Л. Пантелеев - Том 3. Рассказы. Воспоминания. Пьесы

Все они на меня глядели, удивлялись: вот, дескать, храбрая какая девочка – бандитов не испугалась!

А я хоть и молчала, а сама думаю:

«А вы почем знаете, что не испугалась? Еще как испугалась-то».

Папа у нас неделю только и погостил. А потом опять воевать уехал.

А через день или через два меня в комсомол приняли.

Как-то вечером возвращаюсь с Ночкой из стада – вижу, ребята идут. Комсомольцы. И с ними наш Вася.

Увидели меня – честь отдают.

– Здорово, – говорят, – товарищ военный инвалид. Мы к вам.

Я говорю:

– Ну что ж, милости просим.

Привела, усадила, спрашиваю:

– В чем дело?

– Дело, – говорят, – такое. В комсомол хочешь?

А я хоть и обрадовалась до полусмерти, а сама и виду не подаю. Отвернулась даже. Говорю:

– Я же – маленькая…

Тут Вася мой подскочил, кулаком по столу ударил и говорит:

– Ну, ну! Не фасонь! Ты! Матрена Ивановна! Маленькая, да удаленькая…

Ребята смеются…

– Правильно, – говорят. – Об чем разговор? Пиши заявление.

Тогда я подумала и говорю:

– Ну, хорошо, ладно. Вот с коровой управлюсь и сяду писать…

А сама думаю:

«Чего мне писать? У меня уж все написано и переписано».

У меня ведь заявление-то месяца три уж под подушкой лежало. Уж и пожелтело небось… Всё дожидалось, пока я вырасту.

Рассказы о Кирове*

Хоть немножко и совестно мне, ребята, рассказывать, а расскажу все-таки, при каких невеселых для меня обстоятельствах я с товарищем Кировым познакомился.

А познакомились мы с ним так.

Ну, правда, мне и раньше приходилось его встречать, когда я в Астрахань с фронта приезжал. Но только тогда большей частью мы с ним на далеком расстоянии виделись. Он на трибуне выступал, а я где-нибудь на подоконнике или на какой-нибудь бочке селедочной сидел. И, конечно, разговаривать с глазу на глаз не приходилось. Но видел его хорошо.

И вот, когда я на него издали – на митингах да на собраниях – глядел, всегда мне казалось что он какой-то – будто из цельного камня вырубленный. Каким-то он мне всегда казался, вы знаете, суровым. Бывало о врагах революции заговорит – честное слово – страшно делается… Другой раз кулаком по столу ударит – в окнах стекла звенят. А слово скажет – так будто снаряд разорвался.

Ну, а потом привелось познакомиться поближе.

Это уж в ноябре месяце было. В девятнадцатом году. К этому времени мы оттеснили белых от Астрахани и гнали их, голубчиков, без передышки в Каспийское море. Казалось, еще день-два – и Волга от истоков до устья будет нашей, советской.

Но у самого моря, возле маленького калмыцкого селения Аля, бандиты очухались, перегруппировались и перешли в контратаку. И тут, возле этого Аля, завязался жестокий бой. Бойцы наши голодные были, разутые, многие не спали по пять, по шесть суток, – еле-еле держались. Одним словом, обстановка была трудная.

И вдруг – в самую горячую минуту – по фронту среди красноармейцев слух прошел:

– Киров приехал!

Его еще никто и не видел, не успел он из машины вылезти, а уж по фронту – будто свежий ветер подул.

Один человек прибыл, а будто целая дивизия на помощь пришла.

Весь день и всю ночь пробыл Сергей Миронович на передовых линиях.

Где туго дело идет, где бойцы поустали, поприуныли – там Киров со своей веселой улыбкой.

Где пули свистят, где снаряды рвутся – он тут как тут.

Перед обедом он к нам на батарею пришел. Мороз трещит, а он будто из бани – красный весь, пальто расстегнул.

– А ну, братцы, крой, крой, – говорит.

А сам на бугорок поднялся и в бинокль неприятеля разглядывает.

Я ему, помню, говорю:

– Вы бы, Сергей Миронович, побереглись маленечко. Пуля-то ведь – она, как говорится, – дура…

Он оглянулся, засмеялся и говорит:

– Э, брат. Мало ли что!.. Пуля-то, она, конечно, дура, а зато ведь – и жизнь, говорят, копейка. Правильно, а?

Я как-то растерялся, не нашел, что сказать, и говорю:

– Вам, – говорю, – товарищ Киров, видней.

Он опять засмеялся – и все-таки отошел в сторону. И оттуда еще раз на меня посмотрел и левым глазом мне подмигнул: дескать, погоди, брат, поговорим еще.

Уже к вечеру, часам к шести, наша армия по всему фронту перешла в наступление.

