочники, ремесленники и владельцы разнообразных заведений, начиная от мастерской по ремонту фирменных роялей и кончая конторой проката карет, где можно было за деньги получить и свадебный фаэтон и похоронный катафалк. В общем, обе эти части заводской стороны представляли собой одну улицу, и если при встрече двух незнакомцев один говорил, что он с Буераков, а другой отвечал, что он с Песков, то оба вместе тут же восклицали: «Неужто соседи?» Так получилось и у Тарханова с Одинцовым. Они проживали наискосок друг от друга, и в первый же свободный вечер Игнат зашел к Одинцову.
Дом Одинцова после Лизаветиной халупы показался Игнату большим и вместительным. В нем была и столовая, и спальня, и еще какие-то комнаты, а жили в них всего-то три человека: сам Петр Петрович, его жена, маленькая седая женщина, и сын Валька, парень лет семнадцати, который работал на комбинате и, как оказалось, хорошо знал Матвея.