А наутро меня вызывает командир части и говорит:

– Тебе ответственное поручение. Спешно доставишь в Астрахань товарища Кирова.

Я обрадовался, говорю:

– Есть, товарищ командир.

А он говорит:

– Только при этом – маленькое «но». Ехать автомобилем сейчас опасно. Тут по дорогам банды гуляют. Так что самое лучшее – переправь его туда водным путем.

Я говорю:

– Как водным?

– Ну по Волге. На катере или на пароходе.

– Где ж, – я говорю, – его возьмешь, пароход-то?

– А тут, – говорит, – кстати у пристани какой-то болтается.

А я, надо вам сказать, в то время с пароходами дела не имел. Я даже на лодке в то время и то не очень-то умел ездить. Я сам из Тамбовской области, а там у нас морей и океанов не водится.

Так что я немножко затылок почесал.

Но все-таки пошел на пристань.

Вижу, действительно, стоит у причала какой-то маленький пароходик, под названием «Киргиз». Из трубы дым идет, на палубе матросы чего-то ковыряются.

Спрашиваю:

– Чей пароход?

– Наш, – говорят.

– Как это ваш?

– Ну, советский, значит.

– Кто командир?

– Вот, – говорят, – командир. Капитан товарищ Дулин.

Я посмотрел, вижу – пожилой человек. Борода козлиная. Брови мохнатые, под бровями глаз не видать.

Не знаю – не понравился мне чего-то этот дядя. Борода его, что ли, не понравилась.

– Вы, – говорю, – командир?

– Я командир.

– Корабль ваш в целости?

– Так точно, в полном порядке.

– Вам задание: доставите в Астрахань члена Реввоенсовета Республики товарища Кирова.

Вижу, у него и борода затряслась. Побледнел даже. Потом говорит:

– Есть доставить Кирова.

Через полчаса товарищ Киров прибыл на пароход. Меня он узнал, поздоровался.

– Здорово, – говорит, – сухопутный моряк.

Я говорю:

– Действительно, угадали, товарищ Киров. Воистину – сухопутный.

Но хоть я и сухопутный, а все-таки слыхал, как у них на кораблях команду подают. Кричу:

– Отчаливай!

Минута целая прошла, а пароход – ни с места.

Я бегу к капитану.

– Вы что ж, – говорю, – команды не слыхали? Кому было сказано отчаливать?

– Не знаю, – говорит, – кому. Здесь командир – я. Когда придет время – отчалим.

Повернулся и на капитанский мостик пошел. И немного погодя оттуда кричит:

– Отдать концы!

Пароход загудел, запыхтел и отвалил от пристани.

Не прошло и десяти минут – вдруг: стоп!

Что такое? На самой середине реки остановка.

Бегу на капитанский мостик.

– Что еще такое? – говорю. – В чем дело?

– Не знаю, – говорит капитан. – По-видимому, что-то с машиной.

Я говорю:

– Как с машиной? Вы же мне говорили, что у вас корабль в полном порядке.

– Да. Говорил. В чем дело – не понимаю.

– Ах, не понимаешь?

Рассердился я. Задрожал весь.

– Если, – говорю, – через две минуты машина не будет исправлена – на месте застрелю…

Он даже не посмотрел на меня.

– Ваше дело – стрелять, мое – командовать пароходом.

Хотел я ему тут еще чего-нибудь покрепче сказать, – вдруг слышу:

– Правильно, капитан!

Вижу – выходит из каюты на палубу товарищ Киров.

– Тихо, – говорит, – братцы, тихо. Не надо шуметь. В чем дело? Почему остановка?

– А потому, – я говорю, – товарищ Киров, остановка, что пароходом командует изменник и предатель. Он что-то нарочно сделал с машиной. Посмотрите, довез нас до середины реки и застрял. Застрелить его, – говорю, – как собаку, и все тут.

Киров говорит:

– Погоди, дорогой. Не будем шуметь. Надо сначала посмотреть машину.

Подумал, скинул свое пальтишко, засучил рукава – и вижу, сам лезет в машинное отделение. Слышу, там возится, кряхтит, ощупывает чего-то, осматривает. Потом вылезает и говорит:

– Нет, машина в полном порядке.

– Вот видите, – я говорю. – Значит, он нарочно не хочет везти нас в Астрахань. Чего, – говорю, – с ним тут разговоры разговаривать. По глазам же видно – предатель.

И я выхватил наган и хотел уж и в самом деле убить этого человека.

Но Киров опять мне говорит:

– Не спеши, товарищ!

Подумал немножко, бровь почесал, подышал зачем-то – будто температуру воздуха смерил, – потом, вижу, идет к водяному ящику, где у них на пароходе запасы воды хранятся, и поднимает крышку.